В программе Hard Day’s Night учредитель Фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер прокомментировала новость о самоубийстве духовника Росгвардии Андрея Немыкина, у которого был рак. Она рассказала, что в своей записке духовник сообщал, что не может больше терпеть боль. При этом Ростовская область, где произошел инцидент, получает все необходимые лекарства, как и все остальные субъекты страны. И причина, по которой Немыкину не предоставили обезболивающие препараты, — невежество врачей и руководства больницы.
Смирнова: Перейти к новостной, хотя очень грустной. Сегодня в Ростовской области похоронили…
Федермессер: Позавчера. А, сегодня похоронили.
Смирнова: По-моему, сегодня. Его не отпевали, священника Росгвардии, который покончил с собой. Непонятно, когда он узнал о своем смертельном диагнозе, о том, что у него рак, говорят, что он испытывал какие-то невероятные боли, и у него, возможно, не было доступа к обезболивающим препаратам. Это не первая история, которую мы слышим.
Федермессер: Конечно.
Смирнова: Была недавно история такая же в Новосибирской области, в Бердске. Что это, почему происходит? Почему люди, когда слышат слово «рак», они настолько не информированы? Или у них как раз нет доступа к тому самому обезболиванию?
Федермессер: Подождите. Вы сейчас все смешали в одну кучу. Есть ситуация, когда ты слышишь слово «рак», и твои чувства, с этим связанные. И есть ситуация, когда ты уже давным-давно это узнал, ты лечился, ты…
Смирнова: Женщина в Бердске, она, я так понимаю, покончила с собой сразу после того, как услышала о диагнозе.
Федермессер: Давайте разбирать это все…
Желнов: Я так понимаю, что вопрос Марфы, извини, что поправляю, вопрос в том, что если человек услышал или уже понимает, что он неизлечимый и надежды нет, то недостаточно психологической помощи…
Федермессер: Скажите, пожалуйста, все люди, которые наложили на себя руки, были неизлечимо больны? Но это же не так. Я думаю, что это 100% не так.
Желнов: Просвещение, наверно, можно более глобально сформулировать…
Федермессер: Давайте, вы мне задали вопрос, дайте мне на него ответить. У меня есть достаточно четкая на эту тему позиция. Человек имеет право выбирать. Человек имеет право выбирать, в том числе, и то, как он живет. И если для человека неприемлемо то, через что приходится порой проходить, получая медицинскую помощь, если для человека неприемлема грядущая беспомощность, если у человека в прошлом есть ужасный опыт того, как его мама, или папа, или тетка умирали от рака, мучились от болевого синдрома, страдали от беспомощности, стыда, унижения, то слово «рак» для него является толчком, таким спусковым крючком.
Дальше есть такая штука, шкала суицидального риска, вот по шкале суицидального риска оценивается возраст, пол, диагноз, семейный анамнез, и можно понять, у кого этот риск больше, у кого этот риск меньше. Но это не значит, что каждый человек, услышавший слово «рак», сразу допускает в свою голову мысль о самоубийстве. Нет.
Смирнова: Но ведь только ростовскому священнику, которые не получал обезболивание.
Федермессер: Давайте я закончу. Но у человека, который более онкологическим заболеванием, у каждого на каком-то этапе эта мысль обязательно возникает. И среди пациентов Центра паллиативной помощи есть пациенты, которые принимали такое решение, и среди них были полностью обезболенные, абсолютно обезболенные. Человек имеет право быть в депрессии, человек имеет право принять это тяжелейшее решение.
Когда мы говорим про ростовского священника, здесь двойной такой удар. Это священник, но вы знаете, священник тоже человек, и ему тоже больно. И если у тебя болит, и ты измотан… И теперь очень важно, ровно то, что он военный, с военным прошлым, человек, который не может допустить для себя зависимости от других, человек, который не может допустить для себя стонов, слабости, мужчина.
Это то же самое, что и контр-адмирал Апанасенко, мы с одной стороны, говорим про то, что как же так, это же сильный человек, что же он, так вот это очень трудное решение. Это очень трудное решение, и для сильного человека оно, наверное, еще труднее на самом деле.
И здесь то, что этот мужчина священник, это вторично, он живой человек, у него есть тело, которое болит. И это, конечно, страшная жестокость, что он не был отпет, потому что это нельзя называть самоубийством, это, на мой взгляд, подстрекательство к самоубийству со стороны его лечащих врачей, что является преступлением, потому что когда…
Я сначала вообще отказывалась комментировать, а потом я узнала, что была записка, и в этой записке было написано, что не могу больше терпеть боль. Это ведь означает очень простую вещь — он не был обезболен в сегодняшней России, где есть все препараты, где есть все законодательство. И единственная причина, по которой сегодня какой-либо человек где-либо в стране в данный момент страдает от хронической боли, это невежество врача.
И ладно еще, невежество врача я могу простить, но я не могу простить невежество и равнодушие руководителя, главного врача поликлиники, главного врача больницы, главного врача подстанции «скорой помощи»…
Желнов: Причем все медикаменты там есть, да? Это Ростов-на-Дону. Или все-таки нет?
Смирнова: Это Ростовская область.
Федермессер: Это Ростовская область. Сегодня во всех субъектах страны, я это говорю абсолютно вот отвечая за свои слова, есть все обезболивающие препараты. Почему, потому что система распределения построена так: со страны собирают потребность, вся эта потребность приходит на Московский эндокринный завод, Московский эндокринный завод производит определенное количество препаратов, и потом он их поставляет на центральные склады лекарственного обеспечения каждого субъекта.
Я регулярно слышу, что нет того, нет того, нет того, нету в поликлинике, в аптеке, в больнице. А на центральном складе лекобеспечения есть, понимаете. Было произведено, регионом было закуплено, туда было отвезено, а дальше врачи не заказывают. И через год или через два, когда на складе центрального лекарственного обеспечения у этих препаратов начнет выходить срок годности, регион будет платить адские деньги за их уничтожение, потому что уничтожить наркотики это дорого.
То есть сегодня не обезболенный пациент это не законодательство, не отсутствие препарата…
Желнов: Это врач.
Федермессер: Это в большей степени главный врач поликлиники, подстанции «скорой помощи», больницы, хосписа. Врач в меньшей степени, потому что врач — человек, зависящий от…
Желнов: Понятно, зависящий от своих начальников.
Федермессер: Да. Но это невежество врача и ответственность его руководителя.
Желнов: И это то, что произошло в Ростовской области.
Федермессер: Я не вникала в детали.
Желнов: Ну, скорее всего.
Федермессер: Но скорее всего это именно так. Хотя, еще раз, первая половина моего ответа на ваш вопрос, Марфа, состояла в том, что человек имеет право, болезнь не должна лишать нас никаких прав.
Смирнова: Я хочу сказать, что тогда опять же следуя из вашего ответа, это не исключительно человеческий фактор, а все-таки какая-то брешь в системе есть.
Федермессер: Конечно. Если бы в записке было написано, что я не хочу предстоящей беспомощности и прошу меня простить, а здесь написано совершенно четко: я больше не могу страдать от боли. Это разные причины. Это не самоубийство, это способ борьбы с болью. Это абсолютно разные вещи. И поэтому мне вот так горько, что косный подход, и что он, будучи священником, принял это решение и не был… Я совершенно убеждена, что он небесами прощен, он не согрешил. Абсолютно убеждена в этом.
Желнов: Причем удивительно, извините, я тоже свою ремарку добавлю, у нас в эфире был настоятель Донского…
Смирнова: Пресс-секретарь.
Желнов: Пресс-секретарь, поправь меня…
Смирнова: Пресс-секретарь Ростовской епархии.
Желнов: Или Донской епархии. И я тогда удивился, когда в эфире он сказал, то ли, может, он не видел эту записку или что-то, что никаких болей, я с ним разговаривал три дня назад, все хорошо, видимо, свои там какие-то разборки. Я еще тогда удивился, какие уж такие…
Федермессер: Вот я почему и говорю, что я до конца не знаю ситуации, но от комментариев я…
Желнов: Скорее всего, просто пытались тоже как-то замолчать эту ситуацию.
Федермессер: Может быть.
Желнов: У меня вот то, что вы сейчас рассказали, ссылаясь на эту записку, у меня ощущение, что на том конце провода просто пытались по-своему интерпретировать произошедшее, потому что это же выгодно, могут замалчивать эти проблемы все.
Федермессер: Любые проблемы можно замалчивать. Но сегодня проблемы обезболивания действительно находятся не на уровне законодательной власти, они уже ниже.
Фото: rostoveparhia.ru