Режиссер Кантемир Балагов дебютировал на последнем Каннском кинофестивале своим первым полнометражным фильмом «Теснота», который получил приз ФИПРЕССИ. Теперь он ― в гостях у Натальи Синдеевой, чтобы поговорить как об этом тяжелом фильме, так и о других важных вопросах. Он рассказал, почему принял решение вставить в картину сцену казни российских солдат чеченцами, как после университета МВД попал на учебу к Александру Сокурову и из-за чего у него сначала появилось желание совершать намаз, а потом пропало.
Программа «Синдеева» временно вернулась на телеканал Дождь от нашего партнера Bork, потому что я не могла упустить возможность, не поймать моего гостя, когда он в Москве, и не поговорить. У меня сегодня в гостях молодой (26 лет) режиссер Кантемир Балагов.
Кантемир еще пока широкой аудитории не известен, но, возможно, любители кино уже слышали об этом имени. Он снял большой метр, первый в своей жизни, «Теснота», с 3 августа он выходит в прокат. И мы сейчас, конечно, с тобой обо всем этом поговорим.
Я посмотрела кино, мне прислали ссылку. Я тебе могу сказать, что я смотрела в офисе, в общем-то, собиралась уйти домой, встретиться с подружкой. И вообще какие-то у меня были прекрасные планы на вечер. Но когда я посмотрела фильм, я поняла, что я настолько погрузилась в эту тесноту…
И вот это название, я потом читала у тебя в интервью, ты объяснял, что в этом слове всё, и поэтому кадр так построен. Мне было тесно, мне хотелось руками, я клянусь, мне хотелось всё время раздвинуть, как на айпаде, экран. Я хотела, знаешь, посмотреть, что там, за. И это, конечно, невероятно потрясающий эффект.
Я вышла совершенно в состоянии, когда я поняла, что я не хочу никуда идти, встречаться с подружками, что не надо сейчас мыслить. Я очень пожалела, что не было дома сына, с которым я бы поделилась своими эмоциями, показала бы ему это кино.
В общем, Кантемир, ты большой молодец.
Спасибо.
И я тебя поздравляю просто с невероятным дебютом. Я очень надеюсь, что будет успешный прокат. Фильм уже стал сенсацией Каннского фестиваля, он там прозвучал и сорвал аплодисменты и внимание, получил специальный приз. Я не могу произнести это слово, можешь ты произнести.
ФИПРЕССИ.
И ты получил гран-при «Зеркала», фестиваля Тарковского.
Да.
И ты получил как дебют на…
«Кинотавре».
«Кинотавре».
Да.
Ну то есть просто какая-то феерическая… Феерический успех.
Но это очень пугает на самом деле.
Вот. Мы вместе с тобой про это и поговорим, потому что ты в одном из интервью сказал, что буквально еще за полгода до этого у тебя были мысли о самоубийстве. Ну, меня это как-то покорежило, но это правда? То есть ты действительно не для красного словца это сказал? Ты действительно находился в состоянии, когда ты готов был пойти на такой шаг?
Да, и у меня был момент, когда я был в дикой депрессии, у меня ничего не получалось. И я просто дал себе слово: если к тридцати годам из меня ничего не выйдет толкового, то смысла дальше находиться и обременять своим существованием близких людей и так далее просто уже не имеет никакой возможности, никакого смысла.
Но подожди. Ты там говорил, что ещё полгода назад. То есть ты к тому моменту ещё не сделал кино?
Это было где-то… Это началось всё летом 2016 года, где-то вот в то время это начиналось.
Депрессия началась или?..
Да-да, депрессия, потому что я был уверен, что, ученик, закончивший мастерскую Сокурова, что я приеду в Москву, все начнут разбирать мой сценарий и так далее, и тому подобное. И столкнулся я просто с тем, что мы никому не нужны. Это отчасти связано и с возрастом, это отчасти связано с тем, что у нас нет связей, и отчасти с тем, из какого региона мы все вышли.
Кантемир из Нальчика. И, собственно, фильм «Теснота» ― это документальная фактически история, она случилась в 1998 году. Но я к нему, знаешь, перейду чуть попозже.
Вот ты рос в Нальчике. И, в общем-то, пока для тебя основную часть своей жизни ты там прожил.
Да.
Вообще как живут подростки в Нальчике? Дети, подростки. Ты поступил в университет или в школу МВД. И почему ты потом оказался у Сокурова? И почему к тебе такие мысли стали приходить, что если до 30 лет ты ничего такого не сделаешь, то ты обременение для близких?
Ну, у меня всегда был какой-то внутренний максимализм. Не знаю, мне либо всё, либо ничего. Я всё время, когда что-то делаю, ставлю всё на кон. И когда… Я очень остро переживаю всякие проигрыши, для меня это… Это, наверно, связано и с моим тщеславием, если честно, потому что если откровенно говорить, то я всё-таки тщеславный человек, и это играло очень злую шутку со мной на протяжении большей части времени, особенно во время учебы у Александра Николаевича Сокурова.
Как мы… Мы росли так же, как и все. Я не из очень богатой семьи, не из очень бедной. Такая средняя, среднестатистическая семья. Я закончил школу.
Чем ты занимался? Вот ты пришел со школы и что делал?
Я закончил одиннадцать классов, я искал себя. Я не понимал, чего я хочу, и родителям в какой-то момент это не нравилось, потому что я должен был понять, что мне надо от жизни. И я поступил в ставропольский филиал краснодарского университета МВД.
Это был не мой выбор. Я хотел поступить на лингвиста, мне очень нравится английский язык и вообще языки. Но это был не мой выбор, это был выбор родителей, потому что человек в первую очередь должен зарабатывать, особенно мужчина, зарабатывать себе на жизнь, слезть всё-таки с шеи родителей. И это была главная мотивация.
А кто тебя заставил пойти?
Отец. Отец в то время еще работал в Ставрополе.
Это было жестко?
Нет, нет. Он говорил мне: «Или ты даешь мне какую-то альтернативу, чем ты хочешь заниматься всё-таки, или ты поступаешь в начале сентября в МВД». Это был специальный факультет, это не было… Если я закончил бы университет, я не был бы милиционером, это просто специальный факультет был в МВД.
А какой?
Экономический. Экономический факультет.
По экономическим преступлениям?
Нет-нет, просто бухгалтерия. Бухгалтерский учет, анализ и аудит.
То есть для тебя, в общем-то, тебе всё равно было, куда.
Просто чтобы было высшее образование именно. Потом просто на третьем курсе я понимал, что нет, это просто всё не моё. Отец мне купил зеркалку, потому что я хотел себя попробовать в фотографии. Я начинал с фотографии.
Зеркалка ― это фотокамера.
Фотоаппарат, да, это был профессиональный. И там была функция видеозаписи, и я просто начал снимать такие короткие скетчи, потом хотел что-то снять с историей. И мы сняли с моими друзьями в течение года веб-сериал, выкладывали на ютуб. В основном была такая нальчикская публика, она разделилась на за и против, как всегда.
А о чем был сериал этот?
Это был сериал о молодых ребятах.
Таких, как ты?
Да, да.
Твоих друзьях? То есть ты снимал друзей?
Это друзья. То есть там абсолютно моя среда была. Конечно, было поведение с акцентом, с таким голливудским акцентом. Было там подражание Тарантино, насилие и так далее.
Как вы это всё делали?
Ну, это всё было так… самодеятельностью всё отдавало, это всё было видно и в плане актерском, и в плане режиссуры, и так далее. Но в какой-то момент мы сняли уже десять серий, я понял, что я уже настолько хочу изменений, я уже настолько этим поглощен, но я понимал, что я не могу уже снимать веб-серии, мне надо что-то другое.
И на тот момент Александр Николаевич открыл мастерскую в Нальчике, уже был третий курс.
Это, кстати, удивительно. Я этого не знала. А он ещё где-то открывал?
Нет, это был единичный случай.
А почему он открыл в Нальчике?
Ну, его очень сильно упрашивал наш ректор, Барасби Карамурзов и Альбер Саральп. Если бы не эти два человека, то он бы навряд ли открыл, просто они его очень сильно уговаривали, и в итоге он согласился. У него был какой-то курс у Анджея Вайды, но это был не самодостаточный курс, он просто приезжал пару раз.
И вот мне посоветовали к нему обратиться, причем я не знал, кто такой Александр Николаевич Сокуров.
То есть ты не смотрел его фильмы.
Вообще нет, я просто погуглил, посмотрел, кто это. И он мне предложил поступить к нему сразу на третий курс.
Потому что ты ему показал вот этот свой веб-сериал, да?
Да, я ему показал вот эти серии, нарезки. Он предложил встретиться, мы встретились с ним. И он сказал: «Поступай ко мне на третий курс, но при одном условии: что ты не будешь снимать насилие в кино». И я ни капли не жалею, что согласился.
Но в твоем фильме «Теснота», про который мы сейчас поговорим, ― опять же я всё-таки оттягиваю этот момент, ― да, это же документальные кадры были?
Да.
Там есть очень… я не буду сейчас говорить, какие, очень жесткие кадры. Я могу сказать, что я их ни разу не видела. Я знала о том, что они существуют. Нет, мне всё-таки придется как-то что-то сказать. Там, собственно, кадры, когда в первую чеченскую войну чеченские боевики отрезают головы российским солдатам. В общем, это ужасные кадры.
Скажи, а почему ты вставил это в фильм? Вот я для себя, честно говорю, подумала, я представила, что убрать этот кусок из фильма, мне кажется, фильм не потерял бы всё равно остроты и глубины. А эти кадры… ну, либо это такой фестивальный манок, извини за цинизм, да?
Да.
Или они тебе были необходимы, да, для того, чтобы рассказать эту историю. Потому что мне-то как раз опять после этих кадров… И так есть страх к Северному Кавказу, к чеченцам. Он никуда не делся. А эти кадры усиливают эту эмоцию, понимаешь? Опять во мне это как бы вытаскивают. Нужно это было делать?
Ну, для меня две самые главные причины, почему я включил этот материал в фильм. Вообще мне кажется, что когда автор работает над фильмом, он должен вести диалог с самим собой в первую очередь, не со зрителем, он не должен ориентироваться на зрителя, как он отреагирует и так далее. Он должен задавать себе максимально каверзные вопросы и максимально честно на них отвечать. И неважно, морально какой это будет ответ, правильный или неправильный.
В первую очередь я включил это потому, что я остро ощущал эту тему в то время. Я увидел эту запись тринадцатилетним подростком, она ходила у нас по школе на CD или на VHS-кассетах. И просто когда не было никого дома, мы приходили и смотрели эту кассету. Мы не смаковали это ни в коем случае, но мы пересматривали это.
А что вы чувствовали?
Это очень странные ощущения. Мы сидели молча и, как завороженные, просто смотрели на это, потому что это было наше такое первое столкновение, первый экспириенс со смертью. До этого мы смотрели какие-то художественные фильмы и так далее, «Лики смерти» ― еще что-то такое было, подобное. Но когда мы увидели вот этот снафф чеченский… И надо понимать, что это очень близко к нам, это не так далеко.
Конечно!
И это в любой момент, в принципе, могло бы перейти и к нам. Конечно, мы увидели это уже после войны, это был 2002 или 2003, я уже не помню. Но всё равно ситуация накаленная на Северном Кавказе была в то время.
А сейчас она изменилась?
Да. Стало потише. Я не знаю, или это стало потише, или это всё-таки такой спящий режим, потому что сейчас меньше конфликтов на национальной почве. Потому что тогда это всё-таки был распад большой страны, и на фоне этого каждый народ пытался самоидентифицировать себя, да. А сейчас как-то это всё подутихло, это правда.
Скажи, вот ты ― поколение, ты родился в 1991 году. В 1998 тебе было семь лет.
Да.
И ты взял историю 1998 года. Хотя мне кажется, что сейчас тоже материала достаточно. Почему ты обратился к этой истории? То есть насколько… Не знаю, ты жил, об этом думал, ты знал эту историю с детства, она тебя так потрясла, и ты к ней вернулся?
Вообще если по поводу времени говорить, то я очень… не знаю, то ли это детство во мне говорит, то ли ностальгия, но я всё время возвращаюсь в течение своей жизни к девяностым годам. Я очень плохо помню, я помню их отрывисто, но я понимаю, что это время, вот этот период времени будет всё время на протяжении моей жизни. Потому что там жили люди, которых я любил, они все были очень красивые. И когда я вижу этих людей сейчас старыми и беспомощными, то мне очень обидно за них, и я возвращаюсь всё время туда, потому что всё-таки какое-то радужное время для меня это было.
Ты можешь зрителям рассказать сюжет? Чуть-чуть, чтобы такую всё-таки затравку дать? Это очень важно для нашего разговора.
История… 1998 год, действие происходит в Нальчике. У еврейской семьи воруют сына с целью дальнейшего выкупа.
Сына с невестой.
Да, сына с невестой, да. И в течение всего фильма просто семья пытается достать деньги, чтобы выкупить родного сына. И кто на что способен, и на что семья способна пойти ради спасения, и кто из семьи не способен пойти, на что он не способен.
И знаете, там еще есть параллельная линия невероятная. Линия сестры этого мальчика, которого похитили, которая живет в жуткой тесноте и несвободе и чувствует себя совершенно недолюбленной и одинокой. Родители, которые вроде как любят и всё отдали своим детям и при этом не слышат своих детей. Но это правда крутое кино. Я очень хотела, чтобы мы все его посмотрели.
До этого у тебя была короткометражка. Я её тоже посмотрела. Я вообще вчера посвятила день тебе, бросила работу, поняла, что ничего другого не могу делать. «Первый я».
Да.
Это какая-то очень личная история. В общем-то, действие тоже происходит в Нальчике. Подросток, который принимает ислам, принял в сердце ислам.
Ага.
И трагедия в семье. Мама попадает в больницу, сестра боится. И это, конечно, звучит звонко сейчас, звонко, очень актуально и остро. Вот это же какая-то личная тоже была история?
Да, это абсолютно личная история, потому что в 2005 или 2006 году я как-то пришел к тому, что я хочу начать молиться. Я столкнулся примерно с такой же реакцией, с которой сталкивается герой. Не настолько радикальной, но я столкнулся с запретом на намаз, потому что в 2005 году (или 2004, у меня плохо с памятью, с цифрами) произошло нападение на Нальчик со стороны боевиков, когда боевики пытались захватить город полностью.
И вот с этого момента отношение к исламу, к религии в городе было настороженным. Начинались потом рейды чуть ли не в мечетях, в хасане и так далее. И те люди, которые просто хотели тихо, спокойно молиться, молились в основном по домам.
А скажи, почему… Вот это как раз такой большой вопрос. Почему молодежь, почему ваше поколение сейчас, поколение помоложе приходит к этому? Почему, что побудило тебя?
Честно, я до конца не понимаю, что меня побудило, потому что это как озарение какое-то пришло. Сейчас я, конечно, не делаю намаз, потому что всё-таки как-то у меня подутихло внутри, я ещё не готов сам к этому.
Но если честно, мне ещё кажется, это отчасти связано со средой, потому что молодежи в принципе нечем заняться в Нальчике. И когда ты изо дня в день, у тебя просто повторяется одно и то же, одно и то же, одно и то же… Я знаю кучу примеров людей, которые делали намаз, уезжали в Москву и перестали его делать, потому что в Москве тут много, во-первых, и соблазна, и много возможностей. Соответственно, они про всё это забывали, что надо пять дней вставать, молиться и так далее.
Поэтому мне кажется, что это в первую очередь связано с…
То есть нет опоры какой-то, нет опять же… Или просто нечем заняться? То есть смотри, это всё-таки про поиск духовного, понимаешь, да? Не знаю, идеологии, каких-то базовых ценностей, какой-то веры, которая дает тебе силу. Или это действительно всего лишь такая бытовая, примитивная: заняться нечем, жизнь скучная, жизнь мрачная?
Прямо так обобщенно, конечно, нет. Есть люди, которые действительно искренне делают намаз и искренне находят в исламе то, что им нужно найти. Но я не раз встречал людей, которые просто делают это от нечего делать или же делают это для того, чтобы, грубо говоря, тебя крышевали. Когда не исходит опасности не из кого, потому что всё-таки люди молящиеся держатся очень так сплоченно друг с другом.
А вот ты понимаешь, почему, условно, твоя семья и семья этого героя в твоем фильме восстает против? Ну ведь есть же страх у нас, у родителей, что следующий шаг будет ― это отъезд, это принятие какой-то радикальной, не знаю, организации.
Ну конечно, я понимаю, почему мои родители были против. Как раз-таки на фоне этого террора, который произошел в Нальчике. Просто молодым людям очень легко прочистить мозги, любой родитель за это боится. Не раз были примеры, были просто видео, где в лесу находятся очень молодые ребята. Это очень страшно для родителей, что твой любимый ребенок просто возьмет и уйдет в лес.
А есть какая-то вина родителей в этом? В том, что дети ищут вот этот на стороне смысл?
Ой, честно, вот этого я не могу сказать. Наверно, когда я стану родителем, я отвечу на этот вопрос. Мне кажется, даже если я отвечу, то это будет высокомерно по отношению ко многим родителям, потому что я сомневаюсь, что они бы хотели такую участь для своих детей.
Вот там есть фраза в этом фильме «Первый я»: «Я хочу молиться, и первый раз меня кто-то слышал». То есть в этом фильме втором, уже большом, в «Тесноте», там тоже проходит эта мысль, да, что эта девочка, эта сестра: «Вы никто нас не слышите». Может быть, в этом тоже есть причины, и тогда вопрос к семье всё равно возникает?
Ну, у меня вообще как-то… Я смотрю на мир как-то, я смотрю на мир глазами своих героев. Я в них пытаюсь вложить то, что я сам когда-то испытывал. И вот эта глухота мира по отношению к тебе, и твоя глухота по отношению к миру. Для меня это всё очень… я это всё очень остро чувствую.
И мне хотелось это передать. Я не знаю, насколько получилось это, насколько определенно можно трактовать всё, что происходит в короткометражном и полнометражном фильме. Но вот глухота мира по отношению к тебе и глухота близких людей ― это одна из главных моих тем, которые я пытаюсь изучить. Пытался изучить и до сих пор пытаюсь.
Потому что она у тебя тоже очень личное такое.
Да.
А вот еще там была какая-то личная у тебя история, извини, связанная опять же с сюжетом «Тесноты». Там была какая-то история с девушкой.
Ну, я какое-то время, да, встречался с еврейкой. Она была ашкеназ. Но мы встречались так довольно долгое время, но её родители были против в какой-то момент, когда уже начинало всё превращаться в более серьезные отношения, потому что они строго понимали, что их дочь выйдет замуж только за представителя еврейской национальности.
И она тоже приняла это?
Да, да. Спокойно.
Ох, правда теснота кругом.
Александр Сокуров. Это, конечно, мне кажется, невероятное счастье ― вот так оказаться у него на курсе и получить от него ещё и благословение. Я так понимаю, что он принимал участие в создании этого фильма как учитель, не знаю.
Да.
Насколько глубоко? Он тобой гордится.
Он читал сценарий, он оставлял какие-то свои комментарии, замечания драматургические. Он отсматривал весь подготовительный период, художественные работы, кастинг-работы.
Скажи, вот много он правил, много вносил изменений?
Нет, на самом деле нет. Он пытается всем своим ученикам привить понимание того, что не стоит повторять почерк Александра Николаевича Сокурова. Нужно иметь свой и вырабатывать только свой почерк.
Он правда запрещает смотреть его фильмы?
Да.
В момент, когда ты у него учишься.
Да, но, конечно же, мы смотрели.
Так.
На стадии… на съемочном периоде он, к сожалению, был всего лишь два дня, потому что он в Италии ставил по Бродскому пьесу. А уже когда был черновой монтаж, первая сборка шла 02:30, мы посмотрели с ним, мы начали с ним монтировать, сокращать фильм, потому что 02:30 ― это довольно много.
Тяжело было отрезать?
На самом деле нет, приятно.
Да ладно?
Потому что когда ты вырезаешь материал, ты понимаешь, как ты трезво относишься.
Ну как, кусочек? Мне даже из программы-то жалко что-нибудь вырезать, понимаешь?
Но всё равно ты понимаешь, что ты трезво относишься к материалу. Когда у режиссера есть любовь к материалу, это очень губительно, очень.
Вот, режиссер тут мне за кадром показывает: «Вот, обратите внимание, так правильно!». А мне всё жалко.
Скажи, вот что главное ты вынес из общения с Александром Николаевичем?
Ой, самое ценное, что я вынес из всего этого, ― то, что надо очень сильно любить литературу и стремиться к литературе, потому что до мастерской я как-то очень мало читал. Я очень сожалею об этом.
Скажи что-нибудь детям, например, понимаешь, подросткам. Вот сыну моему скажи, почему важно читать.
Душа растет от этого, на самом деле очень сильно растет душа, и ты начинаешь ощущать себя как личность, а не просто как какой-то сгусток энергии, который просто существует в этом мире. И это большой опыт, потому что человек не может пережить всё, а художественная литература или документальная литература, например, тот же Шаламов или Платонов, ― они просто помогают тебе пережить тот опыт, который они сами пережили, они делятся с тобой своим опытом. И это облагораживает, мне кажется.
Тяжело наверстывать это было?
Да, очень тяжело, потому что никакого бэкграунда культурного у меня не было, особенно в музыкальном плане. Симфонии Бетховена, Моцарта…
Это тоже он давал, да?
Да.
То есть он вас приобщал, увлекал.
Конечно, у нас был очень большой упор на европейскую литературу, русскую литературу.
А как это происходило? То есть он давал какое-то количество обязательных к прочтению книг, к прослушиванию…
У нас по каждому предмету был свой преподаватель, то есть по литературе к нам приезжали раз в неделю преподаватели из Москвы и Санкт-Петербурга, потому что в Нальчике нет кинематографа вообще. И они приезжали с определенной программой, которую, видимо, они как-то согласовывали с Александром Николаевичем. Какой-то список литературы нужно было к их приезду прочитать, и уже был полный анализ этого всего.
Александр Николаевич приезжал где-то раза два в месяц, если мог, но каждый месяц, раз в месяц он приезжал.
Когда ты получил первую свою награду за фильм «Теснота», что ты сделал?
Да я… Я в этот момент…
Ты вообще как-то ожидал такой успех, вот это всё? Как ты?
Я вообще не ожидал, что мы попадем в «Особый взгляд». Я знал до «Особого взгляда», что нас выбрали в другую секцию Каннскую фестиваля.
Какую?
И как бы я уже обрадовался, уже круто.
Уже, да, ничего себе. Не успел выйти… Самоубийством хотел покончить, а тут уже на Каннской дорожке!
Я очень, если честно, вообще не рассчитывал… Конечно, есть надежда, что тебя возьмут, но уверенности в этом нет. И когда просто из официальной пресс-конференции я узнал, что фильм взяли в «Особый взгляд», для меня это было огромным потрясением. Я позвонил Сокурову, на что он сказал, что он уже всё знает, он уже в курсе.
То есть ему уже сообщили.
Да, ему уже сообщили первому. И когда я получил первый приз… Я не знаю, я как-то… мне было, конечно, приятно, но вот я даже это сказал потом тем людям, которые награждали меня: «Я очень надеюсь, что эта награда поспособствует как-то возникновению кинематографа на Северном Кавказе».
Потому что людям есть, о чем там рассказать. Там есть очень молодые, талантливые авторы, но, к сожалению, сам регион в этом не заинтересован и центральная часть России в этом не заинтересована. Москва, Санкт-Петербург, где обитают кинопроизводственные силы.
И Сокуров не будет продолжать дальше этот…
Набор?
Да.
Насколько я знаю, нет, ни до, ни после он не хочет продолжать. Ему бы с нами справиться, потому что…
Слушай, ну у вас, вот я опять же почитала в твоем интервью, пять или шесть выпускников курса выпускают полный метр. Это прямо…
Четыре, если быть точным. Или пять, я точно не помню. Да, все эти фильмы запускает Александр Николаевич, да.
Это круто же.
Это просто подвиг.
Где вы находите деньги?
Это надо спросить уже не у меня!
Ну как, подожди, ты же вначале, это же ты с этой проблемой всё равно столкнулся, когда ты придумывал кино.
А, вообще? Или где фонд находит деньги?
Фонд…
Я не знаю, где фонд находит. В основном сейчас, например, Владимир Битоков закончил съемки «Глубоких рек», там деньги Министерства культуры были и часть копродукции с «Ленфильмом». Также у меня была часть копродукции с «Ленфильмом» и какие-то там… Я не знаю, откуда ещё были деньги, это надо у продюсера спросить.
Ага. А какой бюджет фильма? Можно это говорить?
Я, если честно, без понятия. Я в это вообще не вникал. Но бюджет очень маленький.
Мне сказали, что фильм уже окупился. Я пытаюсь понять, как он окупился, если он ещё не был в прокате. Видимо, права какие-то были проданы?
На международном рынке он окупился практически, потому что купили в Китай, в Нидерланды, в Испанию, во Францию, ещё в некоторые страны.
А ты что-то зарабатываешь с этого фильма, заработал?
Пока нет, но Александр Николаевич, была инициатива с его стороны, Александра Николаевича, чтобы со мной заключили контракт, чтобы с проката какой-то процент был. Это вообще никак не используется в нынешней системе, и режиссер, и продюсер, но вот Александр Николаевич захотел, чтобы так было.
Подожди, ну хорошо. А гонорар-то у тебя какой-то был?
Вот во время съемок.
То есть во время съемок у тебя был гонорар.
Какой-то был гонорар, да.
Какой-то. А вот тут выяснилось перед программой, что Кантемир устраивался монтажером на телеканал Дождь. Его не взяли. И Ане Монгайт отправлял свою прекрасную короткометражку «Первый я», но Аня просто не успела посмотреть. Она бы взяла, ей бы понравилось. Но у нас этот проект не заканчивается, поэтому короткий метр мы точно покажем, а уж дадут ли нам когда-нибудь права на «Тесноту», я не знаю.
Вот я бы хотела всё равно вернуться к Сокурову. Даже не к Сокурову. Вас там выпускается много птенцов, и четверым-пятерым из вас найдены деньги, запускается кино.
Ага.
Вот это его такая безумная вера в вас, это такое ― дать вам шанс? Мне очень хочется верить, что это дикая вера в нас всех. Очень хочется в это верить. Но мне ещё кажется, что это такой… Александр Николаевич поставил себе задачу, что если он воспитал вот этих учеников, то он должен помочь им с первыми шагами хотя бы. На самом деле он не обязан это делать, он просто нас выучил профессии и всё, мы за это ему уже очень сильно благодарны. Но когда этот человек нас запускает с полным метром, учитывая сегодняшнее состояние вообще в России, то это просто невероятный подарок для нас.
Он поставил себе цель каждому из нас просто помочь в первых шагах, потому что он прекрасно понимает, какое отношение к нам будет.
Скажи, пожалуйста, а ты когда-нибудь дискриминацию испытывал на себе по национальному признаку? Вот ты.
Это очень забавно, я в юношестве испытывал некую дискриминацию в Нальчике, потому что у меня довольно-таки славянская внешность и я не знаю кабардинский язык. Многие думали, что я русский, и за счет этого были какие-то отношения такие неприятные по этому поводу.
То есть в другую сторону, да?
Да. Наоборот, в другую сторону.
А почему не знаешь язык?
Со мной потому что не разговаривали на кабардинском, в семье у меня как-то особо не очень сильно разговаривают на кабардинском как-то. Видимо, смена поколения, не знаю, как-то так с детства. Я, если слышу кабардинскую речь, могу её различить и что-то понять, но вот разговаривать, к сожалению… Это очень тяжелый язык.
А скажи, пожалуйста, а мама была на какой-нибудь из премьер?
Нет, она до сих пор не видела даже фильм.
И фильм не видела? А что она вообще тебе говорит?
Она очень просит, чтобы я ей показал, но я пока не хочу, чтобы мама видела фильм, потому что она очень впечатлительный человек. Мне не хочется, чтобы…
А папа?
Папа… Отец видел, отец смотрел.
Что сказал?
Он меня обнял очень так по-отцовски, что мне было особенно приятно. Были родственники некоторые. Фильм понравился. Я, конечно, не уверен, что там было всё понятно, но очень приятно, когда твои родственники, когда ты понимаешь, что ты не одинок в этом мире, что родственники… Тёплое отношение со стороны родственников ― это очень приятно.
Ты думаешь, понравится на Кавказе этот фильм? Вообще как ты?
Я не знаю, если честно. Я бы очень хотел, чтобы какой-то отклик пошел, потому что это всё-таки моя родина, хочется какого-то… Хочется меньше черствости и жесткости. Я помню, в Иваново был показ, вот когда «Тесноту» показывали, там были представители из Дагестана или то ли с Нальчика, то ли ещё откуда-то с Северного Кавказа, я точно не помню. И после показа у нас был Q&A, и он сказал, что он пришел на фильм очень в таком негативном настроении, что он был настроен заранее опарафинить, грубо говоря, фильм и меня, но когда он увидел этот фильм, он сказал, что он полностью поменял свою точку зрения, что фильм не о том, о чем он думал изначально.
Он выразил замечания о том, что сцена вот эта казни могла бы быть покороче или вообще её можно было бы не включать в фильм, но в целом меня очень порадовала вот такая перемена в его настроении. Я очень надеюсь, что на Северном Кавказе, на моей родине в частности, произойдет эта перемена по отношению к фильму, потому что многие уже относятся скептически: что я молодой автор, пытаюсь выехать на еврейской тематике, снять фильм про евреев.
Вообще не бойся этого.
Экзальтация, эксплуатация.
Ты знаешь, мне кажется, вообще этого нет. Я посмотрела кино. Эта тема, несмотря на то, что она главная, яркая и доминанта, слушай, это могло быть с какой угодно семьей, это вообще про другое.
Да, вообще абсолютно про другое.
Это вообще не про национальность. Поэтому мне кажется, этого не надо бояться.
Скажи, пожалуйста, какие планы? Что ты сейчас готовишь, что делаешь? Теперь у тебя всё, вообще открыты перед тобой все двери.
Пока неизвестно, открыты или нет.
Ну почему? К тебе прибежали уже продюсеры какие-нибудь молодые? Вот у меня недавно был Илья Стюарт, который сейчас один из ярчайших продюсеров.
Да, мы с ним знакомы. Я ему отправлял сценарий даже.
Черт! Как мы все будем потом кусать локти.
Он сказал, что он ему понравился, но, к сожалению, они тогда запускали какие-то проекты.
Ну да, у него сейчас много.
Не хватило сил, да. Знаете, есть много… Со стороны российских продюсеров есть предложения снимать сериалы, но я ещё пока не готов к ним. Есть предложения со стороны Голливуда, мне присылают всякие сценарии, я читаю, но опять-таки не моё. Если история не моя, я не могу за нее взяться.
Мы сейчас работаем со сценаристкой Катей Мавроматис, мы пишем историю про девушку, которая возвращается с фронта Второй мировой войны в деревню и пытается начать жизнь заново. Некоторые мотивы взяты из книги Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Мы вот из этих мотивов пытаемся выстроить целостную историю одной женщины.
Почему?
Я уверен, что женщины ― это героини нашего времени, особенно в кинематографе.
А почему Вторая мировая война?
Почему Вторая мировая? Это послевоенное время. Мне важно не само то состояние, которое она испытывала во время войны, а само то состояние, которое она испытала после. Ведь отношение к женщинам-фронтовичкам после войны, с чем они сталкивались, физические проблемы послевоенные и так далее. Мне это очень интересно.
То есть сейчас на этапе это всё сценария, и пока ни продюсера, ни денег?
Нет, конечно, нет. Пока мы только пишем.
Продюсеры! Продюсеры, перед вами сидит молодая одаренная звезда, очень перспективная!
Ты знаешь, я хотела тебе пожелать удачи, потому что вот несмотря на то, что фильм… вообще он такой мрачный, так по-честному, да, и очень пронзительный. При этом вот торжество гуманизма, что ли, или какой-то души там.
И в этом… в твоем фильме нет чернухи, несмотря на…
Я очень этого боялся, я очень переживал.
Несмотря на то, что она там есть! Но её нет, ты выключаешь кино совершенно с другим чувством. И это очень круто.
Я желаю тебе удачи.
Спасибо.
Я очень жалею, что тебе не удалось поработать на телеканале Дождь, так бы мы сейчас себе тоже эту поставили галочку, вот. Так что с 3 августа обязательно идите смотреть фильм «Теснота». А короткий метр «Первый я», я думаю, мы покажем.
Спасибо.
Спасибо.