Суд рассмотрит иск прокуратуры о признании ФБК* экстремистской организацией 17 мая, а пока запретил Фонду ряд действий — например, проводить публичные мероприятия. По сути, все эти решения запрещают деятельность ФБК до итогового решения суда, заявила юрист «Команды 29» Валерия Ветошкина. Правозащитное объединение «Команда 29» защищает ФБК в этом процессе, но не так давно ему пришлось защищать и самого себя. Руководителя «Команды 29» Ивана Павлова обвинили в разглашении материалов предварительного следствия по делу журналиста Ивана Сафронова. У юриста провели обыск и вынесли ему меру пресечения «запрет определенных действий». Журналистка Дождя Мария Борзунова встретилась с ним в Санкт-Петербурге и спросила, кто, по его мнению, является инициатором дела против него самого.
Расскажите про этот день, 30 апреля. Я так понимаю, что силовики застали вас в гостиничном номере.
30 апреля ничто не предвещало, как говорится. Я готовился в этот день участвовать в судебном заседании по продлению меры пресечения в отношении Ивана Сафронова и в 09:15 должен был быть уже в Лефортовском суде, где на это время было намечено, назначено заседание. Хотел проснуться где-то в районе 07:30, чтобы успеть позавтракать, последний раз полистать какие-то документы и отправиться в суд, но не тут-то было.
В 06:15 раздался стук в дверь. Я сразу же посмотрел на часы, зафиксировал это время и с тех пор уже буквально через минуту понял, что именно происходит. Подошел к двери, там услышал, что за дверью стоит не один человек. Мне представился следователь через дверь, сказал, что намерен провести обыск. Я открыл дверь, разумеется, сначала оделся, открыл дверь, и этот обыск продолжался до шестнадцати с копейками, по-моему.
Почему в Москве они пришли к вам? То есть почему не дождаться, пока вы приедете в Петербург обратно, будете в офисе? Нет, они приходят демонстративно в гостиницу.
Это тактика, тактика ведения следственных действий, она пока как бы не афишируется особенно для широкой публики, но мы, адвокаты, в общем, знаем, что лучше застигать фигуранта дела, да, в совершенно неожиданных местах и проводить обыск так, чтобы и там, и там, и там, что он имеет с собой, когда едет в командировку, что-то оставляет, соответственно, дома, что-то есть у него в офисе. И вот в три места как раз явились одновременно, практически одновременно пришли.
Много ли чего изъяли? Или какая цель была? Потому что понятное дело, что сразу предположение возникло такое, что хотелось очень тщательно посмотреть в том числе, что у вас есть, поскольку вы адвокат по многим резонансным делам в том числе.
Когда к нам приходят с обыском, мы понимаем, что ищут не дымящийся ствол пистолета, не лезвие ножа с пятнами крови, да. Мы понимаем, что к нам приходят за информацией, которой мы владеем. Поэтому в первую очередь цель ― это добыть источники информации, накопители этой информации, прежде всего мы понимаем, что это что? Правильно, компьютер, телефон, то, чем мы пользуемся, в чем, так сказать, живем.
Телефон у меня изъяли сразу в Москве, в гостиничном номере, телефон находился при мне. Мой компьютер был в сейфе, дома, где хранятся досье по текущим делам. Сейф этот вскрыли. Удивительно, вскрыли его просто очень, слишком быстро, я, честно говоря, думал, что сейфы, в общем, как-то должны быть более взломоустойчивыми.
Что касается документов, просмотрели все, всю мою… Все мои досье по адвокатским делам, в том числе архивные досье, у меня огромный архив дома хранится за мои 25 лет, это несколько шкафов материалов. Все внимательно просмотрели. Мало что забрали, кстати, мало забрали. Там какие-то совершенно неожиданные вещи взяли, супруга, которая присутствовала как раз в ходе этого допроса, потом мне рассказала, что протокол, сам протокол допроса достаточно так, как обычно оформляют…
Не поймешь там, «листы формата А4 с рукописными записями» ― что там в этих рукописных записях? Вот теперь гадаю, что там могло так заинтересовать следователей, которые изъяли какие-то документы из адвокатских досье, причем я так понимаю, что не по текущим делам даже, а по каким-то делам, которые там раньше рассматривались. Посмотрим, все тайное когда-нибудь становится явным, мы-то это точно знаем.
Исходя из того, что изъяли во время обыска вот эти рукописные записи, вы можете сейчас предположить, может быть, к какому-то конкретному делу, условно, во время обыска был интерес? Наверно, к какому-то делу, которое вы ведете или вели.
Нет, безусловно, интерес заявлялся к делу Сафронова, и у меня изъяли целое досье по Сафронову, которое находилось при мне в Москве, и эта папка попала в распоряжение следствия.
То, что документы по делу Сафронова как раз, досье как минимум, попали в руки, как вы сами говорите, ваших процессуальных оппонентов, может как-то повлиять на ход дела? То есть насколько весомая информация в этих материалах была для защиты?
Вообще в принципе, понимаете, принцип такой, что адвокатское досье неприкосновенно. Если оно попало в чужие руки, то разглашена адвокатская тайна. И даже если последствия негативные не наступили, все равно существует угроза наступления таких негативных последствий.
В папке этой были как позиции, которые мы еще пока не заявляли, но планировали заявить, так и процессуальные документы, поэтому там была и та информация, которую мы бы хотели, в общем, оставить от чужих глаз, по крайней мере, от глаз следствия, вдалеке, так и была информация, которая, в общем, доступна следствию, это процессуальные документы, которые нам предъявлялись, или копии этих документов.
В чем конкретно вас обвинили? По каким эпизодам?
Меня обвинили в разглашении данных предварительного расследования, это 310-я статья Уголовного кодекса, и инкриминировали мне два события. Первое ― то, что я опубликовал в газете «Ведомости» текст постановления о привлечении Сафронова в качестве обвиняемого. Это было в декабре прошлого года, в декабре 2020 года. Второе событие ― это то, что я в марте уже этого года после заседания Лефортовского районного суда города Москвы, на котором был продлен срок содержания под стражей Ивану Сафронову, вышел к журналистам и сказал, что в деле появился секретный свидетель под псевдонимом Ландер.
Что касается тайны следствия, вот эта формулировка как раз, которая используется в 310-й статье Уголовного кодекса, «данные предварительного расследования» ― это настолько неопределенная формулировка, которая дает возможность зачастую просто творить произвол, закрывая рот защите, то есть не давая возможности защите рассказывать о тех нарушениях, которые происходят в деле.
Мы такую подписку стараемся не давать, тем более в тех делах, где нет никакого другого интереса у государства, кроме как государственный интерес, который обеспечивается у нас защитой такого института, как государственная тайна. И каждый из адвокатов у нас дал подписку о неразглашении государственной тайны. Какую еще тайну надо охранять в этом деле, скажите мне, пожалуйста? Больше никаких тайн здесь быть не может.
Надо сказать, что возбудил уголовное дело руководитель Главного следственного управления Следственного комитета Колесников, то есть это уровень даже не руководства регионального следственного комитета, уже такой федеральный уровень. И когда мы знакомились с материалами, представленными следователем в Басманный суд, где избиралась мера пресечения, там были видны и инициаторы, кто являлся инициатором этого дела, и фамилия этого человека ― Бастрыкин, руководитель Следственного комитета, а вообще кто инициировал оперативно-розыскные мероприятия по делу ― это Бортников, руководитель Федеральной службы безопасности.
Поэтому уровень, тот уровень, с чьей стороны исходит атака, достаточно такой представительный. И, конечно, это говорит о том, что подчиненные этих руководителей будут делать все для того, чтобы оправдать такие инициативы.
Я как раз хотела спросить про эти фамилии, которые звучат в документах: Бортников, Бастрыкин. О чем этот уровень говорит для вас?
Это говорит о масштабе интереса к тому… К цели этой атаки, да, то есть к моей скромной персоне.
Почему они так заинтересовались вами?
Хороший вопрос. Наверно, понимаете как, у нас есть предположение, что на самом деле здесь инициатива, если таким заказчиком, что ли, считать этого дела, является один из следователей Следственного управления ФСБ, который ведет как раз дело Ивана Сафронова. Он, кстати, вел дело и Виктора Кудрявцева, царствие ему небесное, как раз накануне следственных действий по отношению ко мне Виктор Викторович ушел от нас, и это тяжелая, конечно, всем нам было нелегко, тяжелая утрата.
Следователь Александр Чабан. Ваш коллега Евгений Смирнов как раз писал, что от него чуть ли не угрозы вам поступали, в том числе про уголовное дело.
Да, фамилия этого человека Чабан. Александр Чабан, который… На достаточно продолжительном промежутке времени мы работаем вместе с ним по ряду дел, соответственно, имеем возможность понаблюдать за человеком, как он себя проявляет. И неоднократно был замечен в том, что он просто распространяет за спиной, за нашей спиной информацию клеветнического характера и пытается уговорить наших подзащитных, родственников наших подзащитных отказаться от нашей помощи, отказаться от нашего участия в деле для того, чтобы поменять нас на других адвокатов, называя нас и врагами, и наймитами иностранных спецслужб, и то, что мы чуть ли не проходили какую-то спецподготовку в разведподразделениях, в разведшколах иностранных государств. И угрожал, у нас есть даже письменные, у нас есть письмо от наших подзащитных, которые просто говорили о том, что следователь Чабан так и говорил: «Я этого Павлова посажу», то есть угрожал действительно расправой в уголовно-правовом порядке, привлечением меня к уголовной ответственности.
Мне кажется, это результат вот этого, скажем так, заказа, да. Уж как он там был поддержан столь высокими…
Да, в этом вопрос. Есть ли у него такие рычаги вообще?
Зная, кто такой Чабан, какие у него родственники, можете поинтересоваться, конечно, погуглить, фамилия редкая, можно всегда понять, что человек тоже как бы не простой, а со связями, как у нас говорят, да. По отношению к моей скромной персоне это как из пушки по воробьям, понимаете? То есть неадекватные ресурсы какие-то задействованы для того, чтобы тут расправиться с адвокатом.
Какое дело могло стать при этом финальной точкой?
Как говорится, какое главное событие было в вашей жизни? Главное событие в моей жизни впереди. Я бы… Для меня все дела, которые я веду, важны. И, конечно, если говорить об этом деле, у меня четкое представление есть, что это следователь, конкретный следователь по конкретному делу, по делу Ивана Сафронова, инициировал вот это, потому что по другим делам, которые ведутся в Следственном управлении ФСБ, делают же самое. Мало того, по делу Цуркан, например, у нас опубликовано все, все наши процессуальные документы, они опубликованы на нашем сайте, на сайте «Команды 29», вместе с приговором, вместе с нашими комментариями к приговору, вместе с нашими ходатайствами, с заявлениями, которые мы делали во время суда, и никто к нам претензий не предъявляет.
По многим другим делам мы тоже публикуем нашу позицию, потому что гласность ― это сейчас практически единственный инструмент, с помощью которого можно как-то добиться хотя бы надежды на справедливость, не самой справедливости, но надежды на справедливость по тем делам, в которых мы участвуем, по вот этим закрытым процессам. И нет больше ничего, нет веры в закон, нет веры в право, есть только вера в правду, которая может хоть как-то победить, но только об этой правде надо говорить.
При этом понятное дело, что в день обысков, в день возбуждения этого уголовного дела, когда начались эти следственные действия, были предположения сразу: Фонд борьбы с коррупцией, «Команда 29» занялась этим делом, и поскольку сейчас мы видим, да, масштабы, которые набирают все дела против Алексея Навального, его сторонников и так далее, понятное дело, что все сразу связали эти два события. Вы их не связываете, как я понимаю.
Да связаны, да конечно, все связано, все со всем связано, понимаете, но просто выделить, что является последней каплей, здесь очень сложно, да. Потому что я говорю, последняя капля еще впереди, и они это тоже понимают, потому что мы не останавливаем свою работу. Сейчас участвуем в деле Алексея Навального по делам, связанным с признанием ряда организаций незаконными, экстремистскими. Нас пригласили в эти дела, потому что там появился гриф секретности, понимаете? Там появились секретные документы, и никто, конечно, кроме нас, лучше не понимает эту практику, судебную практику, как себя вести в этих делах.
Безусловно, это просто облегчило, наверно, процесс принятия решения для тех, кто там подписывал документы, им, наверно, стало легче немножечко: тут еще и ФБК, ну все, вопрос решен.
Ваша мера пресечения ― запрет на определенные действия. Вам нельзя говорить со свидетелями по делу, нельзя пользоваться средствами связи, то есть телефонами, ноутбуками и так далее. Как вы можете сейчас продолжать свою работу как адвокат?
Формально меня никто не ограничивал в участии в следственных действиях или в судебных заседаниях в качестве защитника, да, по тем делам, в которых я уже участвую, но ясно, что даже не вот это ограничение, ограничение возможности общаться со свидетелями, уверен, что тут суду надо будет как-то сформулировать это лучше, может быть, не этому суду, вышестоящему.
Неприятнее всего, конечно, запрет на использование телефонной связи и интернета. Черт возьми, современные люди так привыкли к этому, да, уже у меня сейчас какие-то фантомные боли, как будто что-то ампутировали, продолжение руки: должен быть телефон, а его нет. И как вообще утро встречать, когда завтракаешь, что-нибудь там почитать в интернете любимом, на какие-то ресурсы зайти, фейсбук, конечно, телеграм-каналы, ну… А сейчас всего этого нельзя. А уж заниматься профессиональной деятельностью как без интернета?
Да, я как раз про это и спрашиваю.
Работа адвоката ― это же сплошной поиск информации, да. Мы сейчас в деле Сафронова того же ищем информацию, понимаете, и уже нашли кое-что, продолжаем эту работу ― и сейчас раз, вот так вот, меня ограничили в возможности заниматься профессиональной деятельностью, потому что поиск информации ― это значительная часть профессиональной деятельности адвоката.
Я принял решение не брать новых дел, поскольку понимаю, что, так сказать, сейчас какие-то силы придется все-таки отдавать защите себя. Но, надеюсь, немного, поскольку у меня очень много защитников, у меня реально несколько десятков коллег, да что десятки, сотни, которые согласились защищать меня совершенно бесплатно, из чувства корпоративной солидарности выразили желание, предложили мне свою помощь, и я от нее не откажусь. Я от нее не откажусь, спасибо коллегам, пользуясь случаем, хочу передать слова благодарности.
В целом ваше дело как может отразиться на сообществе?
Мое дело имеет две стороны. Негативная очевидна, но есть еще и позитивная, потому что оно открывает возможность для адвокатуры один раз и навсегда решить вопрос, касающийся вот этой подписки о неразглашении данных предварительного расследования. Для того чтобы вынести этот вопрос в сферу, во-первых, правоприменительной практики, и суд должен как-то отреагировать, во-вторых, может быть, если нуждаются какие-то там законодательные перемены и законопроекты какие-то, пожалуйста, есть и такая возможность, коль скоро внимание общественности приковано к этому делу, то законодатели тоже, я думаю, заметят эту проблему и постараются тоже как-то поучаствовать, разрешить этот спор с помощью внесения каких-нибудь законодательных инициатив.
Какая может быть цель этого дела против вас? То есть я правильно понимаю, что если вынесут приговор, то вас могут лишить лицензии, причем автоматически?
Да, практически автоматически я тогда вынужден буду расстаться с адвокатским статусом. Но, надеюсь, что это будет тоже… Понимаете, мне не страшно. Мне не страшно. Самое страшное, конечно, потерять свободу, да, но и это мне тоже не страшно. Слушайте, адвоката с двадцатипятилетним стажем пугать следственными изоляторами и тюрьмами, в которые я, наоборот, я ведь иногда не могу попасть туда, к своим подзащитным, да. Ну, отосплюсь тогда, понимаете, отосплюсь, немножечко отойду. Конечно, не хотелось бы, да, хотелось бы избежать этого, но поверьте, ничего там страшного нет. Ничего там страшного нет, с этим мы тоже справимся и переживем.
Лишение статуса ― ну, поработаю я тренером, да. У меня замечательные молодые талантливые адвокаты, зубастее, чем я, еще. Они еще пожалеют, скажут: «Лучше бы Павлов работал, потому что эти хуже». Все будет хорошо, вот уверен, да. Самое главное ведь уверенным быть в том, что ты не делал ничего предосудительного. Вот в этом я просто убежден на все 100% или там на 146%, как кто считает.
С этой 310-й статьей борьба идет не один год уже, да, и она становится все лучше и лучше, потому что там конкретизируется перечень того, что нельзя требовать от адвоката. Но все равно практика нарабатывается, бывают и негативные исходы, бывают позитивные. Будем надеяться на то, что все будет хорошо. Надо только работать для этого.
*По решению Минюста России ФБК включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента.