В программе «Политика. Прямая линия» общественный деятель и журналист Сергей Пархоменко объяснил, по какому принципу принимаются решения относительно Алексея Навального, который сейчас находится в колонии — почему, несмотря на жалобы на состояние здоровья, ему не сразу предоставили медицинскую помощь, от кого зависят условия его содержания и почему оппозиционеру не хотят выдавать даже книги? Пархоменко считает, что, хотя принципиальные решения в этой ситуации принимаются на самом верху, ежедневного контроля за исполнением спущенных вниз инициатив нет. И уже там, в исполнении ежедневной рутины, все зависит от людей на местах — будут ли они выполнять просьбы Навального, или предпочтут их проигнорировать, считая, что начальство может неверно трактовать их активность.
Чтобы успеть, я хотела сейчас немножко переключить тему и поговорить про Алексея Навального, потому что есть один вопрос, который я задаю на протяжении месяцев уже, я его сейчас опять повторю, потому что мне важно мнение каждого моего собеседника. Я не могу успокоиться.
У нас в последнее время некоторое, что называется, затишье. В тот момент, когда не пускали врачей, когда была объявлена голодовка, когда это закончилось в итоге огромным митингом, по-разному в разных городах прошедшем, все время было одно недоумение, я с ним не могу справиться до сих пор. Почему надо доводить ситуацию до такой ― это я про власть, естественно, говорю ― театральной мерзостной невыносимости, почему не спускать это на тормозах? Заболела спина ― позовите врача. Все, вы его уже посадили. Позовите врача, и пусть из ваших действий не вырастает вот это чудовищное напряжение, вот это чудовищное внимание к одному конкретному человеку.
Зачем идти все время по пути наибольшего сопротивления, зачем этот трагический цирк? Почему нельзя, действительно, хорошо, заболела спина ― позвали врача, вылечили спину, сидит дальше?
Потому что не все в ежедневном режиме управляется из центра. В целом управляется, конечно, в целом, конечно, судьба Навального определяется в администрации президента Российской Федерации, причем на самом верху ее, и там принимаются принципиальные решения: судим, не судим, сажаем, не сажаем, держим в плохой колонии или в хорошей и так далее. Это, по большому счету, определяется там.
Но дальше начинается ежедневное исполнение. И дальше, конечно, команда спускается вниз, а внизу инициатива, а внизу опять вот это самое рвение и какие-то свои мелкие страхи. Представьте себе этого начальника колонии, ведь он в какой-то момент, да, должен снять трубку, позвонить во Владимир, в областной город, владимирскому министру здравоохранения, в каждой области у нас есть министр здравоохранения, позвонить и сказать: «У нас тут проблема, у нас проблема с Навальным, нам нужен невропатолог». Да, в его случае был нужен невропатолог. «Нам нужен невропатолог, нам нужен спинальный терапевт, нам нужно отвезти его, видимо, на какой-то рентген или какую-нибудь КТ, давайте это организуем».
О чем думает человек в тот момент, когда он тянется к этой телефонной трубке? Он думает: «А что, если он на меня стукнет, этот министр здравоохранения? Возьмет, кому-нибудь напишет, или позвонит, или просто скажет: „А начальник колонии что-то выслуживается перед Навальным, врача ему доставляет, на КТ его возит. Чего это он? Может, он думает, что придет день, когда ему это пригодится? Это странно все“».
Конечно, никакой министр здравоохранения владимирский никуда звонить не будет. Но начальник колонии боится. Я условно говорю, их там много, каждый боится на своем конкретном месте. Это спускается вниз, а внизу начинаются всякие вот такие соображения: а что скажут, а не подумают ли про меня, а как это оценивает начальство, а за что меня начальство больше похвалит, за то, что я сделаю, или за то, что я не сделаю? За то, что я дам ход, или за то, что я спущу на тормозах и как-то промолчу по этому поводу? Можно же не отвечать. Вот Навальный пишет: «Дайте мне книжки и вырезки из газет», можно же не отвечать, много месяцев можно не отвечать, за это время точно ничего не случится. Вот если откажешь или если ты, наоборот, удотвлетворишь просьбу, это может быть интерпретировано так или сяк, а если ты молчишь, то ничего не будет.
Да, но со спиной не как с книжками.
Да, я для примера. Поэтому, видите, это вот такой мотив как бы одновременного действия двух сил. Одна сила ― это то, что происходит сверху, те принципиальные решения, которые принимаются наверху, а другая ― это конкретное применение этих решений, как бы разложение их на ежедневную рутину. Вот оно происходит в меру, так сказать, мозговой активности конкретных людей, которые там внизу находятся.
Все понятно. Просто я слышала действительно самые разные мнения по этому поводу, в частности, мнение, что это как раз решение сверху ― держать его все время на грани жизни и смерти. С вашей точки зрения, это не так, это как раз просто нелепая рутина.
Нет, конечно, это решение сверху в общем смысле. В чем заключалось решение? Первое решение ― судить, второе решение ― посадить, третье решение ― отправить в тяжелую колонию. Вот эти решения были приняты, несомненно, сверху. А дальше они исполняются, дальше конкретный судья говорит конкретные слова, более или менее глупые, дальше его везут в эту колонию в конкретном средстве передвижения. Его могут везти в машине с сиденьями, а могут везти в грузовике с деревянными лавками. Это определяется уже на месте.
Фото: Пресс-служба Бабушкинского суда Москвы