Владимир Богомолов «В августе сорок четвёртого», 1973 год

Ну вот, дорогие друзья, мы с вами добрались до 1973 года, до года, когда самый таинственный советский писатель Владимир Богомолов заканчивает самый таинственный советский роман «В августе 1944-го».

Сложная история, перед сложной задачей я стою. Хотя я знал Богомолова, не поверите, я с ним разговаривал один раз в гостях у критика Владимира Новикова, я не могу о нем сказать ничего определенного и достоверного. И знаете, никто не может.

Есть распространенная версия, что настоящая фамилия Владимира Богомолова была Войтинский. Да, действительно, была, он этого не отрицал. Что на фронт он не сбегал, а во время войны был в эвакуации, а позднее в психиатрической лечебнице. Да, наверно, какие-то черты, скажем так, необычного поведения у Богомолова были: невероятная болезненная дотошность, придирчивость, манера дважды обводить каждое написанное от руки слово, сложная система защиты от посторонних, которой он себя окружил, невероятные вспышки бешенства, раздражения.

Но все-таки эта версия при всей свой привлекательности, ― многие ее высказывали, ― наверно, неверна, потому что выдумать себе так дотошно и точно военную биографию, как выдумал ее Богомолов, невозможно, наверно. Есть свидетельства, доказывающие, что Богомолов действительно сбежал на фронт еще шестнадцатилетним, что он воевал, был СМЕРШевцем и что всю жизнь он тяготился виной за свою тогдашнюю деятельность ― при том, что его роман посвящен именно героизации СМЕРШа.

СМЕРШ ведь занимался не только выявлением врагом народа, но и выявлением лазутчиков, шпионов, поиском вражеских передатчиков, это тоже всё было. Так что «В августе 1944-го» ― роман довольно правдивый в этом отношении. По крайней мере, никто не сумел к нему подкопаться.

Примем за истину тот факт, что Богомолов действительно имел описанную им военную биографию, но не будем забывать о том, что человек это был необычайно упорный, скрытный, никогда ничего о себе не рассказывавший. И только в предсмертном своем огромном романе «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» он позволил себе некоторую степень откровенности. Такое действительно не выдумаешь, всё, что он рассказывает о конце своей службы, о победе, о переброске на Дальний Восток, о службе в Заполярье, рассказывает, конечно, трагическую, мучительную историю жизни ― и главное, историю позднего раскаяния, когда он страшно кается за все: и за поведение с немцами, и за поведение СМЕРШа, и за собственную свою слепоту и убежденность в 1946–1948.

Правда, впоследствии Богомолов тоже попал под одну из советских репрессивных кампаний. Он был арестован, полгода провел в тюрьме, на следствии умудрился доказать свою невиновность и отделался увольнением из армии.

Но тем не менее вот этот человек, странный, скрытный, с загадочной судьбой, более всего известный к тому моменту рассказом «Иван» и его экранизацией работы Тарковского «Иваново детство», появился в русской литературе как бы ниоткуда и сразу сенсационным образом.

Самая издаваемая, самая тиражная, самая популярная книга о войне ― это не «В окопах Сталинграда», и не «Жизнь и судьба», конфискованная и вернувшаяся к читателю только после перестройки, и не военные рассказы Солженицына, например, «Случай на станции Кочетовка». Самая тиражная и самая знаменитая книга о войне ― это «В августе 1944-го», военный детектив.

В 1973 году Богомолов закончил книгу. Естественно, он нуждался в визе (00:04:17), чтобы ее напечатать. Цензоры в нее вцепились. Больше 130 поправок навязали ему, он отбил все, в книге не было изменено ни одного слова. И она появилась в журнале «Новый мир», в трех номерах, которые передавались из рук в руки, предельно затертые, и сразу стали сенсацией.

Книга эта даже не двойственна, а тройственна. Вот об этом мы и поговорим. Представьте себе советский военный роман, написанный при этом с вызывающе несоветских позиций, детективный, невероятно интересный, и, формально относясь к соцреализму, этот роман тем не менее выдержан в самой авангардной технике и стилистике. Роман этот являет собою некоторую хотя и высоко читабельную, но все-таки смесь Джойса и Дос Пассоса. И вот когда вы представите себе советский военный детектив, написанный Джойсом, вот тут вы действительно ужаснетесь тому, какая великолепная каша варилась в этой, такой на первый взгляд твердой голове.

Роман этот повествует о том, как сотрудники опергруппы Алехин, Таманцев и Блинов (капитан Алехин ― вообще выдающийся, замечательный профессионал разведки) должны накрыть разведывательную группу противника, которая наносит огромный ущерб и передает откуда-то из белорусских лесов очень точные сведения о дислокациях и численности советских войск.

Накрыть эту группу крайне сложно, потому что белорусские леса обширны, но группа эта такая опасная и приносит такой ущерб, что готовы уже советские войска пойти на то, чтобы организовать невероятную дорогую, отвлекающую огромное количество личного состава операцию по прочесыванию лесного массива целиком. Туда десятки тысяч человек должны быть брошены. И для того, чтобы этой операции избежать, у Алехина, Таманцева и Блинова есть трое суток, во время которых у них есть последний шанс накрыть эту рацию.

Это вымышленная история, но таких историй было несколько, они могли иметь место. Поразительно это напряжение романа, упакованного в трое суток действия, когда они должны, пользуясь тончайшими, точнейшими приметами, по документам, по странностям поведения распознать вот этих людей.

Богомолов виртуозно, прекрасно зная предмет, как он это называл, «массируя компетенцию», накопал массу сведений о том, с помощью каких тайных знаков ― не просто водяных ― определялись настоящие удостоверения. В одном месте стоит точка вместо запятой, в другом оборвана фраза ― то есть эти документы таят в себе несколько этажей кодировки, несколько плоскостей ее слоев. И вот каждый человек, вызывающий хоть какое-то подозрение, проверяется под этим рентгеновским взглядом Алехина.

Работа Таманцева и Блинова, так сказать, несколько более простая. Старлей Таманцев имеет кличку «Скорохват». Он немедленно раскалывает взятого человека. Он умудряется так его шокировать, так запугать, что он сразу начинает всех сдавать. Но проблема в том, что узнать впервые, подать условный знак должен как раз Алехин. И вот с помощью условных кодовых фраз они общаются, досматривая подозрительных людей, они занимают очень точно места во время досмотра, чтобы дать возможность для стрельбы, если понадобится.

Это сложнейшая, тончайшая музыкальная партитура. И надо сказать, что эту работу настоящих профессионалов разведки описывает Богомолов с наслаждением, описывает, как настоящий профессионал. Почему эта вещь с наслаждением читается? Потому что она с наслаждением написана, потому что автор любуется профессионализмом.

Надо сказать, что есть две книги во всей русской литературе о войне, где автор так упивался бы именно профессионализмом. Первая ― «В окопах Сталинграда», где суровый, хмурый сапер, замечательный профессионал своего дела, в прошлом бухгалтер, относится к своей работе с такой же тонкостью, как дирижер к управлению оркестром. Война для Виктора Некрасова ― это время блестящих профессионалов. И вот такая же профессиональная, тонкая, хитрая работа ― это работа контрразведки в «В августе 1944-го».

Роман имел несколько названий: «Возьмите их всех», «Момент истины». В конце концов Богомолов остановился на сравнительно простом, такой протокольном несколько. И вообще в этой книге подкупает ее деловитая, будничная интонация. Ни слова о героизме, но зато в ней, собственно говоря, три слоя, и это как раз делает ее такой читабельной, сложной и увлекательной.

Первый слой ― это документы. Документов много, частью они Богомоловым вымышлены, частью стилизованы, частью это документы подлинные, добытые им за время десятилетней пристальнейшей работы в архивах.

Второй слой ― это повествование от автора, и это повествование тоже подчеркнуто нейтрально и чрезвычайно плотно, насыщено, абсолютно лишено лишнего. Это такая голая проза, скелет прозы.

А вот третий ― это внутренние монологи героев, и вот эти внутренние монологи написаны джойсовским методов. И особенно поразительны вот эти двадцать страниц, на которых внутренний монолог Алехина во время пятиминутного досмотра документов Мищенко.

Мищенко ― это чрезвычайно опасный, чрезвычайно опытный, заброшенный оттуда предатель, причем давно уже ушедший на запад. Это человек, который готовился в лучших разведшколах еще до войны, имеет огромный, долгий опыт антисоветской работы. И вот сейчас его вычислить крайне трудно, он владеет русским с интонациями классического крестьянина.

У него и особых примет-то нет! Единственная особая примета Мищенко ― это следы от двух фурункулов на пояснице, и поэтому всё время Алехин про себя повторяет: «В баню бы мне с тобой, дорогой! В баню!». Но ни в какую баню он, конечно, с ним сейчас пойти не может, потому что он увидел его в лесу, он его досматривает и надо либо отпустить группу, если это случайные люди, либо уничтожить ее, либо ― это оптимальный вариант ― взять и допросить, а Мищенко не из тех, кто раскалывается.

И вот он допрашивает его, а сам думает тоже в три слоя. Постоянно в его сознании присутствует мысль о дочери, которая больна. Он узнал, что у нее костный туберкулез: «точит суставы и лижет сердце». Он всё время про себя повторяет эту фразу: «Точит суставы и лижет сердце». Это ему жена написала в письме.

Второй слой его сознания ― это проверка документов. Точка здесь, знак там, водяные знаки тут ― и всё это читателю безумно интересно, потому что он ничего об этом не знает, это огромный сложный мир.

И третий слой его мыслей ― это постоянное прокачивание, как это называется на сленге разведчиков, это внимание к малейшим особенностям поведения, интонации Мищенко, предполагаемого Мищенко. И потом Таманцев, как раз вот этот старлей, кричит: «За пять минут прокачать Мищенко! Ты бог, ты бог! Ты его заместитель по разведке!». Потому что действительно, прокачать Мищенко, которого не могли никогда, а он за пять минут разговора сумел понять, кто перед ним, и подать сигнал! И после этого сигнала Малыш ― Блинов начинает стрелять из кустов, он находится в засаде.

Но вот, понимаете, эти двадцать страниц, которые мы ждем, что начнется пальба из засады… Должен сказать, что по скорости перелистывания, я думаю, эта книга в советской прозе лидирует. Когда-то Роберт Блох сказал: «Не было в моей жизни более быстрого чтения, чем роман Стивена Кинга „Светящийся“», написанный, кстати, примерно тогда. Думаю, что он просто не читал «В августе 1944-го». Потому что момент вот этого потока сознания, изложенного в темпе сознания, ― это, конечно, абсолютная кульминация книги. Да еще этот поток прерывается постоянно вставными главами, документами.

Понимаете, у нас же тикает время. С одной стороны, у нас бесконечно растянувшееся время Мищенко и Алехина, которые находятся в поединке, с другой, всё время нас подгоняют, нам всё время говорят: через пять часов, через три часа, через десять минут начнется общевойсковая операция, отвлекающая огромные силы, по сути, оголяющая фронт. И успеть предотвратить эту операцию можно только одним ― срочно по открытой связи передать сообщение «Бабушка приехала». И финальные строчки романа, на которых Скорохват ― Таманцев кричит в рацию: «Бабулька приехала!» ― вот это момент такого профессионального торжества, которого, наверно, никогда советская проза и не знала.

Самое главное, что сумел сделать Богомолов, ― он сумел показать войну как хитрую опасную тактическую игру блестящих профессионалов. Это не работа мясников, это не крики «За Родину! За Сталина!», это не торжество идеи. Это торжество людей, тонко знающих свою профессию и любящих свое дело, смертельно рискованное.

Сколько бы ни говорили, Быков, кстати, тоже это говорил, что Богомолов больше всех сделал для оправдания советской военной полиции ― да, наверно. Но дело же в том, что он не оправдывает. Для него нет задачи оправдать, перед ним этот вопрос не стоит. Он пытается тоже понять, что делает человека идеальным солдатом. Он отвечает: «Профессионализм, всё остальное неважно». И вот в этом упоении профессионала, описывающего свои профессиональные дела, Богомолову, конечно, нет равных.

Нельзя не сказать несколько слов о его последнем романе, который таким странным образом уцелел. Я знал многих людей, которые были лично с Богомоловым знакомы и отзывались чрезвычайно высоко и о его компетенции, и о его месте в иерархии военных специалистов, в том числе, по-видимому, достаточно приближенных к советским спецслужбам.

Богомолов был вообще очень здоровый мужик, по-русски говоря. Он однажды, возвращаясь из архива с портфелем с очень ценными материалами, которые сумел скопировать, подвергся нападению у себя в подъезде. Нападению каких-то, по одной версии, гопников, по другой версии, не гопников, а людей, которых, видимо, интересовали материалы, которые он нес. Двоих он уложил, двое убежали. Он был глубокий старик, ему было за семьдесят.

Девяностые годы вообще были временем такой гопоты во многих отношениях, но Владимир Осипович обладал некоторыми боевыми способностями, которые не оставляют сомнения в том, где его готовили. И здесь я тоже о его профессионализме должен отозваться с аппетитом и уважением.

Он никому не показывал роман, напечатал из него две главы, одна называлась «В кригере», вторая ― «Алина». Но это примерно 10% от огромной этой книги. Сам же этот девятисотстраничный роман появился посмертно, восстановленный последовательно из частей, главным образом восстановленный вдовой. Должен вам сказать, что это великое чтение. Я, пожалуй, более увлекательного романа после «В августе 1944-го» не читал. Может, там не очень интересное и не очень яркое, удачное название ― «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?», но мысль романа выражена там. Потому что а что осталось вот от этой советской жизни, от этой империи, от этого человека? Что осталось вообще?

Гениальность Богомолова, рискну сказать, здесь в том, что если в «В августе 1944-го» он создал сложнейшую языковую ткань трехслойную, то в романе последнем он пошел дальше ― он смог создать языковую личность. Конечно, это роман не о себе и не от своего лица. Он называл его автобиографией вымышленного лица.

И действительно, он сумел дотошно продумать до малейших словечек, оговорок, до малейших привычек образ другого человека. Это очень большая редкость в литературе. И вот повествующий этот протагонист ― это не Богомолов, конечно, потому Богомолов был и умен, и хитер, и сложен, и сомневался. Это именно человек, который не сомневался, а в какой-то момент осознал всю бездну, в которой он провел жизнь.

И вот этот большой шестичастный девятисотстраничный роман ― это самая, пожалуй, внятная и самая глубокая эпитафия советскому человеку. Там есть поразительные герои, великолепные реплики. Читается он безотрывно. То, что он не стал таким бестселлером, как «В августе 1944-го», объясняется очень просто: время не то. Богомолов перетянул с его публикацией, не желая публиковать его при жизни.

Но время этой книги еще придет. Придет время, когда она, может быть, затмит «В августе 1944-го», потому что «В августе» ― это просто прекрасный военный детектив, а «Жизнь моя» ― это слепленный человек, попытка соревноваться с Богом, создать другого человека и описать через него трагедию поздней советской власти.

Поэтому Богомолов остается еще и непрочитанным читателем. Правда, в порядке утешения можно сказать, что ни в одном российском магазине в ближайшее время вы не найдете в свободной продаже ни «В августе 1944-го», ни «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?». Купить эти книги сразу после выхода стало невозможно, а это самый большой показатель успеха.

Ну а в следующий раз мы поговорим о главном российском документальном романе ― об «Архипелаге ГУЛАГ».