«Авторского кино больше нет, „продукт“ сейчас самое важное»: Эмир Кустурица — о засилье Голливуда и планах скрестить Раскольникова и Мышкина в своем будущем фильме

Когда вы придумываете новый фильм, вы придумываете сначала музыку или историю?

Сначала историю. Потому что музыка — это процесс, который тоже в композиции, в концепции сценария. Если сценарий… Потому что я все вижу как архитектуру. Архитектура дома — это архитектура сценария. Ведь в архитектуре надо чувствовать и надо думать немножко как музыкант. Я всегда верил, что люди, у которых нет слуха, могут стать хорошими режиссерами. Композиция фильма. Знаете, Акира Куросава,  работал на монтаже так, что... Как по-русски сказать кат? Он всегда работал в такт со своим сердцем. Монтировал в ритм сердца. Сейчас это невозможно, потому что эстетика фильма сейчас — это эстетика рекламы. Все из эстетики темпа, нет ритма.

В чем для вас разница между темпом и ритмом?

Темп — это скорость. Ритм - это качество скорости. Об этом всегда нужно думать перед съемками. 

Когда мы прошлый раз с вами разговаривали, я рассказал, что работал с Балабановым (Алексей Балабанов, режиссер). И я ему предлагал музыку, а он делал финальный монтаж уже под песни. Он слышал ритм и подгонял, выстраивал темп. И то же самое я читал про Тарантино (Квентин Тарантино, режиссер). Который сначала набирает музыку, а потом решает, как будет выглядеть сюжет. Когда вы приступаете к фильму, у вас уже есть настроение? Есть конкретный треки, которые вы хотите, чтобы они прозвучали. То есть картинка first или музыка?

У Тарантино вопрос всегда один — «сколько людей убить»? У него самая большая проблема: сколько людей можно забить за одну композицию? Он кладет музыку в фильм свободно. Он никогда не думает, как будет играть… У меня всегда было много живой музыки

Внутри кадра.

Да, Внутри кадра. Внутри секвенции. И эта музыка была написана перед началом съемок. Как говорил Феллини,  композиция фильма — это музыкальная композиция. Если этого нет, то люди не будут чувствовать вашу историю.

Эмоцию.

Так.

Вы помните какую-нибудь колыбельную, которую вам мама пела?

А у нас этого не было

баю-баюшки-баю…

Не, у нас это не было.

А пластинки были? Грампластинки?

Пластинки были.

Какие?

Это были самые новые. Это Были Битлз.

Рок-н-ролл? Роллинг стоунз?

Да-да. Битлы были самыми важными в моей жизни. Это была революция. И на моей родине, где я жил, была революция. И глазами этой революции я видел  эпоху. Когда был подростком. И когда я был студентом в Праге, я из воспоминаний сделал первый фильм. Когда вернулся в Сараево. Который называется Do You Remember Dolly Bell?.  Я думаю, что это было очень счастливо. Если человек работает на съемках, нужно работать на том, что с тобой случилось. В начале. Этого бы не было, что я очень хорошо знал, фильм бы никогда не был настолько успешным. В Венеции получил золотого льва. Я не знаю, возможно ли это сейчас. Потому что продукт сейчас — самое важное. Нет авторов. В фильмах, над которыми сейчас работают, есть две важные темы: экспрессия как в рекламе, чтобы дать публики то, что она может воспринять, и второе — это коммерческий эффект, деньги, которые фильм может заработать.

Это плохо?

Это очень плохо. Потому что нужна личная повесть. Душа человеческая. Это невозможно сделать в схеме. Надо работать своим авторским языком.

Дэвид Финчер. Гай Ричи. Это все равно авторское кино

Если Голливуд как огромная пропагандистская машина, позволяет быть нескольким авторам… Это не так много людей. Когда я был студентом, мы ждали фестиваль в Берлине, в Каннах, в Москве, увидеть, что сделал Антониони, что за новый фильм у Феллини, что Михалков. Как они работают. Из этих фильмов мы взяли то, что считали нужным, в свои истории. Финчер — это хороший режиссер, но он не автор. У него в фильмах нет авторского мира. У Антониони, Феллини, Довженко, Тарковского — ты сразу узнаешь их фильмы, у Финчера это невозможно.

У вас практически в каждом фильме новые актеры. Почему так?

Скорсезе, который огромный режиссер, его судьба всегда была связана с огромными актерами. Я думаю, что в фильме это не нужно. Каждый фильм — это новая жизнь, новое искусство, новая авантюра. И это не дает такого большого коммерческого эффекта. Но это всегда был эксперимент, каждый фильм, над которым я работал. Менее успешными, более успешными.

В «Черной кошке-белом коте», там в основном не актеры?

Там один актер. Бандит, который

Барон цыганский. Как было снимать цыган?

Это было самоубийством. Потому что они ничего не знали. Это были типы, характеры. Нам нужно было только солнце и время. И эта культура, которую я обожаю. Потому что это самая странная культура на свете. Потому что если у цыгана в руках мобильный телефон, это чудо. Сейчас все изменилось. И не так ловко я могу сейчас найти деньги на мои фильмы. У меня не так много денег, чтобы сейчас работать на съемках. Но у меня три сценария. Над одним из них я буду работать в конце этого года.

Преступление и наказание? 

Преступление и наказание у меня это сейчас называется «Наказание без преступления». Это французский проект. Комбинация князя Мышкина и Раскольникова. В одном человеке.

Он убивает старуху?

Там нет старухи. Там гангстер, которого он убивает. там такая история, как у Мышкина. Любовь к жене, которая его не выбрала, потому что не хотела изменить его жизнь. История в том, что соединение Мышкина и Раскольникова сделано в очень деликатной форме.

Есть какое-то понимание, когда это можно начать снимать?

В следующем году.

Кто будет играть главную роль?

Сербские актеры, французские, русские. Главный герой отсюда, серб. Настасью Филипповну тоже сербка. Но Порфирия Петровича можно. Это такой новый характер. Я изменил многое в нем. И он будет русским.

Фото в коллаже: Денис Каминев, Дождь / Joel C Ryan, AP