11 мая 19-летний Ильназ Галявиев напал с оружием на гимназию в Казани. В результате стрельбы погибли девять человек. Власть отреагировала на трагедию не с точки зрения эмпатии, сопереживания, признания недоработок в сфере безопасности и по работе с подростками и так далее, а новыми ограничительными инициативами. Владимир Путин, например, поручил директору Росгвардии Виктору Золотову ограничить оборот гражданского оружия. Подобное предложение уже звучало от президента после стрельбы в колледже Керчи в 2018 году. Насколько такая реакция оправдана и логична? Обсудили с социологом Григорием Юдиным.
Мне придется начать со вчерашней новости о нападении в школе в Казани. Весь вчерашний день у нас шел спецэфир, где мы подробно рассказывали хронику событий, разговаривали с очевидцами. Тут единственное, что хочется сказать, это выразить мои самые горькие соболезнования всем родным и знакомым погибших, пожелать всем пострадавшим скорейшего выздоровления, как-то пережить это, этот ужас.
И вроде бы можно было бы на этом остановиться, но, к сожалению, есть несколько пунктов, которые надо обсудить. Немедленно появилось большое количество разных реакций, и общественных, и вполне таких официальных реакций власти, спущенных сверху, некоторое количество уже законопроектов, которые явились реакцией на эту трагедию. Не то чтобы что-то из этого казалось легитимной реакций.
Во-первых, надо действительно отметить несколько вещей. Вот этот человек, который совершил это чудовищное действие, довольно долго шел по улице с оружием, на которое у него было разрешение, и потом прошел, и вот все эти камеры, видимо, это фиксировали, все эти камеры, которые фиксируют, предполагаемо фиксируют людей на митингах, потом их забирают, и люди эти проводят ночи в ОВД. Это нужно зафиксировать на всякий случай, такое соположение фактов, на котором я хотела бы остановиться.
Значит, дальше у нас есть поручение президента ужесточить контроль за оборотом оружия. Это давно было, это было еще после инцидента керченского. Ничего тогда, насколько я понимаю, сделано не было, сейчас опять вот эта история. Является ли это хоть сколько-нибудь решением предложенной проблемы?
Прежде всего позвольте мне тоже присоединиться к словам соболезнования. Это большое горе для многих наших соотечественников. И понятно, что каждый примеряет эту ситуацию на себя, это для каждого тяжелое потрясение.
Что касается тех мер, которые были предложены, да, то они носят такой, в общем, реактивный характер. Знаете, на социологических факультетах обучение обычно начинают со старой доброй теории такого социолога Эмиля Дюркгейма, который разделял, значит, два типа человеческой солидарности. Он говорил, что она бывает механическая такая, реактивность и солидарность по сходству, и органическая. Так вот, механическая солидарность действует очень просто. Если она чувствует, что есть какое-то оскорбление, если она чувствует какое-то потрясение, то она сразу ищет, против кого нужно объединиться. Давайте мы кого-нибудь запретим, давайте мы против кого-нибудь выступим, давайте мы кого-нибудь накажем, давайте мы введем смертную казнь, две смертных казни, три смертных казни.
Это типическая реакция со стороны механической солидарности, то есть люди таким образом реагируют, пытаясь как бы найти убежище в этом самом типе солидарности. Это означает, что мы, в общем, исходим из того, что к нам все это не имеет никакого отношения, это что-то чуждое, всего этого у нас быть не могло, то есть это какая-то аберрация, это какие-то враги, это какие-то сумасшедшие либо еще какой-нибудь странный дефект, которого в принципе у нас быть не может. Нам надо сплотиться, если сплотиться, то таких дефектов больше не будет.
Но это же неправда. Это неправда. Правда состоит в том, что с той страной, в которой это постоянно происходит, с Соединенными Штатами Америки, у нас, к сожалению, есть очень много общего. К сожалению, потому что речь идет о не очень веселых вещах, речь идет об очень низком уровне доверия между людьми и об очень высокой атомизации. В ситуации, когда каждый живет сам по себе, когда мы в принципе не очень представляем себе, что происходит не то что в соседнем доме или в соседнем подъезде, а что происходит на лестничной площадке, когда мы не особенно обращаем друг на друга внимание, не здороваемся, не спрашиваем, как дела, а чего? Какое-то количество людей, естественно, уходит в какие-то далекие путешествия, и мы дальше обнаруживаем, что они ушли в далекие путешествия, когда они достают ружье и начинают в кого-то стрелять.
Естественный способ с этим справляться состоит в том, чтобы возвращать общество все-таки на более взаимную солидарность, как-то интегрироваться, заботиться друг о друге, интересоваться, что происходит у окружающих. Авось спросишь у кого-нибудь, как дела, и это поможет ему как-то обратить внимание, что не всем все равно, что с ним происходит. И это менее очевидный путь, но точно более надежный путь. Но это путь, который выбирают те страны, в которых, в общем, этих проблем меньше, конечно.
Действительно, есть этот такой первый круг реакций, который состоит в том, что надо везде поставить камеры, надо во всех школах поставить очень много охраны, значит, еще что-то там было такое, но это я уже действительно предпочту даже не обсудить, что очень надо, госидеологии в школах мало, если ее станет больше, тут мы и заживем все.
Есть такая, действительно, первая реакция. И, естественно, приходят люди, сведущие в этом вопросе, и начинают говорить о травле, о буллинге, о чудовищной атмосфере в школе, о системе насилия, которая поддерживается и самовоспроизводится, и о том, что с этим надо что-то делать. И вот мальчика травили, ему было плохо, действительно, это обернулось такой трагедией. Школьные психологи должны работать.
И вот тут, конечно, невольно возникает это ощущение, которое возникает, наверно, у кого-то может возникнуть и на ваши слова, что нужно как-то повышать уровень доверия, открытости и так далее, слова, под которыми как бы каждый готов подписаться обеими руками, только как это, где брать этих школьных психологов, как их обучать, чем им платить, как это все делается технически? Я понимаю, что теоретически вот такое возражение на все рациональные советы может возникнуть.
Я просто не специалист по психологической работе в школах, я не совсем уверен, что наличие буллинга обязательно влечет за собой вот такие последствия, просто не специалист. Понятно, что буллинг ― это скверная вещь, но это не означает, что там, где есть буллинг, обязательно будет стрельба.
Нет, конечно, это пиковые какие-то значения.
Как эти вещи связаны друг с другом, просто лучше кого-то другого спросить.
Для меня очевидно, что это поведение человека, который потерял контакт со своим социальным окружением. Он явно десоциализирован, потому что если он социализирован, то либо там действует какая-то большая банда, которая собирается всем этим заниматься, что крайне маловероятно, да?
Но это другая история уже.
Да, это была бы другая история. Либо он просто потерялся, либо у него потерян контакт с любыми нормальными институтами социализации: с семьей, с учебным заведением, с друзьями, работой, то есть нигде этого контакта нет. И как с этим бороться? С этим бороться как раз очень понятным образом, то есть везде, где люди социализируются, нужно работать над тем, чтобы они чувствовали плечо друг друга.
Что касается школы, то это на самом деле вообще очень просто делается. Когда в школе распоряжаться все-таки будут не чиновники и не администраторы, а учителя, то учителя как-то устроены, что у них такое призвание, они, в общем, в нормальной ситуации заботятся о том, чтобы дети чувствовали друг друга, чтобы среди учителей была солидарность. Да, это, конечно, бывает не всегда идеально, в принципе, для этого и нужны психологи, но ситуация, когда у вас есть директор, который манипулирует учителями, стравливает их друг с другом, а дальше учителя то же самое делают внутри своего класса, чего удивляться?
Поэтому, еще раз, я не специалист по школам, но общий принцип довольно очевиден. Если мы концентрируем власть в центре и пытаемся на каждое такого рода явление отвечать все большими репрессиями, мы делаем вид, что это к нам не имеет отношения. Если мы все-таки признаем, что у нас есть какие-то проблемы, это какие-то проблемы внутри нашего общества, то да, мы начинаем думать о том, как вернуть эту солидарность.