От «Автоматических удовлетворителей» до «Порнофильмов». Это будет кино для самых взрослых

От «Автоматических удовлетворителей» до «Порнофильмов». Это будет кино для самых взрослых. На затертой до дыр кассете VHS.  

Скажут: ирокез стал таким же атавизмом, как хвост, — павлиньих цветов и размеров вы больше не увидите, и думать забудьте, в лучшем случае всего лишь аккуратный копчик на голове, весь протест ушел в рэп, бодрый речитатив, бла-бла-бла, йо-йо-йо…От этого фильма меня многие отговаривали. Снимать о таком исчезающем, если не исчезнувшем, явлении, как панк, в наше время, когда успех измеряется просмотрами на ютьюбе, а предпочтения аудитории более или менее понятны, — значит, торжественно повязать на себя ленту с надписью «слабоумие и отвага».

Варвары в кольчугах из булавок, что рушили крепости и опрокидывали статуи античных божков, они ведь и сами превратились в пыль и древние окаменелости. В минералы. А их современники, дожившие до наших дней, превратились в секту свидетелей Егора, хранителей опечатанных музейных запасников, куда вас пустят только в стерильных бахилах по предварительной записи после предварительной описи. О том, как было на самом деле, знают только они. Никакой самодеятельности. Шаг в сторону – уже отступник. Вот такую цену ты платишь за возможность прикоснуться к древним реликвиям. Не о Цое кино, и то уже хорошо.

Место раскопок определено, колышками помечено. Толщина культурного слоя вызывает вопросы. Какой инструмент использовать археологу – штыковую лопату или кисточку, сразу вгрызаться на метр-полтора или аккуратно, чтобы не повредить, смахивать слой за слоем?

Голосом моих улиц был панк. Сейчас улицы, по которым я ходил, исчезли, мэрия Москвы скажет – «благоустроились», и услышать на них не то что панк, но и русский рок, простой как дембельский аккорд, – что-то из разряда фантастики. В переходах чаще играют на экзотических там-тамах. Не берусь судить, почему так произошло, и рэп растолкал и смял в слэме панк, один грув пришел на смену другому; у меня нет ни тонометров, ни пульсометров, измеряющих ритмический пульс поколений, оставим это музыкальным критикам и культурологам. Скажу лишь об экономических причинах. Для ребят с рабочих окраин, которые росли в 80-е и 90-е, панк-музыка была наиболее простым способом творческой самореализации. Достаточно иметь ключи от папиного гаража, воловью шею и умение держать ее более или менее прямо под тяжестью гитары «Урал», доставшейся от старшего брата, — ты без пяти минут панк. А если хоть один из вашей банды умеет перебирать струны и выговаривает без запинки слово аппликатура, - считай, вы состоявшаяся группа, и для вас открыты двери «Отрыжки». Сейчас уже не то. Рок-группой быть накладно. Иди найди единомышленников, купи инструменты, арендуй репетиционную базу. Уложишься в миллион - тогда тебе крупно повезло. Но если у тебя есть миллион, какой ты после этого панк? С рэпом проще. Китайский микрофон за 10 долларов, компьютер, качаешь бесплатные сэмплы – и вперед!

***

Мама и папа – артисты Ленинградской театра оперы и балета им.Кирова. Кажется неслучайным то, что первый русский панк вышел из интеллигенции. Саморазрушение, заигрывание со смертью, эстетика разложения - панк взял за основу и довел до логического завершения все мортальные идеи, свойственные fin de siècle и декадансу. Русская интеллигенция рубежа веков тоже любила вглядываться в бездну, она ее манила и притягивала.

Русский панк — сводный брат русского некрореализма, пожалуй, самого самобытного течения в неофициальной культуре Ленинграда. Черно-белые, жутковатые короткометражки, снятые Евгением Юфитом на 8-мм камеру, — это попытка попасть в советскую реальность с черного, непарадного входа.  

 

Начало 80-х, Купчино. Пыжиковые шапки и петушки «Спорт» толкаются в очереди. Здесь нет последних, только крайние. Если ты готов повторить каждодневный подвиг советского гражданина — отстоять в очереди в пивной ларек, вставай вон за тем усатым, нервничай и придирчиво изучай его затылок. Тот, до кого дошла очередь, тянет из пазухи авоську с тем же внутренним содроганием, что и рыбак — свой тяжелый бредень. Затрепыхалось в груди, блеснуло в глазах.

Хочешь — не хочешь, а в наличных обстоятельствах наделишь пиво сакральным значением. Эта очередь вожделеющих и страждущих — христиане, выстроившиеся к причастию. Женщина на разливе может как помазать миром, так и послать с миром. Кротости и смирению — вот чему учит советская очередь. А молодые люди — Панкер, Юфа и Свин — мало того, что вызывающе одеты и гогочут все два часа, пока дожидаются своей очереди, так они еще обливаются пивом, едва отхлебнув из кружки. Отстоять в очереди два часа только затем, чтобы вылить друг на друга пиво, — это не укладывалось ни в одно житие советского пьяницы. Это кощунство и, как сейчас бы сказали, оскорбление чувств верующих.

 

 

Между тем, усатый, вытерев рукавом пену дней, недель и месяцев своей жизни, прошествовал за гаражи, и сделал это с таким торжествующе-гнусным видом, что сомнений в его намерениях не осталось. Паттерны поведения советского гражданина досконально изучены, сюрпризов быть не может. Ты заранее знал, какими словами тебя обхамит тетенька, показавшая неясные очертания харьковской области в окошке регистратуры, безошибочно знал слова, которые произнесут секретарь комсомола, ВЛКСМ, работница ЗАГСа и патрульный постовой, от рождения до самой смерти с неотвратимостью тучи тебя преследовала хмурая советская действительность. Парадокс был в чем. С одной стороны, к концу 70-х советская власть настолько глубоко вросла в русский суглинок и пустила там свои разлапистые и бугристые пролетарские корни, что стала восприниматься как естественная часть ландшафта. Луковка, маковка, березы, дым из печи - и рука Ленина простерлась над всем этим. С другой стороны, из страны, как написал бы Платонов, выпустили «вещество жизни». Люди продолжали демонстрировать лояльность власти, но это все больше напоминало лишенные смысла ритуальные практики. Пустой церемониал. Мистерии вокруг воображаемого. Студенты, выходившие  на первомайскую демонстрацию, чаще всего не вникали в смысл происходящего, для них это был веселый флешмоб.

Американский антрополог Алексей Юрчак назвал это гипернормализацией. Когда все – и власти, и граждане – понимали, что официальный дискурс насквозь лжив, но продолжали притворяться и разыгрывать отведенные им социальные роли. На словах режим продолжал вести свою родословную от Маркса, на деле же он менее всего был заинтересован в том, чтобы массы были движущей силой политического процесса. Идеология и реальная жизнь все сильнее расходились. Поздний СССР напоминал ссохшийся труп, чучело, из которого достали все внутренности, все содержание, оставив лишь оболочку, форму. Мумию Ленина. Между некрореализмом Юфита, соцреализмом как господствовавшим художественным методом и разложением советской государственности обнаруживалась прямая связь.  

Некрореалисты вспарывали скальпелем своих абсурдистских акций советских фараонов и потрошили из них солому. Они показывали неприглядную изнанку режима. Их перформансы всегда были молчаливыми. Только пантомима, только язык тела – затеять массовую драку посреди Невского или сымитировать групповое изнасилование. А когда приезжала милиция, панки сами, не проронив ни слова, отдавали честь лейтенантам, выстраивались в колонну и по-военному чеканили шаг до опорного пункта.

Надев маски гаеров и шутов, они возвращали себе право на телесное, явочным порядком отнятое советской властью. Юродивым в России всегда позволялось несколько больше, чем обычным людям.

Панк – он ведь не только и не столько про слова, сколько про язык тела.  Татуировки, пирсинг – это способ говорить, ничего не говоря. «Когда я говорил вам умные вещи, никто не обращал на меня внимания, а когда защебетал, как неразумная птица, вы слушаете меня, разинув рот».

***

«А вы ноктюрн сыграть смогли бы не флейте водосточных труб?»

Благую весть на ленинградскую землю принес моряк, чье имя история не сохранила. Панов купил или выменял на что-то пластинку Секс Пистолс на толкучке.

Юфит, лучше всех знавший английский, считал, что «Автоматические удовлетворители» — наиболее точный перевод Секс пистолс.

Начиналось все как эксперимент, игра и попытка скучающих подростков хоть чем-то себя занять. Мальчики из хороших семей, отцы — доктора наук, обкомовские работники, театральные актеры, назвали себя панками и принялись старательно им подражать. Но в какой-то момент маска приросла к лицу несостоявшегося актера Панова. Можно играть роль, но нельзя играть с ролью. Идея саморазрушения овладела им полностью. Чтобы нащупать поэтический импульс, писал один немец, нужно с головой уйти в оргиастичечкие глубины, к Бахусу и Церере. Что и сделал Панов.

Игорь Гудков (Панкер): «Свин решил стать настоящим панком. И стал приводить в нашу компанию гопников. Он сказал, что мы все вшивая интеллигенция, что наши родители неправильные, мы никакие не панки, а космополиты, прозападники, а настоящие панки – из рабочих семей. И он стал их приводить».

Больше всего в жизни он ценил преданность. Может быть, поэтому, кроме пьяниц с теплотрасс, он подбирал и приводил домой собак. Какая увяжется за ним, та и его. Kunikos bios, собачья жизнь бродяги: поживет с ним несколько дней, недель, месяцев, а потом снова потеряется во время прогулки.

 

«Одно время он даже хотел работать волонтером в питомнике для бездомных собак, — вспоминает Лия Петровна Панова. — Пошел туда устраиваться, но ему сказали: извините, мы пьяных не берём».

Панк стал для него церковью, в учение которой он поверил с пылкостью неофита. А его, воспевающего Секс Пистолс и Англию, последователями стали законченные пьяницы, отверженные и никому — ни богу, ни черту — ненужные.

«Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном Евангелии тринадцатый апостол».

Лия Петровна показывает мне комнату сына. На старых записях видно, где пролегала граница между личным и общественным в его жизни. Комната была разделена пополам дорожными знаками: на одной стороне барабанная установка, колонки, комбики, в общем, репетиционная база группы, на другой — спортивный мат, спальное место Свина.

 

«Конечно, мне не нравилось, что он приводил сюда пьяниц. Я однажды сказала ему: посмотри, с кем ты спишь вповалку, неужели не брезгуешь? Он молча собрался и ушел. Я его искала с соседями почти сутки. Нашла в подвале. Он спал, а по нему бегали крысы. И я все поняла. С тех пор я больше никогда ничего не говорила о его друзьях».

Две гитары, несколько десятков игрушечных свинок и амулет — якорь на толстой цепочке. Кто знает, может, это подарок того неизвестного моряка с пластинкой Секс пистолс? Мама до сих пор считает — возьми он этот амулет в больницу, куда его забрали с острым приступом панкреатита, он бы спасся. Якорь ведь тоже древний раннехристианский символ.

***

В документальном фильме «Будущее как чистый лист» один из друзей Джо Страммера рассказывал, как тот представлял себе рай. Множество костров, а вокруг них сидят люди, образующие свободные братства и добровольные коммуны.

Западная философская традиция выстраивается вокруг платоновского мифа о пещере. Скованные цепями узники видят перед собой театр теней — стену пещеры, на которой от горящего у них за спиной костра проецируются тени.  Поскольку ничего, кроме этих теней, пленники не видели, они их принимают за реальные предметы и вещи.

Видимое не есть реальное, говорит Платон. Таким образом его мир делится на чувственный («пещера — тюрьма души») и сверхчувственный, трансцендентный, доступный тем немногим, кто освободился от оков и вышел из пещеры; на мир вещей и мир эйдосов, вечных идей.

Самыми непримиримыми противниками Платона были киники. Первые номиналисты были против любых отвлеченных понятий и метафизики. «Человека вижу, а человечности не вижу, лошадей вижу, а лошадности не вижу», — говорил Антисфен. Отрицая реальность идей как суммы обобщений, киники утверждали реальность телесного, осязаемого мира.

Философия Платона — это кабинетная философия, сухая теория, не подкрепленная эмпирическим опытом. Это постулирование истин, но не терпеливый их поиск и уж тем более — не воплощение в жизнь. Киник – принципиально другой тип философа, практикующего, он сам живет так, как учит («живи как пишешь, пиши как живешь»). «Воплотить учение в себе, — пишет Питер Слотердайк, — означает превратить себя в посредника, через которого оно говорит. И если кинизм сделал высказывание истины зависимым от факторов мужества, дерзости и риска то позднейшие философии — вначале христианская, а тем более послехристианские — шаг за шагом упраздняют правило обязательного своего воплощения в реальную жизнь».

Аскесис — самоотречение; апедевсия — освобождение от навязываемых обществом и религией правил и догм; автаркия — независимость, отказ от любых форм социальной зависимости, будь то семья или государство. Киник — моральный релятивист, для него важен принцип παραχᾰράττειν τό νόμισμα («перечеканка монеты»), переоценка любых конвенциональных ценностей. Не признавая авторитетов, традиций, киник в одиночку штурмует крепость общественной морали. Диоген дерзновенно просит Александра Македонского отойти, чтобы тот не загораживал ему солнце. Он же испражняется и мастурбирует прямо на площади, высвобождая угнетенную Платоном природу чувственного. Для киника важен язык тела, «голая правда». Тело говорит на универсальном и доступном всем языке, жесту не требуется переводчик.

«Скуден язык, нищ, жалок и убог, — говорит в одном из интервью Егор Летов, — Я всегда испытывал крайнее неудобство, когда пытался посредством речи выразить что-либо. Вот возникает мысль, даже не мысль, а образ некий — и как это выразить, какими томами, энциклопедиями, собраниями сочинений?! <…>Футуристы, как мне кажется, это очень хорошо понимали. Особенно такие, как Алексей Крученых».

У Владимира Маяковского, пожалуй, главного протопанка, есть стихотворение «Вот так я сделался собакой». Сначала лирический герой, лишенный человеческого голоса, не в силах ответить на приветствие знакомой, потом он обнаруживает у себя под губой клык и торчащий из-под пиджака хвост. Толпа зевак обступает его, тычет пальцем, после чего он становится на четвереньки и гавкает.

Поэзия Маяковского стилистически близка диатрибам. Диатриба или менниповы сатуры — жанр античной литературы, выросший из публичных философских проповедей, которые киники читали на площадях. Дерзкая полемичность, задиристость, смешение высокого и низкого стилей (патетика сменяется вульгарной лексикой, рассчитанной на люмпен-толпу, и наоборот) — наиболее характерные черты такой литературы. Маяковский почти всегда становится в позу площадного оратора и обращается к воображаемой толпе или оппоненту.

***

Многие до сих пор удивляются, когда узнают, что Александр Ильин, больше известный как актер, сыгравший Лобанова в сериале «Интерны», ещё и панк-музыкант. Хотя его группе «План Ломоносова» скоро исполнится восемь лет, и за это время Ильин с музыкантами издали четыре полноценных студийных альбома.

Мы с ним почти ровесники, росли на одной музыке, ходили на одни концерты в ДК Горбунова, — нам было что вспомнить. Много говорили о Маяковском. Последний альбом «Плана Ломоносова» — экспериментальный, это переложенная на музыку поэма «Облако в штанах». Даже не слушая песен, можно оценить, насколько по-панковски звучат их названия — «Нахальный и едкий», «Резкая как нате»...

 

И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.

 

Самоубийство Маяковского — что это, панковское саморазрушение или испуг, что из живого уличного поэта он превратится в истукана, бронзовую статую самому себе и пыльное собрание сочинений, и отчаянная попытка это предотвратить?

За 30 с лишним лет панки сильно изменились. Я даже не знаю, остались ли такие панки, как Андрей Панов, которые могут себе позволить вообще все. В публичном поле — точно нет. Стрейт-эйджерство идейно победило саморазрушение. «План Ломоносова», «Тараканы», «Порнофильмы» — какую современную панк-группу ни возьми, их участники давно отказались от алкоголя, наркотиков, не едят мяса и занимаются спортом. Когда я поделился этим наблюдением с Игорем Гудковым («Панкер») и спросил, чем бы сейчас занимался Свин, доживи он до наших дней, неужели бы тоже перешёл на хумус и сухофрукты между тренировками в спортзале, он ответил: «Сегодня они не пьют, не курят, а завтра героином будут ставиться. А может, и не будут… Это шарахание из стороны в сторону свойственно рок-музыкантам».

В Апокалипсисе от Иоанна встречается такое понятие, как теплохладный. Гневаясь на Лаодикийскую церковь, Господь говорит с упреком: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч». Холодный, то есть грешник, отрицающий Бога или с ним спорящий, не безнадежен, через покаяние он может придти к спасению, а вот теплый, духовно тлеющий, который при соблюдении ритуала сердцем не верит, — такой человек противен Богу.

Панк — это всегда выбор из двух крайностей. Или пить до упаду — или стать заядлым трезвенником. Горячо или холодно. Но никогда не тепло.

Смотрите Документальный фильм Сергея Ерженкова «Три поколения русского панк-рока». Скоро на Дожде.

Фото: www.svinpanov.ru