Корреспондент «Медузы» Иван Голунов дал Ксении Собчак первое интервью после прекращения уголовного дела. Дождь выбрал главные цитаты из него.
«В тот момент, когда я находился под стражей, у меня отключилась рефлексия и переживания. Я понимал, что нужно сделать, и действовал строго по этому плану. Когда в суде сказали, что я подозреваюсь по статье 228, я подумал, что это та самая известная статья про подкидывание наркотиков, по которой в том числе осужден брат моего коллеги [Ильи Жегулева]. Я понимал, что мне подбросили наркотики, я не понимал, что 228 — это про меня»
«Я шел, увидел помятый дорожный знак, сфотографировал и положил телефон в карман, чтобы потом жалобу написать. Прошло 20 секунд, я услышал крик: „Стоять!“, обернулся, на меня бежали два человека в гражданской одежде. Первая мысль — это гоп-стоп, сейчас я всего лишусь»
«Мне сказали, сейчас мы пойдем на дактилоскопию катать пальчики, смотреть, есть ли ты в базе, я сказал, что без адвоката никуда не пойду, хотите — тащите меня. В этот момент сотрудник, один из оперативников, не выдержал и ударил меня два раза кулаком в висок. Не то чтобы больно, но ощутимо. Почему-то он неожиданно вспылил на безобидном и бессмысленном моменте. Его звали Максим, с фамилией не уверен, что запомнил, если не ошибаюсь, Уметбаев».
«Мне сложно представить. Я мыслю каким-то последними своими историями. Оно (Дело — прим. Дождя) реализовано странными методами. Топорно. Например, выясняется, что по документам я проживаю в квартире №100, а обыск проводился в квартире №110, в документах написано. Понятно, что ошибка, но почему?
У меня недавно выходила история про людей из Латвии, в том числе там о разных высокопоставленных чиновниках в России, которые так или иначе связаны с бизнесом кредитов под залог недвижимости. (…) Эта заметка вышла, но там люди немножко странные, они могли обидеться. (…)
После этого я занимался продолжением истории, которую я делал в прошлом году, связанную с похоронным бизнесом. (…) Это расследование по похоронному бизнесу, по ритуальным услугам, которые в Московском регионе контролируют силовики, в частности люди, близкие к УФСБ Москвы и Московской области».
«Они поступали, первый раз это было перед выходом первого расследования [о похоронном бизнесе], когда я общался на эту тему [с людьми, которые] не понимали просто, что будет у меня в тексте. Там это звучало, как какие-то неприятные штуки. То есть они говорили, что очень не нравятся „кому-то твои вопросы“ и так далее. Была фраза, что на кладбище много свободных мест, лучше этим не заниматься.
Сейчас я дважды общался, с той же стороны дважды были какие-то намеки в какой-то закамуфлировано-шутливой форме о том, что все работает — и пусть работает, давай не будем это ломать, зачем тебе это нужно»
«Когда с друзьями возвращались с 20-летия журнала Forbes, с бывшими коллегами, мы шли около полутора километров по улицам до станции МЦК, и они сказали, что тут за нами какой-то [человек] шел постоянно, от места, где проводился праздник, до станции и даже он сел в электричку… Я не заметил. Это было где-то в конце апреля, в 20-х числах».
«Несмотря на то, что дело прекращено, мы все равно сегодня в Мосгорсуде подавали апелляцию на решение Никулинского суда. Пока она была отложена, но мы будем добиваться апелляции. Несмотря на то, что дело прекращено, все равно решение о том, что я отправлен под домашний арест, не признано незаконным или неправомерным, что, на мой взгляд, должно произойти, чтобы в следующий раз суд действительно убедился в причастности или непричастности подозреваемого перед вынесением решения о мере пресечения».
«Первые две ночи [после освобождения] я провел у знакомых. Мне не хватало своей квартиры. Комфортно, но я опасаюсь. Мне нужно прийти в себя. В первый день я думал, что у меня будет обычная жизнь, все нормально и так далее, но под вечер у меня, у близких мне людей случились какие-то панические атаки, связанные с темой безопасности»
«Когда я был освобожден, появились разные вопросы о безопасности, о том, что нужно поменять вероятно замки в квартире, где проводился обыск».
«Это был первый момент, когда я зашел в интернет и увидел, что сейчас происходит марш, прямую трансляцию, Григория Остера, который сказал, что мы выходим в том числе за Ивана, который наверняка читал мои книжки. Читал. Без сомнений.
Я понял, что мне нужно оказаться там, сказать спасибо этим людям. Массовая поддержка, думаю, сыграла роль в моем деле. У меня была эмоция выйти и сказать всем спасибо. Но уже на выходе меня остановили и сказали, так как это была несанкционированная акция, если я там появлюсь, люди каким-то образом сконцентрируются вокруг меня и это может быть толчком к задержаниям и винтилову. Винтилово произошло и без этого. Но так как я не понимаю ничего про свою безопасность, я уж точно не хотел подставлять других людей».
«Как-то нужно все осознать. То, что закончилось преследование вроде бы я понимаю, у меня есть бумажка. Я был поражен поддержкой. Когда мне что-то говорили конвойные и сотрудники полиции, что есть поддержка, люди стоят перед забором, я этого всего не понимал. У следователя окна выходят во внутренний двор, у меня даже выглянуть не было возможности. Когда в суде сквозь закрытые окна я услышал крики, это была фантастика. Когда я получил постановление о прекращении дела в отношении меня и вышел из ГСУ, везде были камеры. На мне теперь лежит большая ответственность и нужно оправдать доверие и чем-то отплатить всем людям, которые меня поддерживали»