«Есть и другие сюжеты про главного героя»: Мария Певчих о том, что ФБК расследует после «дворца Путина» и почему уверена в успехе кампании FreeNavalny

А теперь я хочу представить свою сегодняшнюю гостью, это глава отдела расследований «Фонда борьбы с коррупцией» Мария Певчих. Добрый вечер, Мария.

Здравствуйте, Юля. Добрый вечер всем.

Мы будем сегодня обсуждать и политику и жизнь, к сожалению, новости не самые радужные. Я хочу начать с состояния здоровья Алексея Навального, мы со вчерашнего дня читаем и слушаем новости о том, что чувствует он себя неважно. Расскажите, пожалуйста, что вы знаете, что происходит.

Мы со вчерашнего дня, и сегодня тоже, приняли такое решение — писать в Twitter и в социальные сети вообще все, что мы знаем о здоровье и о состоянии Алексея, поэтому на самом деле ничего больше, чем написано в Twitter и в Telegram-канале Волкова, я сказать не могу, потому что это ровно то, что мы знаем.

Мы стараемся каждый час сверяться с адвокатами, узнать, попали они внутрь или нет. Сейчас, насколько я понимаю, у меня нет апдейта последнего часа, но в целом, насколько я понимаю, их все еще не пустили.

Это все, что мы знаем. Мы знаем, что он жаловался на протяжении нескольких дней на боли в спине, на то, что у него болит или отнимается нога, и насколько я понимаю, это какая-то такая жалоба достаточно серьезная была. Также мы знаем про две таблетки ибупрофена, которые ему предложили, чтобы он чувствовал себя лучше, но понятно, что это смешно.

Ну и сегодня было заявление от ФСИН, в котором было сказано, что его состояние стабильное и удовлетворительное. Меня, если честно, такие формулировки напрягают достаточно сильно, потому что, слушайте, тут вопрос не про стабильность и нестабильность, еще бы оно было нестабильное, с какой стати ему быть нестабильным.

Мы предполагаем, что он может быть в больнице в тюремной, но не знаем этого точно. И сейчас все наши усилия брошены на то, чтобы хотя бы просто 02.09 его внутри этой тюремной системы, понять, где он и почему адвокатам не дают с ним встречаться или видеться хотя бы на какой-то короткий период.

Правильно ли я понимаю, что само слово стабильность, стабильное состояние вас напрягло, в том смысле, что он как бы был в каком-то плохом состоянии, а теперь в каком-то другом состоянии? То есть с момента последней встречи адвокатов как бы этой информации не было.

Да, и вообще, вы знаете, стабильное состояние и Алексей Навальный в одном предложении, эти два словосочетания, они слишком сильно напоминают события августовские, события неприятные, события страшные. И поэтому, по крайней мере, я не знаю, как у других, с того дня, как я прочитала про стабильное и удовлетворительное, у меня вопросов к этому появилось масса.

Во-первых, почему, уж если ФСИН решил что-то сказать, почему не сказал, где он? Почему они не уточнили, что там, я не знаю, не уточнили, что с ним сделали, не уточнили вообще, что у него болит, и в связи с чем связана эта стабильность и удовлетворительность его состояния здоровья.

Поэтому, безусловно, я думаю, что обеспокоены не только мы, но и вообще все.

Скажите, а как вообще он себя чувствовал в последний визит адвоката? Вообще что запомнил адвокат в их встречу, которой удалось состояться?

Насколько я знаю, да, действительно, были какие-то там жалобы по спине, но если честно, возможно, просто он не передает конкретно эту информацию сотрудникам. Понятно, что это какие-то такие вопросы здоровья, они не касаются сотрудников ФБК до того момента, пока они не становятся критичными, до того момента, пока они не вызывают опасения целиком за его жизнь и здоровье.

Но, к сожалению, совсем мало информации, мы будем следить за тем, что происходит с состоянием здоровья Алексея Навального вот по тем обрывкам информации, которые у нас есть.

Я хочу немножко сменить тему, такая, что ли, про механизм коммуникации. Алексей Навальный, который, как справедливо сказала Кира Ярмыш, которая тоже, очевидно, через кого-то передает свои сообщения, вообще редко жалуется на состояние здоровья, и вообще на что-либо жалуется. Он обычно пишет остроумные тексты, и сейчас продолжает писать свои остроумные тексты.

Мне просто по-человечески хотелось понять, как это происходит, что это за механизм передачи? Алексей пишет эти тексты и передает адвокату, он их надиктовывает адвокату? Как это происходит? У меня полный эффект присутствия, но мне хотелось бы понять, как это.

Это все происходит через встречи с адвокатами, любому заключенному положены такие встречи. Соответственно, с точки зрения наших «домашних арестантов», и Киры, и Любы, и всех остальных, это все происходит точно так же, то есть у нас адвокаты стали такими главными связными.

А дальше уже механика, то есть, насколько я понимаю, там есть возможность и написать рукой, и надиктовать, это вопрос личного предпочтения в данный конкретный день. То есть это не мы пишем какие-то тексты, пытаясь стилизовать их под стиль Алексея, это он либо надиктовывает, либо записывает их сам вот в таком формате тюремных заметок, что ли, когда он рассказывал про распорядок своего дня, про зарядку, про гимн, про кашу в металлической миске.

И такое, самое тревожное и неприятное из того, что он рассказывал, это было, конечно, про ночные побудки раз в час, где к нему подходит какой-то надсмотрщик. И формально у него задача просто удостовериться, что Алексей на месте, но конечно, мы понимаем, что здесь задача одна на самом деле, это просто сделать так, чтобы его время в колонии было невыносимым. Вы представьте, что вы, каждый час ночью вас кто-то будит, даже если вас не заставляют ничего делать конкретно, вас не заставляют что-то говорить и так далее, но кто-то стоит рядом с видеокамерой, и записывает какое-то, насколько я понимаю, там надо что-то произнести: осужденный Навальный, год рождения и все остальное.

Вот про это мы тоже узнали доподлинно из его записки. Мы понимали, что такое может происходить, слышали о такой процедуре для тех, кто якобы склонен к побегу, но вот Алексей подтвердил, что это действительно имеет место быть.

Скажите, а как вам рассказывает адвокат, который встречается с Алексеем Навальным, какое у него настроение, буквально?

Нам адвокат рассказывает, что настроение у него прекрасное. Но я соглашусь с Кирой, это склад характера Алексея, он действительно всегда в хорошем настроении, поэтому то, что я знаю, что он весел и шутит.

Я хочу перейти уже к теме, которая была вторым информационным поводом для нашей с вами встречи, это важная история. Вы запустили сайт «Освободить Навального!», free.navalny, куда вы перенесли, собственно, всю свою активность. И это совершенно удивительное, с моей точки зрения, политически точное решение.

Я сама все время думала, а как сохранить Навального вот таким живым и таким буквальным, и словесным, и вербальным в ситуации, в которой он действительно не с нами, вот сохранить его как политическую фигуру. И это действительно какой-то удивительный перенос центра тяжести, при этом он действительно становится, его портрет виден, все смотрят на него, никто не перетягивает на себя его одеяло.

Кому принадлежит эта идея, как вы ее придумали? Может быть, это сам Алексей Навальный понимал, что с ним такое случится, и ему принадлежит эта симпатичная идея?

Это все коллективные решения «Фонда борьбы с коррупцией», тех людей, которые остались на свободе и которые эти решения могут принимать и придумывать. Вот такая акция, мы не просто так в каждом интервью, если вы послушаете и Леонида Волкова, и Ивана Жданова, в каждом интервью мы говорили: мы думаем, мы думаем, мы сейчас что-нибудь придумаем, мы сейчас перегруппируемся, сообразим и расскажем вам, какой план дальше.

Вот мы думали, думали, думали и придумали. Совершенно было бы странно пытаться нам повторять одно и то же каждый раз, то есть это просто неправильно с точки зрения логики, повторять одно и то же несколько раз и ждать другой результат. Поэтому мы думаем, окей, понятно, что эта вся идея, она вокруг митинга, но каким образом этот митинг можно сделать лучше, больше, и просто каким-то другим качественно. Не спонтанным слетом сторонников или еще чего-то, который там координируются между собой в Twitter, а таким каким-то более организованным, более большим, более весомым с точки зрения именно вот события этого.

Поэтому мы специально придумали такую штуку с неназыванием даты, мы ждем, пока соберется 500 тысяч человек, а может быть, и больше уже соберется, и собственно говоря, в этот момент мы поймем, что да, все готовы и назовем время, место, такой большой и организованной уже демонстрации, митинга, шествия. Мы посмотрим, какая форма этого, насколько я знаю, еще не придумали точно, это все вот такое оно, очень живое.

Мы каждый раз смотрим даже на такие вещи, где больше регистрируется, где меньше, где интенсивнее, кто лучше заходит на сайт, кто хуже. То есть мы будем в этом таком живом режиме пытаться организовать какой-то вот митинг, он совершенно другой и по ощущению, и по количеству, и по такой, гораздо более тщательной организации. Я не думаю, что у нас, по крайней мере, за последние десять лет, или еще сколько-то именно вот такой нашей протестной активности, я не помню, чтобы что-то было настолько организованным, вот настолько заранее спланированным.

Такое ощущение, что миссия этой акции, она как бы больше, чем митинг, она шире, чем митинг, то есть сам процесс мобилизации, сама подготовительная работа имеет едва ли не более важное значение, чем итоговое мероприятие. Это тоже, с моей точки зрения, такое новое слово, и вы закладывали его, очевидно. Или нет?

Да, вы абсолютно правильно считали смысл. Я очень рада, что вы именно вот так формулируете, потому что это на 100% правильно. Подготовка к этому это чуть ли не более важная часть процесса, как ровно то, что будет происходить после.

То есть free.navalny это именно «Освободить Навального!», это именно кампания. То есть, у нее есть какие-то пики, очевидным пиком будет вот этот вот большой митинг, но это абсолютно не значит, что на этом мы сворачиваемся. Это значит, что после этого мы придумаем какую-то новую активность, а потом, не знаю, может быть, придумаем какое-то новое, не знаю, может быть, мероприятие, а может, не мероприятие, может онлайн, может офлайн.

Это про то, что мы хотим, вот эти же точки в домах, которые ставят люди, это же больше про… Это не для нас, это для этих людей, которые могут, как сейчас это происходит, мне куча народа написало, и просто я видела в Twitter, что люди обновляют страницу, смотрят, ой, у меня в подъезде, не знаю, две точки стоит, а через дорогу в подъезде в другом доме стоит пять, кто-то гадает и думает, а кто это, надо познакомиться, или еще что-то. Это скорее для тех, кто будет выходить, для тех, кто участвует. Это на самом деле жутко приятно осознать, что вот прямо выглянул в окно, а там еще пять таких же людей, как ты…

Единомышленников.

Да, твоих единомышленников, это достаточно классно. Мы будем пытаться этих единомышленников, этих людей, сделать так, чтобы они нам помогли организовать этот митинг с точки зрения агитации. Потому что у нас армия получается наших сторонников, которые достаточно смелые, чтобы выходить на митинг, а уж какие-нибудь там листовки, или еще что-то, или какую-то встречу со сторонниками, или какую-то работу в соцсетях, они уж точно с удовольствием будут делать, то есть мы сейчас набираем такой актив из этих точек, и будем их задействовать и в подготовке к акции, и во время акции, и после акции.

И тут есть перекличка с нашей акцией с фонариками, потому что на самом деле это очень, те люди, которые вышли с фонариками, они очень хвалили это мероприятие, потому что просто очень прикольно встретиться лично с теми людьми, которые, тебе кажется, существуют только в интернете, которые, тебе кажется, что они, наверное, есть, но где они, что они… И тут они вот, прямо рядышком стоят, и с ними можно познакомиться, пообщаться вместе.

Да, тут есть такой элемент игры, репетиция встречи единомышленников, вообще умение объединяться, искать как бы людей схожих взглядов. Действительно, в этом есть чуть-чуть больше эмоций, чем просто действие и сбор на митинг.

Но вот вас уже обвинили «Актуальные новости», кажется, сурковский сайт и чесноковский сайт, в том, что они провели некую «контрольную закупку», попытались у вас зарегистрироваться в количестве тысячи ботов, которые завели подложные адреса, и вот всем продемонстрировали, что у вас накрутка голосов. Что вы можете ответить на эту критику?

Слушайте, мы, естественно, не можем быть застрахованы на 100% от этого. Но мы тоже не с Луны свалились, и мы понимаем, что такое возможно, поэтому у нас есть некая система верификации по умолчанию, там с e-mail, с подтверждением и со всем прочим. Можно ли, может ли бот ее обойти? Может. Но зачем? Чтобы у нас было, я не знаю там, миллион человек на этом сайте? Хорошо, если кто-то очень веселый и решит поставить сто точек где-нибудь в Арктике, мы тоже это поймем, у нас достаточно, мы следим за этим настолько, насколько можем.

Тут есть же, правильно, тут есть какой-то баланс, будет какой-то процент, возможно, ботов, возможно, каких-то фейковых регистраций, но по сравнению с настоящими он будет ничтожным, он не повлияет на финальный результат.

Мне кажется, да, что мотивация поставить эти точки есть только у людей, которые хотят вас дискредитировать, то есть, условно говоря, боты самих структур, бывших структур Суркова заинтересованы в том, чтобы сделать что-то, потом сказать о том, что у вас все подложно. Но вам скажут, что Госдеп тоже может поставить свои точки и прислать туда свою армию ваших сторонников липовых.

Ну, они же могут только по какой-то, не знаю, если там будет 150 миллионов регистраций, наверное, они могут сказать, что это подложно, но мы-то как бы в нашем костяке не сомневаемся. И у нас нет такого сценария, что у нас там на самом деле подписалось 20 тысяч, а на сайте показано 500, ну невозможно. Потому что, если нужно, во-первых, вы увидите этих людей на улицах и так, а во-вторых, это наш актив, если нужно, они перерегистрируются еще раз, если нужно, они выйдут, они покажут себя.

То есть боты, это боты, а реальные люди, это реальные люди, реальных людей, мы понимаем, что они зарегистрированы на сайте и даже если мы там поймем, возможно, есть какая-то статистическая погрешность, на ботах, на каких-то там весельчаков, еще кого-то, кто решит зарегистрировать там несуществующего человека. Но, еще раз, ну это погрешность, речи ни о какой массовости быть не может, все массовое мы умеем отлавливать.

Это довольно большая ставка. Если вы говорите о том, что на митинг готовы выйти полмиллиона человек, то если на митинг выйдет мало людей, то есть меньше даже в два раза, это будет показателем, как бы это будет как будто бы провал. Как вы готовитесь к этому возможному несоответствию, возможно ли оно вообще? Или вы представляете себе четко коэффициент, условно говоря, перехода «лайка» в живого человека на митинге?

Слушайте, мы вообще рисковые и отважные.

Это мы заметили.

Мы стараемся ставить перед собой цели, которые не такие цели, что дотянись, взял и все готово, это не прикольно, это не интересно. Конечно, мы от пятисот тысяч, когда мы первый раз обсуждали цифру, например, какую поставить, и мы решили, что пятьсот тысяч, мы немножечко, такой, знаете, холодок, господи, это же реально очень много.

Но цели должны быть амбициозными и одновременно достигаемыми, правильно, иначе это все бессмысленно. Вот отметка в пятьсот тысяч нам показалась одновременно и такой, и такой, и достаточно такой дерзкой, и достигаемой при этом нашими ресурсами и нашими усилиями.

То есть мы не считаем, что это будет просто, отвечая на ваш вопрос, мы действительно, это вот не плевое какое-то задание, все это собрать, и мы не уверены, не были уверены, сейчас уже, может быть, больше, но на момент запуска мы не были уверены на 100% в том, что это будет суперлегко, и 500 тысяч точек у нас будут на сайте. Но сейчас выглядит, как будто действительно будут. И ставить что-то меньше этого, ну слушайте, ну как бы…

Несерьезно.

Это несерьезно, и мы же тоже мерили настроения, мы сами, у нас есть своя социология, мы смотрим настроения, если не добирает наша внутренняя социология, можно посмотреть «Леваду».

Мы видим, что условный стрим, который мы ведем во время митингов, смотрит такое количество человек, абсолютно сопоставимое с людьми, которые на самом деле вышли. И тут вопрос конвертации того, что тех людей, у которых есть интерес, которые очевидно следят за всем этим и почти готовы участвовать.

У вас на Дожде, простите, сколько, 300 тысяч смотрели эти стримы, не знаю, еще какие-то 200 тысяч у нас, так что это накапливается. Очевидно, это разные люди, потому что вряд ли кто-то одновременно смотрит две трансляции, то есть там какие-то миллионы, которые готовы сидеть, включить и восемь часов смотреть за тем, что происходит на улице.

И до этих людей, я очень надеюсь, мы достучимся, потому что у них уже есть интерес, они уже поддерживают, надо просто уговорить их и создать им главное условие, где будет не так страшно, где будет не так боязно, потому что любому человеку, конечно, будет страшно. Мы дошли до точки, когда омоновцы, когда менты ну просто буквально бьют не людей, которых они уже задержали, тайком где-нибудь там в ОВД, чтобы запугать или еще что-то, они просто идут по улице, видят 19.21, и дубинками в углу лежащего человека дубасят. Конечно, страшно. Конечно, страшно, что отправят в «Сахарово», там надо будет в этом ужасном центре для мигрантов прожить 30 суток, или 10, 15, 30 суток, кому как.

Поэтому мы пытаемся для тех людей, которые смотрят, но пока еще не вышли, создать какие-то такие суперприятные и комфортные условия, и показать, что это не так страшно, как кажется, что если вас много, что если идет твой сосед, первый, второй, третий, четвертый и пятый, то вас уже будет сложнее задержать, вас уже сложнее будет поймать. И вот этой вот массовостью мы пытаемся застраховать фактически здоровье и благополучие тех, кто решится туда пойти.

Я как раз вот об этом и спросила, да, это безусловный факт, что есть порог страха, который люди преодолевают или нет, есть не только страх, но и вообще как бы склонность или не склонность выходить на уличные акции. Но вот я как раз спрашиваю про этот коэффициент. То есть, условно говоря, если у вас есть сто человек, которые поставили галочку на сайте, поставили лайк какому-то посту, у вас есть ощущение, сколько из них, по вашей внутренней социологии, способно выйти на улицу?

Я уверена, что у нас есть не только ощущение, но и даже какие-то более-менее хорошие данные, единственное, что здесь я могу извиниться, потому что ну совсем не по адресу вопрос, я занимаюсь расследованиями, а тут я скорее как сторонник даже выступаю, в роликах в этих снимаюсь и рассказываю про это, то есть я даже не как организатор, а как человек, который искренне поддерживает эту идею, и хочет в ней участвовать, и хочет как-то помочь, чтобы больше людей записалось.

Естественно, никто не говорит о том, что коэффициент конверсии 100%, такого просто не бывает, что из 100% подписавшихся 100% вышли на улицу. Мы, возможно, я не знаю, рассчитываем на то, что на улицах в этом конкретном случае это все-таки немножко другое, потому что это не просто лайк в Facebook или не просто репост в Twitter, это все-таки такое более-менее… Как это сказать?

Действие.

Еще и обязательство, которое люди на себя берут, потому что на сайте крупно написано, что да, это про митинг, есть «Да, я выйду». Не «Да, я поддерживаю», а «Да, я выйду».

Не «Я интересуюсь», да-да-да.

Да. То есть мы рассчитываем, что человек, нажимая это, проходит какой-то внутренний мыслительный процесс и понимает, что да, я готов. Если все будет нормально, я готов, я пойду.

Вы сказали о том, что, по вашим ощущениям, все больше людей стало проявлять интерес, да, люди более случайные, люди более чужие повестке, которые, может быть, не так остро оппозиционно были настроены в прежние годы, во время прежних митингов. Появилось ли у вас внутри вашей команды ощущение и у вас лично, что после отравления Навального и после расследования о дворце, в общем, после всей этой истории комплексной, это большой такой набор событий, к нему люди стали лучше относиться?

Ощущение есть, потому что… Мне сложно сказать за всех, но у меня оно точно есть, потому что как… Здесь вопрос не в том даже, как можно относиться хуже, действительно, Алексей прошел через какие-то просто абсолютно немыслимые события, которые казались полгода назад, чуть больше чем полгода назад абсолютно невозможными.

И, наверно, тот факт, что… То, как мы доказали и показали, кто стоит за этим отравлением, то, как вела себя российская власть во время всех этих событий, и тут я, условно, и про МИД, и про Лаврова, и про Захарову, которые говорили публично абсолютно отвратительные вещи про инсценировку, когда и меня обвиняли в этом, и чуть ли не Юлю Навальную обвиняли в инсценировке. Вот это плюс бездействие российских следственных органов, плюс какие-то простые вещи типа того, что не отдают одежду Алексея, почему? Это такая простая вещь, просто отдайте. Плюс Путин, который говорит: «Если хотели бы убить ― убили бы», то есть там еще много-много таких слоев во всей этой ситуации.

Я думаю, что они все вместе в результате, да, многих людей убедили, что действительно, похоже, Путин ненавидит этого человека настолько и боится его настолько, что он приказал его убить, а он выжил. То есть это, конечно, такая история достаточно геройская. И последующее возвращение Алексея в Россию после того, как человек буквально еле-еле выжил, просто каким-то чудом, ― это тоже часть этой истории. И я думаю, что, конечно…

Что люди просто…

Я надеюсь, я почти уверена, что люди, конечно, меняют отношение к Алексею, те, которые не знали его и не интересовались, они начинают интересоваться, а те, кто не имел никакого конкретного отношения, меняют его в лучшую сторону, потому что слишком много всего указывает на то, что правда на нашей стороне, и то, что здесь добро ― это мы, а зло с нами борется. Это достаточно такая… Не надо, так сказать, никакой глубокой аналитики, мысль достаточно на поверхности.

Достаточно простая, да-да. Я просто хотела как раз сказать, что даже разные люди, есть люди, которые не знали Навального, есть люди, которые знали, есть, не знаю, журналистская тусовка, есть какая-то творческая тусовка, у которой было какое-то свое представление о Навальном. Я просто заметила в последнее время, что сам тезис «Я вообще к нему не очень хорошо отношусь, но» как-то стал уходить в прошлое. Это совершенно удивительный такой просто психологический эффект от того, что политически произошло с Алексеем Навальным, он как бы очистился от антирейтинга, просто я наблюдаю такую штуку, да-да.

В какой-то степени да, потому что, как бывает и в жизни, какие-то поступки твои в моменте иногда тебе кажутся очевидными и понятными, а по факту они о тебе говорят гораздо больше, чем тысяча постов и твитов, которые ты написал. Иногда это про поступки твои собственные, иногда это про то, как к тебе относится кто-то, в этом случае как к Алексею относится вся эта наша гигантская государственная машина, да, как они просто жмут, прессуют его, его семью, нас, ФБК, всех, кто с ним связан. То есть невозможно не заметить, что нас за что-то прямо вот буквально уничтожает лично Путин и его окружение, его ФСБ, его прокуратура, его следаки, его ОМОН.

Они взяли группу людей и пытаются ее уничтожить, физически в случае Алексея, финансово в случае ФБК, репутационно в случае моем, да, это сложно не заметить. И, естественно, я надеюсь на то, что люди думают и задают себе вопрос: «А почему, а что с ними? А за что их так, они же вроде ничего, они ролики, расследования публикуют на YouTube, и такое на них обрушивается». Я думаю, я уверена, что у среднестатистического россиянина, у человека, который откуда угодно и ничем не интересуется, вот эти А и В смогут связаться в одно.

В одно C. Я хочу перейти к вашей непосредственной работе в Фонде борьбы с коррупцией. Речь идет о расследованиях, которые я уже сегодня упоминала, собственно, знаменитое расследование о дворце, это самое рейтинговое расследование с самым большим трафиком, я вам как журналистка, да, тут уже меряю все трафиком. Это очень большая аудитория, это, конечно, большая победа, попавшая и в контекст, и на самом деле самодостаточная. Вы получили за нее множество премий непрофильных, да, все люди, которые имеют какое-то отношение к журналистике, к кино, попытались вас как-то чествовать в этом смысле.

Но Алексей Навальный давал понять, в общем, довольно справедливо, что в каком-то смысле расследование про Путина, неважно, какой оно мощи, важно, какое оно будет по эффекту, это в каком-то смысле его финальное должно быть расследование, то есть после него уже ничего сделать нельзя. И это очень справедливый разговор не потому, что больше ничего сделать нельзя, а потому что очень сложно перебить эту эмоцию. Во-первых, сто миллионов просмотров, во-вторых, вообще это дофига. И вообще этот эмоциональный эффект довольно сложно переплюнуть.

Вы, как начальник отдела расследований, во-первых, расскажите, чем занимается сейчас отдел расследований, а во-вторых, как вы считаете, что может быть следующим?

Согласитесь, что следующее ― это же не значит большее, да? После «Димона», у которого было, по-моему, на тот момент, наверно, миллионов 20–25 в первую неделю, протесты были, все было такое похожее, нам казалось, что это невозможно перебить. И это было так на протяжении… Это был 2017 год, сейчас 2021, на протяжении четырех лет мы не могли предложить ничего, мы не могли придумать ничего сопоставимого по просмотрам с расследованием «Он вам не Димон».

Но параллельно с этим, если вы посмотрите видео, которые мы выпускали эти четыре года, их было, во-первых, очень много, многие из них были вообще просто суперклассные и, по-моему, в тысячу раз лучше, чем «Он вам не Димон», и веселее, и развлекательнее, и интереснее, и познавательнее, и эффективнее с точки зрения, допустим, «Умного голосования». Мы же большое количество расследований прямо под какую-то конкретную тему направляем, да, не просто говорим: «Ой, смотрите, у него пентхаус, или бентли, или еще что-то», а рассказываем какую-то историю и просим, допустим, людей регистрироваться в «Умном голосовании».

Поэтому, если честно, у меня нет и не будет в этом году цели снять что-то, что посмотрит больше чем 120 миллионов человек или 115, которые посмотрели «Дворец Путина». Это просто не нужно, это бессмысленно и зачем? Когда существует огромное количество других историй. Если получится, что что-то посмотрят сопоставимые цифры, классно и спасибо большое, но, безусловно, эти 115 миллионов ― это не наша новая отметка, по которой мы будем мерить, какие расследования удачные, какие расследования неудачные.

В общем, мы знаем все, что трафик не всегда имеет значение принципиальное, так складываются обстоятельства, да.

Конечно. А параллельно с этим, возможно, я сейчас сказала, что мы не надеемся, я не знаю, мы выпустим что-нибудь через два месяца, и это посмотрит столько же. Мы любим… Это очень приятно ― следить за этим трафиком, следить за тем, сколько просмотров, следить за тем, как это обсуждают, но мы все-таки не телик, все-таки у нас не чтобы, знаете, от количества просмотров что-то меняется с точки зрения, я не знаю…

Рекламодателей.

Рекламодателей, да. То есть это не то, на чем правильно в нашей ситуации зацикливаться.

Да-да-да, это совершенно очевидно, мы тут немножко иронизируем над этим обе. Но понятно, что я имею в виду. Тогда, когда вы сняли фильм про Димона, в смысле фильм про Дмитрия Медведева, вы сняли фильм про младшего члена тандема. У вас в любом случае оставался главный человек в стране, человек-арбитр, человек, от которого зависит вообще все происходящее, который руками управляет тем, что происходит, Владимир Путин. То есть он всегда как бы у вас был в уме, да?

Да.

И в этом смысле ясно было, что по-настоящему какая-то бомба, да, всегда про Путина, то есть она всегда остается. Выше Путина только звезды, в этом смысле, да, у вас не остается героя. Можно просто дальше что-то делать про Путина.

У нас остаются сюжеты про главного героя. Тот факт, что он все-таки двадцать лет у власти, на самом деле дарит нам абсолютно бесконечное поле для расследований. Мы сейчас, когда мы… То есть мы готовим пакетно сразу несколько расследований, да, будем их в ближайшее время публиковать, раскидывать или как-то пытаться скоординировать и интересно сделать, мы понимаем, что мы, в принципе, можем переименоваться в Фонд борьбы с Путиным путем публикации расследований про Путина и жить только так несколько лет, потому что мы же вообще не собирались про дворец делать расследование, мы собирались от дворца оттолкнуться и пойти искать какие-то новые темы, то есть, грубо говоря, понять, кто у него номиналы, как эта схема работает, изучить на уже известном дворце, а потом снять большой фильм про что-то еще. Просто так получилось, что дворец оказался таким всеобъемлющим и огромным, да, что мы вот эти два часа разговаривали про одно здание фактически.

И в этом плане, естественно, материала с точки зрения самого Путина у нас реально просто бесконечное количество, надо понять, подумать, интересно ли теперь только про Путина. И, наверно, неправильно политически публиковать только про Путина, потому что, слушайте, где Путин, а где какой-то, я не знаю, мэр небольшого города, даже не миллионника, который буквально уничтожает свой город, да, и которого ненавидят местные люди, которые там живут. У них есть возможность выкинуть этого мэра или выкинуть своих парламентариев, а Путина возможности на голосовании выкинуть как-то нет, потому что он эти голосования фактически отменил.

То есть это все вопрос взвешивания и повестки, того, что интересно. Я думаю, что мы найдем какую-то формулу, как правильно, сколько расследований надо выпускать про Путина, а сколько расследований надо выпускать, я не знаю, условно, про Госдуму, или про регионы, или про Совет Федерации, или про каких-то чиновников, которые сейчас особенно активно делают гадости и говорят гадости. Мы следим, мы смотрим, мы сейчас в такой самой-самой активной фазе расследовательской, в которой только можно быть, буквально я сделала перерыв на то, чтобы поговорить с вами, до этого и после этого мы сидим и расследуем, да.

Будете работать. Спасибо. На самом деле у меня остается совсем немного времени и вопросы про вас. Вы очень долго были человеком непубличным, мы не знали о вашем существовании. Вы стали для нас абсолютным открытием. Как вам удалось стать для нас абсолютным открытием и как… На самом деле этот вопрос задают и ваши друзья, в смысле единомышленники, и ваши враги.

Какой у вас есть ответ на этот вопрос, как вышло, что российские спецслужбы, которые все время охотились за вами и за Алексеем, пытались найти гадости в каждом шаге, пропустили такую возможность сказать: «Да вот у него агент иностранных разведок сидит в Лондоне, вот мы сейчас раскроем эту женщину, серую кардинальшу или как там вас называть, человека, который тексты пишет»? Как это вышло, что никто не воспользовался вашей непубличностью и не раскрыл ее нам?

Тут у меня единственное, что два таких замечания. Во-первых, российские спецслужбы, как мы узнали из всех этих передач про меня на НТВ, на Рен-ТВ, на всех каналах, очень давно за мной следили.

Да-да, но не рассказывали.

Но не рассказывали. И здесь этому есть очень-очень простое объяснение, потому что они прекрасно понимают, что я не объект спецслужб и мне вообще нечего предъявить вот в этой сфере. Они следили за мной несколько лет, они снимали, как я со своими, я не знаю, близкими подружками приезжаю в Москву, хожу в Кремль и баню, не знаю, в Сандуны, условно говоря, а потом на ВДНХ и Большой театр. Они это все снимали, они видели, как… Они снимали меня, очень много фотографий, как, я не знаю, я выхожу из такси или метро около офиса. Они понимали прекрасно, что какой смысл им меня раскрывать, если я им ничего особенно не делаю?

Просто само место жительства может сыграть роль, да.

Окей, место жительства ― что тут особенно скажешь? Я уехала в Англию больше пятнадцати лет назад, это не политическая эмиграция, это не бегство, да, я фактически ребенком туда уехала, подростком. И тоже тут особенно ничего не предъявить. Это первое, что я хотела сказать и объяснить, почему они не вытаскивали меня на поверхность до этого. Представьте, что они бы выпустили по всем федеральным каналам: «У Навального есть сотрудница, которая уехала миллион лет назад учиться в Англию и там осталась». Класс.

А другое, что я хотела сказать, это по поводу того, что мне странно от Дождя слышать, что меня никто не знал. Я лично с Дождем, мы от ФБК сняли три или четыре расследовательских сюжета, на самом телеканале Дождь меня знает очень много народу, мы вместе даже работали и снимали что-то про электрички, я помню, с Ерженковым, и еще несколько сюжетов было. То есть моя непубличность…

Да-да-да, я говорю исключительно о, собственно, вашей роли. То есть у каждого человека, который немножко следит за ФБК, есть представление о ключевых сотрудниках, кто какую роль исполняет, понятно, что не все знают сотрудников чужого подразделения, даже если это политическое подразделение и мы должны это знать.

В этом смысле понятно, что ваша нынешняя роль совсем другого плана, вы сейчас на виду, вы сейчас в первой тройке, да, собственно, вот открывается сайт, а на фотографиях вы, Жданов и Волков. Да, совершенно очевидно, что раньше этого не было, и только это я имела в виду, а не имела в виду, что вы были неважным, никому не нужным сотрудником, нет-нет. Я имела в виду только вашу политическую роль, если так можно сказать, в этой работе, да.

Моя политическая роль руками слеплена администрацией президента, спецслужбами, ФСБ и так далее. Я вам гарантирую, что если бы не эти события в августе, если бы они не начали эту абсолютно беспрецедентную кампанию по разоблачению меня, то есть, по-моему, такого… Окей, это сопоставимо с масштабами пропаганды против Алексея. Ни про кого другого никогда не было такого, чтобы любой федеральный в какой-то момент включаешь, «Первый канал» днем, «Первый канал» вечером, Соловьев просто не затыкается, не может перестать разговаривать и так далее.

Они решили, что возможно каким-то образом дискредитировать каким-то образом ФБК и Навального через меня. Это, очевидно, не получается, люди не считают меня шпионкой, не считают, что я отравила Алексея и это осталось каким-то таким маргинальным пропагандистским штампом. Но ценой этой операции для них уже является то, что я теперь публичный человек, я теперь разговариваю, я теперь даю интервью. Я думаю, я надеюсь, что им нравилось, как было раньше, а не как сейчас, когда ФБК просто на пустом месте обрел нового публичного человека.

Я не собиралась распубличиваться никогда. Десять лет я проработала, не записывая ролики и не раздавая интервью, меня это устраивало полностью, мне это нравилось, я прекрасно до сих пор понимаю и поступила бы точно так же сейчас. Я оказалась в таких обстоятельствах, когда из этой плохой, неприятной ситуации, в которой я оказалась благодаря пропаганде, я просто решила извлечь максимум не для себя лично, а для общего дела. И если для общего дела нужно и полезно, чтобы появился дополнительный какой-то спикер, дополнительный какой-то человек, дополнительное публичное лицо ФБК, вот она теперь я, и обратно этого джинна в бутылку не запихнуть.

Спасибо, это была Мария Певчих, которая сказала важные слова о том, что довольно много россиян стало понимать, на чьей стороне правда.

 

По решению Минюста России ФБК включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента