«Мы подошли к краю»: Кудрин о том, как сделать Россию успешной за 6 лет, когда закончится банковский кризис, и о самых опасных санкциях США

Какие структурные реформы нам нужны? Чтобы понять, где мы сегодня находимся, я заглянул очень глубоко в историю, и взял примерно с 1930 года, разложил по пятилетиям темпы экономического роста, по пятилетиям до сегодняшнего дня. И хочу самые яркие такие места, это пятилетие войны, когда мы теряли ВВП, несмотря на перевоз всей нашей промышленной базы в другие города на восток. Мы теряли, но за счет остальной экономики, переориентировав ее на военные нужды, все-таки выиграли войну. Большой другой такой пик падения был в начале девяностых, когда с государственной, по сути, монопольной системы с государственными ценами, мы перестраивались к новой структуре экономики, и мы потеряли за пятилетие 8,9%, в среднем теряли ежегодно. А если напомнить, то наша экономика тогда потеряла 40% своего ВВП, она почти сократилась вдвое.

Тем не менее, в остальные годы, в период индустриализации довоенной, послевоенного восстановления, мы имели темпы достаточно высокие, доходящие почти до 10% в год в течение всего пятилетия, то есть это были успешные исторические периоды. Но, напомню, период застоя, где уже в конце семидесятых это всего 1,75% средний темп роста ежегодный, это уже для Советского Союза очень мало, это в конце восьмидесятых 1,3%. Даже Советский Союз перешел к очень низким темпам роста, это, может быть, и привело в конечном счете к его слабости и развалу.

Но мы имели хороший последний российский период, хорошие темпы роста, до 6%, примерно до 7% в начале нулевых. Затем мы упали, с учетом пика кризиса 2008 года, а сейчас уже одно пятилетие, и второе прогнозно, мы живем где-то на уровне 1,4%. Это один из самых низких темпов роста за большой послевоенный период развития истории экономики, значит, мы подошли к какому-то пределу. Почему-то наши производительные силы, наше качество управления устарели, они не дают, не регенерируют тот экономический рост. Так где же наши проблемы скопились?

 

Я здесь еще раз повторю, что в начале нулевых мы жили с темпами роста около 7%. Еще одно измерение, за десять лет сейчас, если до 2017 года считать, средний темп экономического роста — всего 1%. А если брать наши шесть последних лет, последний президентский период, то он еще меньше — 0,73%. Ну, в общем, мы подошли к какому-то краю, к какому-то пределу, что-то надо делать.

Какие наши, может быть, новые вызовы?

 

С двухтысячного года у нас стабильно рос жизненный уровень. С 2010 он на 22% поднялся к 2013 году. Начну сразу с того, что, на мой взгляд, является решающим фактором нашего будущего роста, что определит нашу жизнь, судьбу нашей страны в ближайшие десять лет. Вопрос — сможем ли мы сохраниться как технологическая держава? Сможем ли мы конкурировать по нашим лучшим технологиям с нашими главными соперниками — геополитическими, экономическими, и с США, и с Китаем, и с Европой, нашим главным торговым союзником? Если мы этого не сделаем, то мы будем расти медленнее, чем весь мир, потому что мы не будем обеспечивать прирост ВВП таким образом, мы не обеспечим обороноспособность, потому что это война, по сути, технологий, и мы не сможем поднять уровень жизни на достойную величину.

Поэтому я с самого начала нашей лекции хочу сказать — ответ на этот вопрос в ближайшие шесть или десять лет определит развитие России на очень многие годы. Сегодня даже считается, что Россия, пока отставая от мира в технологическом развитии, может отстать навсегда. В аналитических отчетах или прогнозах западных стран уже поставлен вопрос, что некоторые страны навсегда оторвутся от других, а некоторые страны навсегда будут отставать. Поэтому перед нами очень остро стоит вопрос — может ли Россия ближайшие десять лет сохранить себя в качестве страны, способной конкурировать со всеми?

Где мы сегодня находимся?

По количеству многофункциональных роботов на десять тысяч работников мы хуже Китая, но Южная Корея, которая в 3 раза меньше нас по населению, по численности, тем не менее, больше применяет, она автоматизировала свой труд.

 

Если смотреть по удельному весу организаций, осуществляющих технологические инновации в экономике, то быстрорастущие страны — инновационные Великобритания, Германия, от 34% до 55%, это количество предприятий, осуществляющих ежегодно технологические инновации. Мы все это видим по продукции, которую потребляем, будь то компьютер, iPhone, станки, оборудование, программный продукт, каждый год он обновляется, постоянно. То есть сегодня нельзя быть производством или осуществлять услуги, не обновляя, не предоставляя каждый год что-то новое своему потребителю. У нас сегодня только 8% компаний занимаются этим: нет такой культуры, не научились, почему-то невыгодны, не стремимся, не видим в этом своего преимущества в ближайшие два-три года. Нам нужно поднимать уровень тех компаний… Я специально привел 2010-2015 годы, очень сложно считать в сопоставимом виде, но мы не продвинулись. Кстати, мы ставили перед собой эту цель, в 2008 году был утвержден план правительства довести до примерно 25-40%, где-то так, но мы не сдвинулись в этом решении. Значит, наши цели, которые мы перед собой ставим, пока не выполняются в рамках нашей же системы управления.

Производительность труда, где мы находимся в мире. 

 

 

Мы в среднем от стран ОЭСР, Организации экономического сотрудничества и развития, отстаем примерно в два раза, еще больше — от Германии, от США. Вот наша задача — существенно нарастить производительность в ближайшие годы. Это станет, скорее всего, основным источником экономического роста, у нас здесь большой резерв.

Иногда в таких сравнениях мне даже хочется сказать, что ведь те технологии, которые работают, модели управления, они уже есть, они созданы, они где-то есть, эти практики существуют. Нам нужно быстро применять то, что уже создано, кроме того, что нам хотелось бы создавать свое. И есть такие компании, которые сегодня лучшие в мире по ряду технологий, у нас в России, лучшие в мире. Я потом о них скажу. Но массовое применение, масштабирование, пока у нас слабо развито. Поэтому, в общем, я оптимистично смотрю на ситуацию, я считаю, что мы можем существенно нарастить производительность.

Вот, например, ставя цели выйти на темпы роста 3-4%, мы видим, что тогда нам нужно…

 

Вот 10 крупнейших в мире компаний по капитализации в 2006 году и в 2016 году; меняются лидеры. Кто меняется? Если раньше были четыре нефтяных или газовых компании, «Газпром» был на третьем месте с капитализацией 274 миллиарда долларов, то сейчас осталась только одна компания среди лидеров — Exxon Mobil, причем она чуть-чуть понизилась в капитализации. Если раньше было три глобальных банка, то сейчас остался один, причем другой, и он последний в этой десятке. Была одна технологическая компания, Microsoft, сегодня их пять. Но в этом списке новых лидеров есть Apple, который вырвался на первое место, так вот он живет всего пять лет. Вошел в этот список, и сегодня он уже не 575, это было в 2016 году, сегодня он больше 800 миллиардов долларов.

С нашими компаниями, с российскими, немножко посложнее. Больше всего упал «Газпром», сегодня он всего 60 миллиардов долларов. «Роснефть» тоже где-то около 70 миллиардов, это чтобы сопоставить наши передовые компании. Наша десятка, десятка российских компаний, самых крупных, всего 650 миллиардов долларов. Как я сказал, Apple 815 миллиардов сегодня.

Значит, в мире появились другие тренды, появились новые рынки, которые раскрываются за 5-10 лет, но мы в них не участвуем. Каким-то образом наши возможности, наше обучение, стимулирование наших технологий, условия для бизнеса не позволяют быстро раскручивать такого рода компании.

Есть национальная технологическая инициатива правительства, очень правильная, которая отбирает стартапы и выращивает, особенно в этих новых технологических секторах. И, может быть, из них кто-то через три, или пять, или шесть лет начнет накапливать такую капитализацию. Мы уже растим такие стартапы, но пока мы не участвуем в этом рынке. Вот как быстро, за десять лет, меняется картина лидеров рынка.

 

Но есть глобальный инновационный индекс, который тоже измеряют все страны, и вот он тоже менялся с 2013 по 2016. Там красный круг — это 2013, прозрачный круг — это 2016. По нижней оси — это ВВП на душу населения, то есть кто справа, те страны богаче, они больше производят ВВП на душу. А по инновационному потенциалу — это левая ось, при этом есть определенная закономерность — чем страны развитее, тем они более инновационные. И в общем, здесь есть обратная взаимная зависимость, те страны, где люди вкладывают человеческий капитал в людей, больше заботятся об их жизни, больше создают творческих профессий, рабочих мест, они, конечно, и быстрее накапливают свой инновационный потенциал.

Что происходило за эти годы? Китай накапливал, двигался и вправо по уровню жизни, по ВВП на душу, и вверх по инновационной оси. Россия потеряла чуть-чуть ВВП на душу, из-за того, что у нас была девальвация, у нас даже была рецессия несколько лет, поэтому мы немножко потеряли по ВВП, мы сдвинулись налево, но, в общем, чуть-чуть продвинулись по инновационному пути. Кто-то падал, Канада, Америка росла, Индия упала по инновационности. Не буду перечислять других, но, в общем, все страны в этом соревнуются. Но всем желательно подниматься по вот этой оси вверх, по уровню, индексу глобальной инновационности.

Одна любопытная проблема у нас, это сколько страны тратят на НИОКР, на инновационное развитие. Вот нижняя, синяя часть, — это то, сколько тратит государство. А вот эта голубая часть — это сколько тратят на инновационное развитие компании, частный сектор. То есть если страны тратят много, они становятся инновационными. Например, Финляндия, мы знаем, Финляндия — инновационная страна, показывает всем пример. Швеция, Австрия, Германия, США, у них государство вкладывает меньше, чем частный сектор. Крупные корпорации вкладываются в инновации, считая, что от этого зависит их жизнь и конкурентоспособность в ближайшие годы или даже через десять лет. Вот Россия выбивается из всего этого, может быть, еще Аргентина близко к нам, где государство вкладывает больше, чем частный сектор. Причем, если говорить о государстве, о роли государства с точки зрения инвестиций в инновации, то мы даже больше чем Швейцария вкладываем, больше чем Япония, больше чем Канада, и даже больше, чем Великобритания, как государство, в процентах к ВВП. Но они существенно вырываются от нас вверх потому, что частный сектор там тратит больше. Вот эта закономерность, почему частный сектор не тратит, требует ответа, требует условия для работы частных или технологических предпринимателей.

Три главных фактора экономического роста — труд, капитал-инвестиции и производительность, которая соединяет эти факторы на условиях новых технологических каких-то решений, или инновационных, которые включают в себя не только технические решения, но это и новые модели управления, может быть, новое законодательство, которое упрощает нашу жизнь, это, может быть, новая налоговая система, которая тоже упрощает. Много обстоятельств формируют условия для труда, и вот они реализуются через производительность.

 

С 2002 по 2007 год мы существенно прирастали, помните, я говорил, примерно 6-7% был рост ВВП. У нас последние десять лет производительность падала, в силу кризисов, в том числе, который произошли, не росли трудовые ресурсы. У нас сегодня будет в ближайшие годы дефицит, скорее всего, трудовых ресурсов. И всего 1,67% мы выходили на темпы роста, за счет инвестиций, которые сохранялись и осуществлялись в экономику.

Если спрогнозировать на будущее, как выйти на 3-4% роста, то трудовые ресурсы у нас будут уменьшаться в силу демографии я покажу это. Нам инвестиции, с учетом санкций, в общем, имеют такой счетный прогнозный объем, значит, нам нужно нарастить производительность. Вот на этом нам нужно сконцентрироваться, чтобы выходить на темпы роста 3-4%. Так же, как и в более долгосрочный период, наращивать составляющую, связанную с производительностью.

 

Инвестиции у нас в принципе растут, в номинальном выражении где-то около 15 триллионов, но в реальном выражении, с учетом вычета инфляции, все-таки мы в последние три года падали, и были ниже 100%. Это не значит, что у нас в стране никто не инвестирует, это не значит, что у нас инвестиций ноль. Они достаточно высокие, как я сказал, 15 триллионов, но они не растут. Чтобы нам выходить на темпы роста 3-4%, как я указал, нам нужно, чтобы инвестиции росли от 6 до 7% в год.

 

Покажу, как прямые иностранные инвестиции в нашу экономику росли, доходили до 70 миллиардов в год, до 70 миллиардов долларов в год. При этом сегодня, в 2015 году было 7 миллиардов, в прошлом, 2016 году, в прямые иностранные попали, в том числе, покупка пакета «Роснефти», потому что это долгосрочная стратегическая инвестиция. Сколько будет в 2017 году, трудно сказать, пакет «Роснефти» мы больше не продаем, но это будет побольше, чем в этом году, потому что начинается рост, и инвесторы, те, что более смелые, просыпаются.

 

Какой еще вызов у нас? Я сказал, демография и количество трудовых ресурсов. Соотношение трудоспособного населения и доли населения старше трудоспособного, то есть пенсионеров, постоянно меняется. В 1970 году это было 3,7 процентного соотношения, в 1990 году — почти три, сейчас мы достигли двух, и это соотношение уменьшается. У нас будет расти доля старшего поколения, эта тенденция во многих странах проходит, и уменьшаться доля трудоспособного, находящегося в трудоспособном возрасте. Это означает, что каждый работающий будет кормить или обеспечивать своими налогами больше пенсионеров. А как тогда сохранить пенсию, потому что те же самые деньги, при некотором росте ВВП, распределяются на большее количество пенсионеров. И вот мы попали в эту сложность сегодня, в этот сложный тренд. Почему? В силу ряда обстоятельств, в том числе и того, что у нас растет продолжительность жизни, качество жизни растет, медицина улучшается, мы считаем, как и другие страны, нам нужно повышать пенсионный возраст, я потом буду об этом говорить.

То, что средств не будет хватать, мы услышали на этой неделе, когда принято решение, что всем работающим пенсионерам в ближайшие три года не будут индексировать пенсию. То есть тем, кто ушел с работы, он будет получать индексацию пенсии, по 4% примерно, в соответствии с инфляцией, каждый год. Это немного, это даже не рост жизненного уровня, это просто сохранение в реальном выражении той пенсии, которая получена. Сколько у нас сегодня пенсия составляет? Пенсия составляет примерно 35% от средней заработной платы, средняя пенсия от средней заработной платы. Мы это обычно называем коэффициент замещения. Вообще-то, после того, как человек выходит на пенсию, хотелось бы иметь пенсию ну минимум 70% от своей заработной платы, ну не уходить же сразу на треть той суммы, на которую привык жить. И, в общем, страны, европейские страны, обеспечивают до 70% пенсию от средней заработной платы. Из них примерно 40% — это государственная распределительная система, и дальше это, может быть, 20% или 30% еще за счет добровольных или обязательных накоплений, которые осуществляются в течение всего трудового периода, трудового стажа человека.

Поэтому в 2001 году мы с Грефом считали, что люди не будут сами, еще не привыкли к этой культуре, откладывать и заботиться о своей пенсии, ввели так называемую обязательную накопительную составляющую, она 6% от зарплаты составляла, ее выплачивал, конечно, работодатель. Люди, как правило, этого не видели, но у них на счете эта сумма формировалась. Потому что когда этих ресурсов не будет, в будущем, когда не будет хватать средств на выплату высокой пенсии, это была бы добавка. Мы посчитали, что она была бы примерно 15% дополнительно к тому объему пенсии, который бы выплачивался, то есть примерно 40% мы бы хотели довести от средней заработной платы за счет распределительной, налоговой системы, и еще 15% за счет накопительной. Конечно, если хочешь больше, то нужно еще плюс за счет своих добровольных пожертвований откладывать.

Но сейчас эта обязательная накопительная часть, которая у каждого на персональном счете откладывалась, заморожена, и, видимо, от нее совсем откажутся. То есть окончательного решения еще нет, но видимо, от нее откажутся, потому что я вижу, уже правительство не обсуждает даже ее будущее восстановление. Обсуждает другую систему накоплений, скорее, больше похожую на добровольную, по желанию граждан, но я думаю, что процентов 30 населения останется в этой системе, при поддержке государства, некоторых льгот, по налогам на эти суммы денег.

Эта проблема, кроме того, влияет и на количество трудоспособного населения, необходимого для экономического роста.

 

Вот так у нас сегодня тренд численности трудоспособного населения сложился в последние годы. Вот где-то после 2008 года у нас постоянное снижение числа работающих граждан в стране, в силу демографического тренда. При этом когда-то он, может быть, будет расти, лет через 15-20, но пока, до 2030 года, не предполагается расти, то есть у нас меньше трудовых ресурсов. Нас частично спасала здесь, на этом тренде, миграция из близлежащих стран. Вот это изменение этого тренда, это если мы повысим пенсионный возраст. Как я говорил, в течение 16 лет повышать по полгода в год пенсионный возраст, тогда у нас немножко останется старшего поколения в численности трудоспособного населения. Это не решает всех проблем нашей экономики, но это сохраняет часть рабочей силы. Как, собственно, и сейчас, часть пенсионеров работает, но в данном случае пришлось бы работать всем, один, два или три года дополнительно.

Вот как складывается структура. У нас с 20 до 40 лет, ближайшие примерно 13 лет, сократится молодежи на 10 миллионов человек, то есть наиболее мобильной, адаптивной, трудоспособной. Чуть-чуть увеличится старшее поколение, после 40 лет. В среднем, как я сказал, уменьшится число трудоспособного населения. Вот это большая проблема российской экономики, которая требует еще более острого … или осмысления того, что нам нужен рост производительности, нужен рост выпуска в расчете на каждого. И у нас другого-то пути нет, других источников существенных у нас для роста нет.

Что еще, какая проблема? У нас в трудоспособном возрасте, до пенсии, умирает 435 тысяч человек в год, это данные 2016 года. То есть чуть меньше полумиллиона человек мы теряем в трудоспособном возрасте. То есть когда мы боремся за рождаемость, за увеличение численности российского населения, оказывается, на болезнях, плохих условиях труда, алкоголизме, гибели на дорогах мы теряем 435 тысяч. Причем больше из них, 80% из них мужчины. Вот почему я где-то публично сказал, что надо беречь мужчин. Но оказывается, мужчины существенно меньше, чем женщины беспокоятся о своем здоровье, они больше подвержены стрессам, поэтому нам нужны программы, нам нужно помогать, как вот эти точки риска устранять, нам нужно существенно, в разы, в 2-3 раза в ближайшие годы сократить количество людей, которые погибают в этом возрасте.

Какой еще вызов? Я, может быть, начал с этого, это государственное управление и его состояние. Вот так у нас растет число федеральных функций управления, то есть законы каждый год добавляют функций государственного управления: чем еще поуправлять, поруководить, подправить условия работы предприятий, — с 5300 в 2003 году, сейчас до 10,5 тысяч, 2 миллиона проверок ежегодно, всего в 8% выявлены нарушения, представляющие угрозу вреда человеку или имуществу, и всего в 1% это зафиксировано, фактический вред. То есть у нас вся эта машина проверок и управления работает неэффективно, останавливая, как правило, тормозя работу предприятий. Мы сегодня четко делаем вывод, что система управления не соответствует вызовам сегодняшнего времени, работает медленно, не решает эти задачи. Я потом об этом скажу, она требует изменения.

Еще один, может быть, ресурс, которым мы не пользуемся или которого у нас нет, — это доверие.

 

Доверие есть к правительству, это красный столбец, и доверие межличностное, к незнакомым людям. Это, оказывается, очень серьезный ресурс экономики. Но если вы не верите правительству, какие бы хорошие оно ни вынесло проекты, программы, вы им не верите, вы не будете следовать, ориентироваться на эти цифры, следовать этим трендам, и, может, вы будете сомневаться и находиться в оппозиции, может, даже к очень правильным мерам. Это важное обстоятельство. Чем больше доверие, тем легче проводить многие реформы, вот эти изменения. Но еще очень важно межличностное доверие. По сути, его отсутствие — это дополнительный налог на экономику. Вы не доверяете своему партнеру, вы требуете новые залоги, какие-то дополнительные условия, которые обременяют каждый контракт (чем меньше я верю, тем больше я обременяю наши отношения какими-то гарантиями). Сегодня это тоже является тормозом для развития экономики. Поэтому мы пока имеем, межличностное, его сложнее изменить, это культурные определенные традиции, сложившиеся, может быть, в последние десятилетия, может, больше. Вот в Китае оно, оба этих показателя достаточно высокие. Как ни странно, в США к правительству тоже не такое уж высокое доверие, но зато межличностное, готовность помочь друг другу, незнакомым и работа в бизнесе, оказывается, более легче, чем, скажем, у нас. Но это субъективное мнение своего населения в отношении своего общества, оно может быть здесь не сопоставимо, может быть, мы близкие по условиям, но мы оцениваем друг друга хуже, но тем не менее мы этим руководствуемся в наших условиях, в наших отношениях.

Какой еще структурный момент в экономике проблемный? Это доля малого и среднего бизнеса.

 

В России вклад малого и среднего бизнеса в ВВП 20%, в Европе — 50-60%. Доля занятых у нас в этом секторе — 27%, в Европе 60-70%, в Азии — еще больше, 80-90%. Там, где не индустриальные страны, там в силу даже этих обстоятельств, слабые, недостаточно индустриализованные страны — частный сектор развивается самостоятельно быстрее, прежде всего малый и средний бизнес.

Я позавчера на встрече с «Опорой России», у них юбилей, 15 лет, как раз сказал, что повышение производительности нашей экономики, возможно, может идти через расширение участия малого и среднего сектора, через вот эти стартапы, новые малые предприятия, быстрорастущие, более гибкие. Нам нужно поддержать эту сферу именно в целях повышения инновационности экономики. Я подтвержу это рядом цифр.

В Китае малому и среднему бизнесу принадлежит 65% всех выпускаемых патентов, 75% технических новшеств и более 80% новой продукции. То есть этот сектор генерирует вот эту новую экономику. Соответственно, по данным Всемирного Банка, в таких развивающихся странах ближайшие 15 лет четыре из пяти рабочих мест будет создаваться в малом и среднем бизнесе. В развитых странах ОЭСР малый бизнес в экспорте составляет от 25 до 30%, мы — всего 7%, то есть у нас этот потенциал не использован, поэтому когда говорим, с чего начать, где искать, — вот это просто фокусы, где мы можем искать эти решения. И сегодня, по опросу предпринимателей, я взял только три первых ответа по рейтингу, что является самым беспокоящим, мешающим бизнесу.

 

Неопределенность экономической ситуации на первое место вышла, причем сопоставима и даже выше, чем в 2008-2009 годах, во время кризиса, в силу тех обстоятельств, в которых мы живем, связанных, в том числе, и с санкциями, и геополитической ситуацией. Но, я добавлю, и с незнанием стратегии, отсутствием стратегии, ясной стратегии правительства, отсутствием четких шагов по достижению уже декларируемых целей. На втором месте — недостаточный спрос на внутреннем рынке. Понятно, что малый и средний бизнес и предприниматели очень зависят от темпов роста, от стадии цикла. Сегодня мы только-только начали выходить из кризиса. Первый год будет маленький экономический рост, может быть, 1,5-1,7%. Ну, на третьем месте высокий уровень налогообложения, который увеличился за последние несколько лет для малого сектора, для малых предприятий, они раньше не платили страховые взносы в Пенсионный фонд, ОМС. Года четыре назад на них ввели частично эти взносы, и они пострадали, у нас сократилось почти миллион малых предприятий. Сегодня их около пяти миллионов, причем миллион примерно сократилось малых предприятий, так резко они, остро отреагировали на вот этот налог.

Ну и я не исчерпывающий список скажу того, что на самом деле в первую очередь нужно делать.

 

Это, как я сказал, технологическая революция, мы от нее зависим. Все задачи должны быть сфокусированы на этом, это должен быть некоторый центр. Это не цель, это средство. Нам нужно повысить темпы экономического роста, повысить жизненный уровень, но мы это сможем сделать, только если мы реализуем факторы производительности, роста производительности через, прежде всего, технологический прогресс и инновационность, в том числе в сфере управления. Конкурировать будут между собой не товары даже, а модели управления, которые быстро перестраиваются и создают новые товары.

Новая структура экспорта, о которой я чуть-чуть скажу.

Снижение доли государства в экономике, нам нужно увеличивать частный сектор и уменьшать государственный, барьеры, компании. Я еще раз повторю, там, где конкурентный сектор, включая и добывающий сектор, финансовый сектор и другие, мы должны поэтапно, в течение десяти или, может быть, больше лет, приватизировать и оставить там только частный сектор.

Инвестиции в человеческое развитие, в том числе в образование и здравоохранение.

Пенсионная реформа, я сказал.

Реформа госуправления.

Новая региональная и городская политика.

Устойчиво низкая инфляция, которая обеспечит снижение стоимости денег в экономике. Если у нас Центральный банк еще продержит несколько лет, 3-4 года, инфляцию 4%, то ставки на рынке снизятся, кредитные — примерно до 8% и ниже, будут от 6,5% до 8%, ставка рефинансирования Центрального банка через два года уже станет 5%, в следующем году, наверное, будет 7%, но вот уже в 2019-2020 году может быть между 4% и 5%. И это будут более благоприятные условия для роста кредитов, для инвестиций, для сбережений граждан, будет выгоднее сберегать в банках, в финансовых институтах, потому что их вклады как минимум не будут обесцениваться.

Не буду говорить много про технологическую революцию, скажу только про цифровизацию. Это, конечно, сегодня популярная тема, мы многие пользуемся уже продуктами цифровой экономики, в том числе через наши гаджеты, и покупаем, и решаем какие-то задачи, проблемы, заключаем уже контракты. Назову крупнейшие компании, например, Honeywell, на днях я говорил с ними, все или большинство самолетных двигателей, авиадвигателей на всех самолетах непрерывно онлайн передают всю информацию об их работе в специальные центры. То есть где бы они ни работали, они знают все дефекты, все сбои, они готовят уже ремонт этих всех двигателей еще до момента посадки самолета, они тут же исправляют и вносят изменения в технические свои проекты по этим самолетам. Это происходит уже непрерывно, то есть процесс изменения и адаптации к лучшим моделям происходит непрерывно.

Но Honeywell в том числе, может быть, нам всем известен тем, что они представляют кондиционирование целых зданий, и промышленных объектов, и даже наших домов. Мы видим иногда такие указатели кондиционирования наших помещений, сейчас они тоже это все переводят на цифру, то есть это дает информацию в непрерывном режиме. Вводится роботизация, программы, которые в случае, если вы отсутствуете дома, понижают за вас, то есть делает уже как робот, в отсутствие вас и избирает лучший режим, он сам считает ваши потребности и сам под них подстраивается, это громадная экономия.

Допустим, наша российская компания, я обещал что-нибудь рассказать, сегодня создала новую модель управления предприятием, промышленным предприятием. И компания Airbus заказала полностью все промышленное производство обеспечить цифровую модель управления нашей компании и новые модели Airbus. Наша компания это все сделала, теперь там нет тех старых уровней управления, модель считает все сама, от необходимости количества запасных частей, срока подвоза их в цех, ну все задачи. То есть в принципе у нас есть компании, которые разрабатывают для ведущих мировых компаний такие цифровые модели управления.

 

Ну, мы здесь ставим те задачи, которые можно было бы выполнить в ближайшие годы, в том числе, конечно, нам нужно все ключевые инфраструктуры, финансовые, транспортные, оцифрить. У нам будут оцифрены дороги, оцифрены финансовые отношения или банки. Ну что это означает?

Цифровизация существенно повысит и то, что я сказал в части производительности труда, существенно повысит производительность нашей экономики. Вопрос, как на этом сконцентрироваться, как дать эти возможности. Назову одну из проблем. Допустим, Сбербанк нанял, не буду называть полную цифру, несколько тысяч программистов. Они оцифривают все ключевые процессы, то есть идет в ходу несколько сотен каких-то операций, которые оцифривают, чтобы вы могли через гаджет потом этим пользоваться, через компьютер. То, что раньше не было, то, что раньше было на бумаге, при посещении отделения, офиса. Нам в ближайшие годы не будет хватать программистов, которые должны оцифривать наши предприятия, наши задачи. В общем, цифровая революция скорее всего сравнится с революцией интернета, то есть интернет создал эти возможности. Я добавлю, сюда только одно слово — блокчейн. Кто это знает, распределенные такие реестры, которые записывают и откладывают всю цепочку всех транзакций, которые вы осуществляете с кем-то по договоренности и в рамках этой модели, и тем самым вам уже не нужна третья сторона, которая бы была арбитром по этой сделке. По определенным условиям вы всегда имеете соответствующее решение, сделку, в данном случае сегодня криптовалюты, биткоин работает на условиях блокчейн, где нет одного центра, который управляет всем или регулирует, или решает о справедливости этой сделки, это делает уже эта модель реестра, этот алгоритм. Мы, многие, кто знакомится с этой темой, считаем, что блокчейн — совершенно новая эпоха в развитии технологий цифровых, которая сравнима с той промышленной революцией или той частью промышленной революции, которая создана интернетом. И в ближайшие лет 10-15 те, кто сможет работать в этом режиме, получат существенный приоритет перед развитием других компаний или технологий.

Я назову еще одну важную часть всей нашей модели, которая могла бы обеспечить рост России на 3-4%, — это уход от сырьевой зависимости. Наш экспорт должен становится все меньше зависимым от нефти. Сегодня, в 2016 году, мы на 109 миллиардов долларов продавали несырьевой продукции, и на 170 миллиардов сырьевой. Безусловно, у нас и сырьевая частично будет расти продукция, но нам нужно удвоить экспорт несырьевой продукции, и учетверить примерно в 2035 году. Вот мы знаем примерно те шаги, о которых я немного рассказываю, могут позволить это сделать.

Все административные процедуры, которые связаны с выходом на экспорт. У нас сегодня одно из 150 предприятий выходит на экспорт, нужно хотя бы удвоить, тогда мы будем постепенно, с учетом масштаба наших предприятий, выходить на эти цифры. Могу еще назвать, у нас кроме ЕврАзЭС, нашего союза нескольких стран, у нас практически нет зон преференциальной торговли с другими странами. Сегодня это новая линия, региональные торговые союзы, нам нужно выходить без барьеров, на особых, преференциальных условиях в любые зоны. Может, в Европу, точно, в Азию, о таких зонах нужно быстро договариваться, нужно создавать это пространство для торговли, тогда наши простые предприятия найдут там свою нишу.

 

Вот у нас вся бюджетная система сегодня: федеральный бюджет, бюджеты субъектов Российской Федерации, Пенсионный фонд, Фонд обязательного медицинского страхования и Страховой фонд — все государственные ресурсы и финансы в прошлом году составляли около 30 триллионов рублей. Что мы из этого дела финансируем? Что куда мы направляем? На первом месте социальная политика — это все пособия, разного рода, плюс дотация Пенсионному фонду. Вот последние годы дотация Пенсионному фонду увеличилась на 3 триллиона рублей, то есть она как бы захватывает все больше пространства и вытесняет другие расходы. Национальная экономика составляет 3,8 триллиона — это дотации, субсидии предприятиям разного рода, вложения в уставные капиталы, в том числе инвестиции, в том числе на дорожное хозяйство и транспорт 1,8 триллиона из этой суммы. Национальная оборона — 3 триллиона, и вырвалась в последние годы выше образования. Всегда у нас образование было выше национальной обороны, теперь национальная оборона выше. Образование — 3 триллиона. Здравоохранение — 2,7 триллиона. Ну, еще полиция и безопасность, правоохранительная деятельность — 2 триллиона. Общегосударственные вопросы, все связанные с государственным управлением, и в том числе международная деятельность, вот наш ресурс. Мы считаем, изменив пропорцию некоторых частей, мы можем увеличить вложения в наши школы, в университеты, в их техническое оснащение. Мы посмотрели, сколько таких университетов у нас должно быть, в топе исследовательских университетов, мы считаем 150 опорных должно быть университетов. Соответственно, какие технические условия должны быть, плюс, какие примерно программы там должны быть, чтобы сегодня приблизиться к вот этому переднему краю технологической революции. Дальше — это средне-специальные заведения, которые иногда были ПТУ и техникумами, они должны тоже готовить высококлассных специалистов. Сегодня есть очень хорошая программа правительства, участие в мировом движении WorldSkills, и наши дети сегодня стали побеждать по некоторым специальностям, это стало популярным вот в этой среде средне-специальных заведений, подготовка людей на очень высоком уровне для работы на вот этом самом современном оборудовании. Поэтому нам нужно вложиться в эту сферу.

Нам нужно вложиться в медицину. Главная проблема, главный переход в медицине, который должен произойти в ближайшие, может быть, 10-15 лет, — это перейти к профилактике больше. То есть не доводить, не запускать болезни. Вот сегодня, когда деньги выделяются, очень многие, каждый из нас так бы поступил, мы тратим деньги на лечение тех, кто уже болеет, кто уже в очень плохом состоянии, в сохранениях. Это более дорогая медицина, когда мы допускаем и очень поздно определяем диагнозы или начинаем спасать человека. Нам нужно и в эту сферу увеличивать, но нужно существенно нарастить вложения в профилактику. Я думаю, что дистанционное зондирование с учетом новых технологий может быть ответом на эти вопросы. Соответственно, нужны эти программы, которые позволят упростить диагностику, сделать ее частично дистанционной, и в ближайшие годы решить эту проблему. Там много других решений, которые требуются в этом направлении. Первичное звено — у нас сегодня люди ждут днями, неделями, а иногда месяцами время на прием к специалисту. Нам нужно расширить эти такие узкие места.

 

Доходы бюджетности и расходы. У нас доходы в какой-то момент росли, очень хорошо, 40% ВВП достигали. Затем упали в 2008-2009 году, чуть-чуть росли, у нас цена на нефть снова возвращалась к 110 долларам, теперь пошла вниз. Но даже если она останется на уровне сегодняшнем, около 50, то доходы все равно будут падать. Это связано с тем, что мы очень связаны были с нефтяной, с добывающей промышленностью, доля этой промышленности, нефти и газа, в ВВП страны будет падать. У нас будет расти быстрее экономика, не связанная с нефтью и газом, будут расти услуги, будут расти вот эти новые обрабатывающие отрасли, вот эта новая экономика. И получается, что нефтегазовая экономика будет уменьшаться в доли к ВВП. И ту ренту, которую она выдавала в наши бюджеты, она в процентах к ВВП будет уменьшаться. Тем самым мы, к сожалению, имеем долгосрочный тренд на уменьшение. Сегодня наш Центр разработал систему, как можно остановиться, практически не повышая налогов, даже ближайшие шесть лет не повышая, остановиться на уровне 34% ВВП, пользуясь разными инструментами, и тем самым обеспечивать те задачи, о которых я сегодня сказал. Иначе к нас не будет ресурсов для проведения этих структурных реформ, о которых я сегодня говорю, и мы не достигнем тех целей. Некоторые из них связаны с проведением приватизации, в том числе, мы в год можем дополнительно получать 500-600 миллиардов рублей, 0,5% ВВП. Мы можем уменьшить некоторые льготы по некоторым направлениям, не повышая ставки для всех, а убирая какие-то из них. Мы можем увеличить заимствования, потому что долг, который имеет Россия сегодня, как государственный, он составляет всего 13% ВВП. Вы знаете, что какие имеют уровни долга другие страны, США — больше 100%, в Европе — больше 60% в среднем, у нас 13%. То есть у нас есть определенные резервы, как развернуть все эти инструменты и обеспечить ближайшие 10-15 лет достаточно массированные вложения в те отрасли, в те точки, которые бы дали вот этот разворот к технологической экономике.

Добрый вечер, большое спасибо за интересную лекцию. Денис Катаев меня зовут. Наши власти не готовы осуществлять реформы, при этом теряя популярность. Вот, на ваш взгляд, при условии сохранения той политики, которая сейчас есть и той власти, которая сейчас есть, и Путина на новый срок, что называется, будет ли государственная воля на осуществление этих реформ, о которых вы сейчас говорили?

Конечно, политическая система является серьезным механизмом постоянного поиска новых решений. И в общем, политическая конкуренция задает вот это соревнование политических лидеров, которые хотят сделать больше и пообещать больше. Не всегда эти обещания завершаются решениями нам или выполнением плана обещанного, но в общем, эта политическая система работает, в целом это работает. Не в каждом, может быть, конкретном случае, но это работает. Это первое. Но есть и более такие модернизации в условиях слабых политических систем, более авторитарных систем, как в Китае, как в Сингапуре, как даже в Южной Корее в какой-то момент, которые рванули в этом развитии. Мы более смешанная система, у нас постепенно, очень медленно развивается политическая система, и мы, в общем, имеем определенные традиции возможности проведения отдельных реформ, как в начале нулевых, когда мы приняли очень много решений.

Поэтому, конечно, в нашей стране особенно зависит от личности, от Путина и от состава правительства, в том числе, поэтому мы можем только ожидать и надеяться, что все эти факторы так сложатся, что Путин будет искать эти решения. Я начинал с того, что у нас падает жизненный уровень в стране. Я думаю, что никто не хочет, чтобы это происходило дальше. Я сказал, что в течение шести-семи ближайших лет будет более ясно, сможем ли мы конкурировать технологически, в соревновании технологий между странами. Ни один политический лидер не хотел бы, чтобы страна ослабла существенно.

Не количество ракет и танков будет определять судьбу нашей страны. Судьбу нашей страны будет определять умение генерировать новые решения и технологии, и этот судьбоносный выбор будет определен в ближайшие годы. И мне кажется, что у всех хватит разумности или здравого смысла, чтобы воспользоваться теми возможностями, которые у нас сегодня есть, и все-таки решиться на эти шаги. Я думаю, мы имеем шанс это сделать.