В поддержку Серебренникова на вручении премий в Министерстве культуры высказался Федор Бондарчук. И одновременно с этим, как признак приближающегося финала, на этой неделе дело бухгалтера Нины Масляевой, которая заключила сделку со следствием, и как утверждают адвокаты, оговорила остальных фигурантов, было выделено в отдельное производство и передано в суд. Режиссер Кирилл Серебренников, бывший продюсер «Седьмой студии», Алексей Малобродский, бывший генеральный директор «Седьмой студии» Юрий Итин и бывшая глава департамента Минкультуры Софья Апфельбаум обвиняются в хищении в особо крупном размере. В гостях у Михаила Фишмана адвокат Софьи Апфельбаум Ирина Поверинова.
Ирина, добрый вечер! Итак, на следующей неделе, восьмого, кажется, апреля, будет рассмотрена апелляция в Мосгорсуде по решению о мере пресечения, которая была оставлена без изменений, соответственно, на этой неделе. Что вы ждете от решения Мосгорсуда?
Второго апреля было заявлено прокурором ходатайство о продлении меры пресечения в виде домашнего ареста трем подсудимым ― Софье Михайловне Апфельбаум, Кириллу Серебренникову и Юрию Константиновичу Итину. Малобродский у нас находится под подпиской о невыезде. Естественно, мы все, защитники, подали жалобы апелляционные, и восьмого числа, в понедельник, в 11 часов Московский городской суд будет наши жалобы рассматривать. Мы все, адвокаты, просили изменить меру пресечения на подписку о невыезде для того, чтобы люди могли нормально работать, трудиться.
В частности, Софья Михайловна периодически нуждается в медицинском каком-то освидетельствовании, у Кирилла Серебренникова, я знаю, в очень плохом состоянии находится отец, которому 85 лет, он лишен возможности часто его навещать и только с какого-то позволения, очень редко, может слетать туда, и то преодолев, в общем-то, большие трудности и ограничения. Многие люди надеялись на то, что 2 апреля или прокуратура сама попросит о том, чтобы мера пресечения была изменена…
Были такие ожидания.
Были такие ожидания почему-то. У меня лично таких ожиданий не было, потому что я работаю очень долго и вижу, как ведут себя суды. Суды боятся вынести предварительное решение, высказать свое какое-то мнение. Изменение меры пресечения, на мой взгляд, истолковывается как какое-то послабление позиций обвинения.
Поэтому я считала, что мы находимся только в середине пути. Нами допрошены три подсудимых, Итин Юрий Константинович занял определенную позицию, показаний еще не давал. Допрошены всего девять свидетелей обвинения, оглашены 110 томов уголовного дела из 274, то есть мы только в середине пути.
Я не согласна с мнением некоторых выступающих, которые говорят, что дело затягивается. Ничего оно не затягивается, суд очень тщательно, можно сказать, даже скрупулезно изучает материалы дела. Не так легко и просто, получив огромное количество материалов, понять суть дела, все изучить, и вот сейчас суд по второму разу задает вопросы подсудимым, уточняя такие вещи, которые, может быть, вначале при допросе были непонятны. Во мне это вызывает чувство глубокого удовлетворения, и я прекрасно понимаю, что суд уже понимает суть дела. И может быть…
Вы хотите сказать, что суд хочет разобраться?
Да. Очень хочет разобраться, и я благодарна за это суду и вижу заинтересованность в том, чтобы понять всю суть дела. Кроме того, судья высказала пожелание назначить повторную финансовую, экономическую экспертизу для того, чтобы посчитать реально те затраты, которые были произведены АНО «Седьмая студия» по проекту «Платформа». Потому что в суде за эти шесть месяцев было установлено, я уверена, что это установлено, путем изучения материалов дела частичных, еще не всех, путем внимательного изучения и прослушивания показаний свидетелей, что никто ничего не украл, что все деньги, которые были выделены как государством, так и спонсорские деньги, пошли исключительно все на то, чтобы проект состоялся. И он состоялся, и он был успешный.
Нами было собрано огромное количество дополнительных материалов дела, тех, которые следствие не посчитало необходимым или возможным собрать и приобщить, и мы сейчас в суде должны установить истину. Следствие не было заинтересовано в этом, оно задавало свидетелям какие-то короткие вопросы, а вопросы-то гораздо шире. То, что часть документов была утрачена, сожжена кем-то по недомыслию, по какой-то глупости, это не говорит…
Мы знаем эту историю, она была рассказана публично.
Мы эту историю-то знаем, да, это же не говорит о том, что было украдено. Все подсудимые подробно говорили, на что были истрачены деньги. Малобродский объяснял, что даже огурцы соленые, которые нужны каждый день для спектакля, и то покупались по чекам и этим бумажкам, но, к сожалению, эти бумажки утрачены. И вот мы сейчас под руководством суда восстанавливаем тот огромный объем, подтверждающий и доказывающий, что все было истрачено, и не так легко это сделать. Приступили к слушанию 17 октября, казалось бы, прошло полгода. И когда я слышу или читаю в прессе, что все затягивается, ничего подобного.
Мы только в середине пути, это значит, что еще полгода минимум будет длиться?
Мы в середине пути.
Предварительные процедуры будут длиться еще полгода?
Что такое предварительные? Это судебные заседания. Назначены уже судебные заседания на несколько чисел апреля. Прокуратура представляет обвинение, вызывает свидетелей. В те дни, когда не приходят свидетели, мы изучаем материалы дела, суд задает вопросы, и мы так готовимся к проведению экспертизы, потому что не могут эксперты, только посмотрев наши бумаги и посмотрев видеоматериалы, посчитать, если мы не все тщательно соберем, что мы и делаем. Поэтому я считаю, что обвинять суд в том, что там долго что-то тянется, было бы, наверное, несправедливо.
По мере пресечения, конечно же, мы все с первого дня, 23 мая я появилась, в тот момент, когда Софью вызвали на допрос еще в Следственный комитет по городу Москве. С тех пор мы не устаем говорить о том, что никто ничего не крал, что все старались делать хорошо, что и было сделано. Несмотря на это, следственные органы никого не слушали, кого-то они заключили под стражу, Софье Михайловне 26 октября было предъявлено обвинение, и 27 октября Басманный суд избрал ей меру пресечения в виде домашнего ареста, и с тех пор она и находится под домашним арестом. Конечно, она лишена возможности заниматься своим здоровьем, вести нормальный образ жизни. И потом, нахождение под домашним арестом предусматривает уже как бы отбытие наказания, то есть судьба людей, которые арестованы, как бы уже предрешена.
Это так долго продолжается, да?
Это продолжается полтора года. Но, с другой стороны, я тоже прекрасно понимаю суд, который боится, даже уже в чем-то, может быть, удостоверившись, изменить меру пресечения, потому что кто-то, наверное, не поймет и скажет: «Уже все спускают на тормозах».
Потому что у нас привыкли, что если человека сажают, значит, он виноват, уже сидит и все.
Да.
А если его выпустили, значит, он, соответственно, не виноват и уже свободен.
Я, допустим, занимаюсь много лет адвокатской практикой и всегда говорю, что ведь можно было арестовать человека, любого, кому меру пресечения жесткую избрать, кому мягкую, на месяц-два, а потом смотреть, чего человек достоин. Кого-то оставить, кого-то отпустить. У нас так: если арестовали — все, это незыблемо.
Вот почему сейчас, на мой взгляд, Мещанский суд, даже понимая, я надеюсь, что суд понимает, потому что мы внимательно смотрим и слушаем, как реагирует суд, задавая умные грамотные вопросы уточняющие, суд демонстрирует то, что он понимает, о чем идет разговор. Но, на мой взгляд, я не могу говорить плохо о суде, но тем не менее, у нас районные суды, конечно, наверное, боятся вышестоящих руководителей и, как правило, до решения окончательного по делу не меняют меру пресечения. И думают, что вот мы уже сейчас решим весь вопрос окончательно, вот тогда и разберемся, а мы решать еще будем очень долго, и это правильно, что мы будем долго.
Но Мосгорсуд в этом смысле находится в лучшем положении, если я правильно…
Что касается Мосгорсуда, будем говорить, что в Московском городском суде работают более квалифицированные судьи, уже более старшие по возрасту, более квалифицированные. И мы в настоящий момент надеемся, что, может быть, у нас есть шанс, что вышестоящий суд апелляционной инстанции исправит, на мой взгляд, ошибку, которую допустил Мещанский суд, оставив под домашним арестом всех наших подзащитных.
Мы, конечно, будем на это надеяться. Если вы говорите, что суд скрупулезно разбирается в деталях дела и пытается вникнуть в суть предъявленных обвинений и в то, что собственно представляет собой обвинение, что реально представляла собой деятельность «Седьмой студии», проекта «Платформа» и так далее, то, наверное, как мы понимаем, те, кто следит за этим делом, сколько уже, два года почти, суд, наверное, уже разобрался в том, что обвинение не имеет отношения к реальности более-менее никакого?
К сожалению, у нас очень долго следствие тянулось, не понятно, что делало следствие целый год, собирая документы, там половина тех, которые не нужны для того, чтобы установить истину. Там куча каких-то черновиков изъятых, не понятно, откуда вообще взялись эти бумаги, документы оформлены неправильно. Следствие, на мой взгляд, просто недобросовестно и ангажировано, просто все в кучу свалило, и вот тебе, суд, разбирайся. И слава богу, что суд пытается в этом разобраться и установить истину. Кстати, установление истины у нас теперь убрали из Уголовно-процессуального кодекса, истину устанавливать вообще не надо.
Да-да, у нас есть состязательное, называется, правосудие.
Да, вот тебе и сражайтесь.
Я помню эту реформу. Кажется, ее Елена Мизулина проводила в жизнь.
Это просто безобразие, никому истина теперь вообще не нужна.
На самом деле, поскольку это действительно продолжается уже долго, и люди немного теряют след, теряют, перестают понимать, что сейчас конкретно происходит, вы это на самом деле объяснили.
То есть, еще раз, чтобы мы все понимали, вы сейчас восстанавливаете в бумагах каких-то, в каких это возможно, и свидетельских показаниях суть того, что такое был проект «Платформа» и какие спектакли, как это ставилось, как это работало и так далее, финансовым образом, предъявите это суду с тем, чтобы суд мог вынести справедливый приговор, если я правильно понимаю суть происходящего сейчас.
Часть документов, которые мы уже дополнительно раздобыли, мы уже предъявили суду. Суд их тоже изучает. Это все необходимо для того, чтобы вынести постановление о назначении экспертизы, предварительно изучив вот это громадье документов.
У нас еще есть несколько важных свидетелей, которые были задействованы, не последние люди в этом проекте, которые технически занимались этим проектом, и у каждого из них в компьютере есть огромное количество материала. Мы попросили и просим всех свидетелей, которые будут приходить, все это распечатать, представить суду, потому что все они вели очень серьезно всю документацию, которая касалась проекта. Следствие не посчитало возможным это спросить.
И вообще многих свидетелей допросили, но их даже не включили в список обвинительного заключения. Люди, которые сегодня приходят в суд, называются свидетели обвинения, и предполагается, что свидетели обвинения должны обвинять. Ни один из пришедших свидетелей не подтвердил то, что он знает, что все участники процесса или конкретно моя подзащитная, Софья Михайловна Апфельбаум, участвовала в хищении бюджетных денег или знала что-то об этом, позволила и сама была активной участницей. Это не свидетели обвинения, это просто свидетели, очевидцы того, что происходило.
Есть огромное количество людей, которых суд просто допросил, но не включил в список обвинительного заключения. Это люди, которые участвовали в процессе. Следствие, видимо, когда понимало, что эти люди говорят нормальные вещи, посчитало, что они не являются свидетелями обвинения, зачем их вообще допрашивать? Это линейные продюсеры, это технические директора. В общем, мы будем этих людей вызывать, мы будем допрашивать, просить, чтобы они представили документы, потому что это все считаем необходимым, нужным и важным.
Я помню, когда это дело начинало слушаться и по мере пресечения были, соответственно, заседания, то, собственно, начиналось оно с того, что спектакля «Много шума из ничего» просто не существовало, потому что его не существует по бумажке, хотя он существует.
«Сон в летнюю ночь».
Я прошу прощения, да, я оговорился. Шекспир. Эту стадию уже все-таки прошли?
Потом все нашлось!
Существование этого спектакля уже считается состоявшимся?
У нас есть и письменные тому доказательства, и видеоматериалы, которые я истребовала на телеканале «Театрал», огромное количество телематериалов, видеоматериалов, где просто все видно, что это было, сколько людей приходило, какие были стулья, какие были вешалки, что кто-то убирал. У нас есть огромное количество документов, представленных с «Винзавода», который тоже следил за этим проектом, к счастью, и рапортовал там, и докладывал письменно все, это неусыпное око «Винзавода». Для них это было тоже очень важно.
Следствие ничего этого не истребовало. Все украли, да и только. Я еще раз подтверждаю, что то, что обналичено, не говорит, что это украли.
Это важный момент.
К великому сожалению, в нашем государстве не все можно купить за безналичный расчет. У бабушки соленых огурцов нет за безналичные деньги. Я понимаю, что уже про эти соленые огурцы очень много разговаривается, но тем не менее. Нужен пирожок, нужен букет цветов, нужна срочно какая-то мелочь, которую можно было купить только за наличные деньги. Были квиточки, были эти все бумажечки. Не понимаю, кому пришла эта бредовая идея с перепугу и кто это уничтожил.
Вроде известно, кто это сделал.
Это предположение, мы же точно не знаем, потому что Кати нет. Кто это и почему эта девочка с перепугу это сделала? Зачем? Чего-то она побоялась или кто-то ей подсказал. Ничего, мы будем доказывать. Я думаю, что у нас есть все шансы это все-таки доказать.
Во-первых, мы надеемся на то, что здравый смысл возобладает, правосудие возобладает, юридическая обоснованность возобладает, и Мосгорсуд сможет принять то решение, которое не принял суд районный по этому делу, 8 апреля. Но как вы считаете, когда мы выйдем по этому делу на приговор? И какой он, с вашей точки зрения, может быть?
Я бы вас очень попросила больше никогда мне не задавать вопроса «Когда мы выйдем на приговор?». Ни на какой приговор нам не нужно никогда выходить, и по этому делу никакого приговора не должно и не может быть.
Может быть оправдательный.
Кроме оправдательного. Извините меня, я действительно 37 лет занимаюсь адвокатской практикой. Мечтать про оправдательный приговор ― это надо быть просто совершенно сумасшедшим человеком.
Те самые 0,8% оправдательных приговоров, вы про это?
У меня были вердикты, оправдательный приговор только после того, как суд присяжных рассмотрел, и когда-то в военном суде. Все, никаких приговоров оправдательных у нас не бывает. Если и бывают, то их отменяют по каким-нибудь малозначительным…
То есть даже если суд разберется? Как вы говорите, он разбирается скрупулезно.
Максимум, о чем я мечтаю, что по результатам экспертизы все посчитают и придут к тому единственному выводу, о котором мы говорим, что денег истрачено гораздо больше того, чем было выделено государством, Министерством культуры. Там еще были спонсорские деньги, там еще были личные деньги участников этого проекта. Суд, наверно, тогда должен отправить дело прокурору для того, чтобы кто-то изменил квалификацию и дело где-то прекратил.
Ни о каком приговоре я не хочу и не буду думать, буду, не знаю, молить господа бога, рассчитывать на свою практику, на свой ум и, не знаю, на благосклонность кого, чтобы никаких приговоров у нас по делу не было.
Вы рассчитываете на прекращение уголовного дела.
Это единственный разумный вариант, на что я могу рассчитывать, как адвокат, потому что Софья не виновата ни в чем, так же как и все другие участники. Но так как я защищаю Софью, я могу говорить конкретно о ней. Это умный, грамотный, квалифицированный специалист, который все делал согласно своей должностной инструкции. Она не могла и не должна была ничего ни проверять, ни пересчитывать, потому что даже если бы у нее закрались какие-то сомнения, я это из области фантастики говорю, она бы не смогла это проверить, потому что она не специалист.
В тот момент никто ничего не проверял, потому что все шло, все мероприятия проходили в большом объеме, Министерство культуры об этом знало. Софья Михайловна периодически или постоянно посещала эти мероприятия. В прессе все печаталось, все было только в превосходительной форме. Это был блестящий проект, шумный, новый и большой. И вот сейчас в суде мы демонстрируем то, и Кирилл без конца подтверждает это и доказывает, что было проведено гораздо больше мероприятий, чем даже планировалось.
Другое дело, что там есть маленькое недоразумение, что, допустим, один спектакль не смогли поставить, вместо него поставили другой, и почему-то Масляева, которая готовила эти отчеты, неправильно переоформила. Нужно было дополнительное соглашение на то, что вместо одного другой. Но по деньгам это еще больше стоит, чем то, что у них там не получилось в силу каких-то определенных технических обстоятельств, потому что это было связано с актерами из Германии.
Поэтому уж никто ничего за эти семь месяцев не смог нам подтвердить, что на скамье подсудимых (страшное какое слово!) сидят люди, которые обокрали Министерство культуры, вообще украли деньги у нашей родины. Это такая несправедливость, я просто не знаю, как еще про это говорить.
Какое настроение у вашей подзащитной? Вот уже сколько это продолжается. И, может быть, если вы знаете про настроение Кирилла Серебренникова, тоже расскажите.
Так как мы все общаемся, и все дружим, и все друг друга любим и поддерживаем, и у моей подзащитной, Софьи Михайловны, которой исполнилось второго числа 40 лет, мы ее поздравляли.
Мы ее, конечно, поздравляем.
Да, и желали ей здоровья. И у Кирилла, и у Юрия Константиновича, и у Алексея Аркадьевича ― у всех настроение нормальное. Мы все нормальные люди. Сказать, что оно прекрасное, было бы, наверно, неправильно, потому что люди переживают. Но мы знаем, что мы вместе и правда все равно пролезет, проберется, и уже эту правду начинают многие понимать. Я говорила в своем выступлении после суда, что эти знаки, многие люди в нашем государстве, и маленькие, и большие, понимают, что все не так, как придумало следствие. Кому это нужно было? Мы даже не пытаемся это выяснить.
Но мы думаем, что все ошибки будут исправлены, мы живем в правовом государстве. Я хорошо отношусь, еще раз говорю, к суду. У нас неплохие кодексы, неплохие законы. Просто иногда суд боится поступить как-нибудь по-другому, чем это принято, а принято у нас так: если уже завертелось, то уже признать какую-то свою ошибку… Представляете, суд сейчас должен признать то, что следствие что-то напридумывало.
Есть, к примеру, Нина Масляева. Одиннадцатого числа будет слушаться дело уже в Мещанском суде. Я не знаю, что она собирается говорить. У нас в суде она признала себя виновной в том, что она украла пять миллионов рублей, которые ей выплатили в качестве зарплаты. Она не признает себя виновной в том, что она является участником большого преступного сообщества и не признает вину в хищении 133 миллионов, которое вменяют нашим подсудимым.
А как же они собираются дальше-то поступать? Вот она сейчас что-то признает, ее как-то осудят, а экспертиза посчитает, что украли не 133 миллиона, а 132 или вообще истратили все деньги, еще и свои вложили. Я вообще не понимаю роль этого человека, который однозначно врет, и это вранье ничем не подтверждается. Поэтому будем надеяться просто на закон, который нужно соблюдать, вот и все. Мы свое дело делаем хорошо, сердце вкладывая, эмоции, душу, живем только этим делом фактически.
Мы ждем, надеемся, что Мосгорсуд примет единственно возможное, с моей точки зрения, решение. Конечно, нужно отпускать из-под домашнего ареста тех, кто еще под ним сидит.