«Уму непостижимо, что мы творили в эфире. Это было великое бесформатье»

Добрый вечер, драгоценные зрители телеканала Дождь. Меня зовут Михаил Козырев, и сегодня очередной вечер из цикла программ, которые называются «Как все начиналось». Много у нас уже было программ, и к себе в гости я приглашаю тех людей, которые не понаслышке знают, что такое девяностые, и были ли они лихими, а тех, кто делали эти самые девяностые. И сегодняшняя программа не будет исключением, я сегодня пригласил своего коллегу и друга, если не самого влиятельного человека на радиорынке, то точно одного из самых влиятельных. Под его руководством находится девять, девять (!), радиостанций, это «Авторадио», «Юмор ФМ», «Радио Энерджи», «Радио Романтика», «Комеди Радио», «Релакс ФМ», «Сити ФМ», «Детское радио» и «Эхо Москвы». У меня в гостях Юрий Костин. Добрый вечер, Юра.

Добрый вечер.

Я сейчас правильно все перечислил?

Абсолютно. Единственное что, «Сити ФМ» теперь называется «Лайк ФМ».

«Лайк ФМ»? Вот это даже свежая информация для меня. Сколько отроду младенцу?

Да, быстро все меняется. В общем, на самом деле уже год с лишним, но ничего, не страшно.

Давай начнем вот с чего. Как ты встретил девяностые годы? То есть давай перенесемся в 1989-1990. В 1987 году, как я понимаю, ты пришел в Главную редакцию Гостелерадио, чтобы вещать на Северную Америку, а потом еще и на Великобританию.

Ну да, как ты знаешь, на иновещание. Иновещание вообще кузница кадров, многие радийщики, которые потом создавали отечественное FM-вещание, включая «Радио 101», к выходу в эфир которого я имел отношение, еще и «Радио Рокс», это ребята из иновещания. То есть люди, призванные нести идеологию в западные массы, сами становились жертвой какой-то обратной связи.

Порочных аккордов из Led Zeppelin?

Потому что, понимаешь, вот это Radio Moscow World Service, разрешали иногда ставить какие-то песни, непонятные, например группа «Машина времени». А еще иногда приезжали различные артисты зарубежные, и нам разрешалось брать у них интервью. Вот это пагубное влияние Запада, оно проникало в сознание, и в итоге получились те самые коммерческие радиостанции, собственно, к которым ты тоже имеешь непосредственное отношение.

То есть, как я понимаю, иновещание в ту пору для выпускника было скорее ссылкой, очень непрестижным распределением.

Абсолютно правильно. Я так всегда и считал, что это временно. Как говорил Арамис в нетленном произведении Дюма, «Мушкетер я только временно». Я думал, я поработаю пару лет, и начну отстаивать интересы страны на переднем крае идеологической борьбы где-нибудь в нормальной стране, откуда можно привезти джинсы, диски, в смысле винил, и все остальное, что было большим дефицитом.

Где-нибудь в скромной европейской стране…

Но не получилось. Вот до сих пор это «временно» продолжается.

Как, в какой момент у тебя созрело достаточно наглости для того, чтобы вдруг помыслить о том, чтобы создать собственное радио?

Вообще много очень таких интересных ситуаций, которые, казалось бы, должны были пройти мимо, и не изменить мою жизнь. Ну, во-первых, распределение на иновещание. Альтернатив было мало, была газета «Красная звезда» и «Сельская жизнь», потому что в 1987 году такой период был, когда ни дипломаты, ни идеологи, ни журналисты-международники особенно не требовались стране. Казалось, что вообще все закончилось, никакой внешней политики больше не будет, а будет «мир, дружба, жвачка» навеки. И собственно, я пришел на иновещание и очень сильно переживал, недели две, а потом как-то так сложилось, что стали появляться интересные люди на горизонте. И вдруг пришло письмо от одного американца, которого звали, и зовут, он жив и здравствует, Джек Гарднер, который нас попросил ему присылать еженедельно некую программу о том, что в новой горбачевской перестроечной России происходит, что мы и стали делать. Надо сказать, пытались мы это делать сначала подпольно, потом я понял, что подпольно это невозможно.

Почему подпольно?

А потому, что как-то работать на заграницу вне дирекции программ, которая контролировала и фактически цензурировала то, что мы делали, было как-то неправильно. Мягко говоря, можно было за это схлопотать, и серьезно. А это был 1987 год, никто еще не думал, что случится август 1991 года, не говоря уже про декабрь 1991 года. И поэтому сначала мы делали это тайно, потом нашли среди руководства нашей редакции единомышленников, там же я познакомился, во время записи одной из этих секретных передач со своей будущей женой, которая со мной потом работала с первого до последнего дня.

Давай говорить прямо, вас объединила подпольная антигосударственная деятельность?

Ну, нам казалось, что это деятельность на благо государства. Собственно, с этого письма все началось, потому что фактически мы создавали свой собственный маленький проект. Потом это все было объединено под брендом Russia Today, извини, конечно, не при Russia Today будет сказано, не при здравствующей сейчас успешно компании.

И не при Маргарите Симоньян. Это отдельная интересная история. Вы же придумали это название?

Ну, на самом деле, название оно само напрашивалось. Для американцев это было понятно, USSR Today никто не очень понимал, все равно нас называли Russia, большинство, в мейнстриме? среди публики именно называлось Россия. Так все и получилось. И честно говоря, люди, окружавшие меня, был такой известный режиссер в наших кругах, Сергей Юрьевич Зайцев, известный тебе, он советовал очень попытаться получить право на вещание экспериментальное. Тогда же все было экспериментальное, кооперативы экспериментальные. Казалось, что это временно. Получить вот такое право на вещание в FM-диапазоне, и мы все страшно на него за это злились, и ругались, и говорили, что ну откуда, приемников нет, аудитории нет.

На чем тогда слушали радио? Это нужно молодой аудитории объяснять.

Радио тогда, как такового, в том виде, в каком оно сейчас существует, не было. Появление «Радио Рокс» и «Европа Плюс» способствовало тому, что люди стали действительно всерьез искать магнитолы с приемниками, которые имели диапазон FM. А так-то «Былина», помнишь, такой был в автомобилях приемник? Там только УКВ, нижний диапазон, на котором ничего не вещало, пока не появилась «Европа Плюс». То есть в основном слушали на средних волнах, и в основном слушали ту самую службу вещания на зарубеж, которая позволяла себе не просто говорить по-английски, но еще и какие-то песни передавать, такие подозрительные.

И Зайцев, по сути дела, был первым, кто просек, что надо брать FM-частоту?

Ну, я думаю, что в нашей компании, в нашем коллективе, который создавал вот эти программы для американцев, кстати говоря, мы рассказывали о том, как круто у нас все меняется в лучшую сторону, то есть в принципе не очень сильно тогда отличались от Первого канала.

А ты сам сидел у микрофона?

Да, я сам сидел у микрофона, потому что мы все обучались работе с микрофоном и вещанию на английском языке, с акцентом, безусловно, но старался, по крайне мере, меня понимали. Ну и образование все-таки, мы очень хорошо и прилежно учились, в те времена.

И значит, Зайцев сказал: «FM — это будущее»?

Знаешь, Миша, его роль была одной из решающих, потому что уже к тому моменту появилось «Радио Рокс», а если ты помнишь, он ведь там работал, вещали-то они из Осло.

Из Норвегии?

Из Норвегии. Там же и Сережа Архипов, будущий основатель «Русского радио», и Слава Борецкий, один из сотрудников «Радио 101» и «Радио Рокс», поначалу, естественно, работал, и Олег Гробовников, и много-много кого еще можно вспомнить.

Но Олег Гробовников, помимо этого, еще и вещал, он делал «В эфире молодежный канал, канал, канал». Я помню.

Это была хорошая школа, надо сказать. Все-таки уровень качества, вот это ОТК пресловутое, которое у нас был, конечно, не давал возможности людям, которые не умели говорить, подходить близко к микрофону. Не говоря уже о том, чтобы какую-то собственную точку зрения высказывать, это позволялось только обозревателям. Мы в последнее время, на закате уже СССР, Владимир Владимирович Познер делал комментарии, которые как руководитель отдела редактировал с пиететом, относясь к его таланту писать и говорить на английском языке.

Да еще и с уникальной вот этой чуть-чуть шепелявой интонацией.

Есть такое. Это, кстати, очень важно для радио, некие нюансы, которые есть.

По которым ты моментально, у тебя в отдельную директорию матрица этого голоса западает.

Абсолютно.

Так к кому вы пришли с этой идеей? И как на нее отреагировали поначалу?

Ты знаешь, все получилось очень странно. Мы действительно, как тот Д'Артаньян с 11 экю в Париж, мы пришли к Валентину Ивановичу Хлебникову, заместителю председателя Гостелерадио СССР, он размещался там же, на Пятницкой, 25. Впоследствии он давал нам кабинет, потом расскажу, для чего. Для встреч рекламодателей первых, потому что каморка, в которой мы размещались первые два года, туда нельзя было пригласить человека. И слушали музыку, кассеты, на автоответчике, потому что другого носителя не было. То есть ты помнишь, автоответчики были с кассетами. Так вот, к Валентину Ивановичу мы пришли, и в тот момент уже одна из частот, которые тогда открыли, а надо пояснить, что частоты, которые сейчас используются для вещания FM-радиостанций, как ты знаешь, были оккупированы военными. Поэтому нужно было специальное разрешение, лицензий, как таковых, не было, это все в ведении Гостелерадио и Останкино находилось. Мы пришли, я вот, честно говоря, сейчас при всем уважении не могу представить такую ситуацию, чтобы мальчишки фактически, мне было 24-25 лет, по-моему, и сказали, мы хотим получить частоту, не могли бы вы нам ее отдать. Это государственный ресурс, конечно, мы понимаем, но вот мы тут программу придумали, и вообще, мы хотим делать радио настоящее, у нас есть опыт, мы журналисты все, с образованием, и вот уже несколько лет работаем в Гостелерадио СССР. Он посмотрел на нас, конечно, с грустью, я очень помню это хорошо, и говорит, вообще-то, частоту 101.2, на которой мы планировали создать свою собственную радиостанцию, мы ее уже отдали и фактически пообещали одному американскому предпринимателю. Тебе он известен, это та же компания, которая в свое время запустила на 2 недели раньше нас радио «Максимум».

Это Harris Corporation и StoryFirst Communications. Питер Герви.

Но, слава богу, договор еще не был подписан. А договоры тогда, у серьезных людей и до сих пор, они считаются святыми. И тут один из нас, не будем говорить кто, встал и сказал: «Валентин Иванович, неужели вы все частоты собираетесь отдать американцам?». После чего, естественно, решение было принято в нашу пользу, потому что мы настолько, видимо, наивно выглядели, и настолько глаза у нас горели, что он это сделала. Я очень хорошо помню, что именно с ним 16 января в 16.30 в 1992 году мы слушали первую песню, которая прозвучала на «Радио 101», Everybody Wants To Rule The World, Tears For Fears.

Потрясающе. А опиши, пожалуйста, как выглядело тогда здание на Пятницкой внутри, какие люди ходили по коридорам, где были курилки, где ты общался с ними? Как выглядели звукозаписывающие и вещательные студии?

Дикторы, как их называли, их не называли ни диджеями, ни ведущими, дикторы Гостелерадио СССР, работавшие на иновещании, были джентльменами. Они и выглядели так.

Аристократически?

Абсолютно правильно, точно ты сейчас сказал, аристократически. Кирилл Вац, например, голос его был слышен на всех хоккейных матчах. Это он по-английски объявлял, канадец по происхождению. Или Джо Адамов, который мог абсолютно, даже если мы были в чем-то неправы, убедить оппонента, какой бы он не был специальности и образования, хоть пять Гарвардов, что мы правы. Но при этом он это говорил на блестящем английском, которым даже они не владели, носители языка. Это были другие, было очень много людей, голоса которых мы все слышали, но не видели их. И это была очень хорошая школа для нас, потому что в принципе, надо признать, когда я слушал, как они работали в эфире, я точно знал, что мы не сможем так никогда, если мы не пройдем ту же школу жизни, которую они прошли. Плюс у них, конечно, всю жизнь Эзопов язык, это и двойные стандарты, и очень много в своих комментариях они пытались донести своего собственного отношения к событиям. Это могли быть какие-то словечки, это могла быть интонация, эти люди были очень свободолюбивы. Одновременно оставаясь служителями системы.

То есть это были люди западного происхождения, влюбленные или очарованные советской системой…

И обласканные ею, заметь. Потому что работать в Гостелерадио и вообще работать на радио было очень престижно, особенно если ты выходишь в эфир. Ты попадаешь в элиту общества, моментально. Какие дамы ходили, какие джентльмены, как они одевались! Ты же помнишь, у нас выбор-то был небольшой обычно.

В материальном плане.

Да-да. Ботинки или кроссовки, это называлось. Да и то, кроссовки, бывало, на двоих с товарищем. И атмосфера была радиодома, вот такого дома сейчас нет. То есть там все было пропитано, там ничего не сдавалось в аренду, естественно, каким-то другим организациям, это было радио. Если это помещение, то это или студия, или монтажная, или редакция, в которой царила атмосфера творчества. Вот в принципе, такая атмосфера царит здесь, у вас, и у нас, на «Авторадио» и на других станциях, это атмосфера постоянного поиска и коллективной работы, командной. Но при этом высочайших стандартов, там плохо работать просто нельзя было. Поэтому, когда мы вышли в эфир, то безусловно, очень большое внимание уделялось тому, кого мы вообще выпускаем к микрофону. Сейчас, мне кажется, несколько другая история, сейчас стандарты менее строгие. Все-таки оформление эфира, качество и единство музыкального полотна дает возможность халтурить, с точки зрения ведущего. Собственно, и поэтому ведущих мало кто знает по именам.

То есть мы прожили короткий достаточно отрезок времени, который как раз пришелся на девяностые, когда те люди, которые были набраны, первое и второе поколение, и уже считались радиоведущими и диджеями, они, собственно говоря, стали патриархами своего ремесла. И все, дальше, с двухтысячных годов, очень сложно назвать, мало кто приходит на ум. Опять-таки, наверное, надо сделать скидку на то, что мы родом из той эпохи.

И нас больше стало, я имею в виду, радиостанций.

Да, конечно, раздробление, из-за этого огромного выбора стало существенно сложнее запомниться. И кто был в этом первом наборе «Радио 101»?

Ну, набор был такой блестящий, надо сказать. Но если помимо Сергея Зайцева, который был первым режиссером, нарезал джинглы из всего, чего придется, никаких музыкальных библиотек купить или библиотек звуковых эффектов купить у нас не было никакой возможности. Правда, рядом находилась студия зажиточных ребят из «Радио Рокс», у которых можно было стрельнуть пару дисков, несмотря на конкуренцию. Правда, конкурентами вот этих оборвышей, кем мы тогда всем представлялись, нас не считали первое время, но тем не менее. Но Зайцев, Ирина Богушевская, замечательная певица, которая выступала на «101» под фамилией Тверская, Ирина Тверская. Павел Мордюков, он же Паша Задорожный, по версии «101», саксофонист, музыкант, прекрасный человек, из группы «Несчастный случай». Ну и собственно, Леша Кортнев, который приходил записывать ролики и вообще все время был вокруг нас, в нашей орбите. Андрей Норкин, ныне и какое-то время назад тоже ведущий НТВ, самородок, человек, который специального образования подобного не имел, но при этом умеющий великолепно держать аудиторию и вести прямые эфиры. Кира Клейменов, кстати говоря, нынешний заместитель генерального директора Первого канала, он у нас новости читал и достаточно быстро обучился профессии. Вообще-то, надо признать, что под псевдонимом Юрий Алексеев я в эфир первое время выходил, потому что народу не хватало.

Сохранились записи эфиров?

Да.

Не теряй, не стирай.

Как можно! Записи первых эфиров есть, есть записи уникальных вообще ситуаций. Вот как можно себе представить, чтобы станция, у которой аудитория, чуть ли не всех их мы в глаза знали, в лицо этих людей, чтобы аудитория снисходительно относилась к таким поступкам, как, например, в 1993 году празднование одного года с начала вещания. А там день за год шел, чтобы выжить как-то и продержаться, рекламы же тогда никакой особенно не было. Хотя первого рекламодателя я помню. Чтобы в этот день мы вместе со слушателями отмечали день рождения, причем вот этот стол, за которым обычно ведущие сидели, он был превращен в обеденный стол. И за ним сидел весь коллектив радиостанции и радостно выпивал вместе с аудиторией, принимая звонки и превращая постепенно это все в реалити-шоу, потому что постепенно и темп речи менялся, и вокабуляр, и настроение. И выходили в эфир люди, например, водители, которых раньше ни за что бы туда никто не пустил. Это был первый год в эфире отмечен.

Скажи, опиши, пожалуйста, мне аппаратуру на этом столе. С чего вы играли?

Мы играли, у нас был венгерский пульт, приписанный на Гостелерадио.

Венгерский?

Венгерский пульт, невероятного качества выдавал он звук. Естественно, все аналоговое было. Значит, было два СТМ, это студийные магнитофоны, огромные такие два стола, вот такие, на которых стояли, чтобы было понятно, компакт-дисков у нас было всего 15 в день выхода, остальное все давалось либо с бабин, катушек таких больших, либо с кассет, которые кто что смог, из дома принес. Директором программ человека назначили, потому что он принес 15 компакт-дисков, и он был невероятно авторитетный человек. Его и уволить нельзя было, потому что увольнялся человек вместе со своими компакт-дисками. И было еще два компакт-дискпроигрывателя, один проигрыватель непонятного ориджина вообще, который там был найден в недрах Пятницкой, 25, а второй мы с Михаилом Иконниковым, ведущим потом программы «Джаз, частная коллекция», у нас же были еще и джазовые передачи, такая эклектика невероятная, мы с ним купили на последние опять же деньги в морозной Москве, где-то на Неглинке, у какого-то спекулянта, переплатив, очевидно. Но этот компакт-диск имел прикол определенный, его все хотели по два раза за смену диджейскую выбросить, потому что там диски проигрывались по-другому, не стороной, где картинка, а наоборот. То есть другими словами, его надо было ставить не так, а так. А поскольку дистанционного управления на пульте не было, то включалось все очень просто: диджей выглядел примерно как вот эти вот непонятные, со щупальцами, животные, в фильме Man in Black, у которых много очень рук, то есть он должен был одновременно выводить микшер, а другой рукой включать СТМ. То есть это были не люди, а титаны.

Это знаменитая баллада группы Dire Straits — Sultans Of Swing и тишина.

И не включается, поэтому нужно продолжать говорить.

И быть к этому готовым. Ну подожди, а как же волшебные картриджи, карт-машины?

Ты понимаешь в чем дело, карт-машины, это было с придыханием, во-первых, произносилось. Карт-машины были только у буржуев, к которым я могу сейчас отнести и тебя, а также у ребят с «Европы Плюс», которые они называли «картушами», по-французски, мы вообще не понимали это.

Ля картуш.

Карт-машина у нас появилась первая в 1993 году, и мы бурно отмечали неделю это событие. Она появилась вместе с первым компьютером, и еще с хард-диском таким, накопителем джинглов. То есть это было очень круто, это еще совпало с переездом в новую студию. Случилось это после событий 1993 года, как раз зимой.

Мы сейчас отдельно об этом поговорим, но нужно объяснить, что такое карт-машина.

Карт-машина это такая вещь, которую сейчас в принципе айфон может, извините, любой смартфон может заменить студию. Карт-машина — это очень лихой аппарат, картридж, на нем записывался либо песня, либо джингл, либо рекламный ролик. И в тот момент, когда диджею нужно было поставить отбивку, или джингл, или ролик, он выводил микшер и лихо забивал этот карт туда. Это выглядело как, наверное, это сродни каким-то очень крутым манипуляциям космонавтов, наверное.

Мне всегда представлялось, что это пульт, пульт управления полетом. То есть это было настолько круто вообще.

Это было круто.

Если и сейчас подумать об этой аппаратуре. Но при этом современная аппаратная на телеканале или студия на радиостанции, у меня не вызывают уже вот такого ощущения, что ты приобщен к волшебству какому-то. Вот с этими нелепыми карт-машинами, СТМ, на котором мы гоняли и резали пленочку, склеивали. Ножницами, самыми маленькими лезвиями, скотчем.

И какое качество было!

Можно гордиться. Первые рекламодатели, как они выглядели, как они общались? Какие деньги к вам пришли?

У меня друг есть, Андрей его зовут, он торговал всем. Он из другой сферы, мы с тобой из сферы медиа, то есть не очень нормальные люди, в принципе. А он нормальный человек, и он в девяностые понял, что вообще все началось. И он, конечно, идеалист большой, он и строитель, и человек творческий, но при этом первые деньги он заработал на всевозможной торговле, в частности, он торговал нефтью, причем в Казахстане. Нефтью тогда еще можно было торговать таким образом. И поскольку он торговал нефтью, мне показалось, что у него должны быть деньги, ну так, справедливо. У нас где-то в советском сознании нефть ассоциировалась с Рокфеллером, с деньгами.

Как у Владимира Семеновича, «взорвано, уложено, сколото, черное надежное золото».

Да, обязательно. Тем не менее, я пришел к Андрею домой и попросил его дать рекламу на «101», сказал, что это невероятно эффективно. Он спросил, где вещает «101», я сказал, что «101» пока вещает в Москве, но у нас есть планы экспансии. А в принципе, если очень сильно постараться, я, конечно, схитрил немножко, то через спутник можно принимать, где хочешь. Почему через спутник? Ну, мне казалось, что со спутника можно принять любой сигнал, подкованы мы еще тогда были не очень. Он сказал, хорошо, я отдам рекламу, мне нравится ваше радио, тем более, всего три станции, и слушать особенно-то нечего, да и мы с тобой друзья. И он тогда заплатил, в 1991 году, в 1992 году, по-моему, 100 тысяч рублей за рекламу своей компании. В тот момент, когда деньги мы уже получили и радостно расплатились с арендодателем и заплатили первую нормальную зарплату, купили бутерброды и много коньяку, мы его пригласили, как первого рекламодателя. Он задал вопрос, когда мы все расслабились: «Скажите, пожалуйста, раз ваша станция вещает в Москве, а продаю нефть я в Казахстане, зачем мне эта ваша реклама?». На что я нашелся и сказал: «Имидж». Через 4 года он получил диплом первого рекламодателя в золоченой рамке. Вот действительно это было так.

Самое важное, сколько просуществовал его бизнес? Еще долго, я надеюсь?

Да, нефтяной бизнес, он быстро из него решил уйти, по причине нежелания быть в центре внимания разных больших игроков, и занялся строительством. И достаточно успешно этим продолжает заниматься. Как это ни смешно, вторым рекламодателем, но несостоявшимся, стал некий музыкант, вернее, его продюсер, который имел тоже такие странные связи, контакты. В девяностые имело место крышевание, так называемое, и он пришел и поинтересовался, хотим ли мы взять чемоданчик с деньгами, за то, чтобы крутить классную, наконец-то нормальную, русскоязычную музыку. А на «101», как ты знаешь, она существовала только в одной программе, под названием «Магистраль 101», и там были очень такие, экзотические, скажем, артисты, «Манго-манго» впервые прозвучало. Никто не понимал, какое будущее, и есть ли оно у таких коллективов. Поскольку космополитичные очень слушатели были, хотелось побольше зарубежного, причем разного, от Жоао Жильберто до того же Стинга, очень были голодны люди до такой западной музыки. Мы ему отказали, он невероятно возмутился, и были некоторые даже ситуации, мне приходилось общаться с представителями определенных структур, которые меня пытались уговорить своими методами. Но при этом у них диссонанс возникал, выглядел я, конечно, поскольку домой ездил на электричке.

Куда?

У нас тогда квартирка маленькая была в Видном, в хрущевке. Ну, так получилось, вообще я москвич, я из Москвы, из Коньково, но тогда вот мы жили там. И вид у меня соответствующий был, то есть я никак был не похож на владельца радиостанции, поэтому у них возникало ощущение, что что-то не так, что я кого-то, видимо, представляю, потому что реальные владельцы не могут быть такие. И поэтому на этом удалось сыграть, и они от меня отстали. А песен мы за деньги не ставили принципиально.

Это же было поворотное решение?

Это решение в какой-то степени не дало нам возможности в определенные моменты получить те дивиденды, которые мы могли бы получить. Но мы получили зато другие.

Репутационные.

Да. Не знаю, насколько сейчас будет понятно тем людям, которые смотрят, но мне кажется, что это самое дорогое, что у нас есть.

Ты сейчас говоришь об истории «101»? Об истории этой конкретной станции?

Да.

И ни разу никто не заподозрил вас в этом. И я помню, что были очень большие на рынке слухи, связанные с тем, что вот туда нужно занести, какие-то прайс-листы были, ходили все время. Но то, что вы в них фигурировали, это точно абсолютно. У меня тоже же, я тоже проходил. Никто на моей радиостанции, на «Максимуме», не хотел встречаться с Юрием Шмильевичем Айзеншписом, например, и мне пришлось это все взвалить на свои плечи. И надо сказать, что три часа, проведенных в машине с ремиксами Влада Сташевского, это не слабо. Может себе вынеси мозг, но я даже и это выдерживал. Опиши, пожалуйста, слушателей ваших. Кто были эти люди? Вы же, как ты говоришь, на самых ранних днях существования могли их всех знать в лицо. Что это были за люди?

Да, потому что статистика приемников недоступна, к сожалению. Но первые цифры, которые нам давали люди из ВЦИОМа, где-то в районе 200 тысяч приемников всего, способных принимать наши частоты, было в Москве. А это вообще ничего, считай. Если разделить это между «Максимумом», «Радио 101», «Европа Плюс», кстати, не сразу на FM вышла, она была долго на УКВ, и «Радио Рокс», то это безусловно очень мало. Эту аудиторию трудно, как сейчас говорят, монетизировать. Но потом был такой всплеск, поскольку появление наших радиостанций стимулировало покупки… Другими словами, это же все очень просто объяснить. Музыку купить было нельзя, никаких сервисов по продажам музыки не существовало, магазин был один, и естественно, главным источником музыкальной информации были мы. И плюс это мода была, невероятная мода на то, чтобы слушать радио. Радио было красиво, радио было модно, радио было сексуально, радио было в тренде, что называется. И конечно, мы очень сильно за год подняли количество слушателей, но если ты говоришь про портрет, мы проводили такую акцию, если помнишь, «Формула 101», когда в определенное время наш автомобиль выезжал на некое секретное место, кто первый приедет, скажем, когда объявляли, тот получит приз. И вообще призы получали все, утешительные, и мы видели, кто приезжал. Бывало приезжало до 70 машин, и, конечно, нас радовало, во-первых, то, что это люди, которые за рулем, значит, по тем временам имеющие очень серьезный достаток, а во-вторых, это люди невероятно преданные именно своей радиостанции. То есть если сейчас у человека, грубо говоря, кнопок шесть, их больше, потому что в основном, вернее, молодежь точно в мобильных устройствах только или через интернет прослушивает радио. Сейчас их может быть и десять, и это очень фрагментарно, сегментация очень большая. А тогда преданность радиостанции это был уже такой стиль жизни — слушать «Максимум» или слушать «Радио 101».

И многие приезжали и говорили всегда: «Мой приемник всегда на вас, всегда». Говорили правду.

Хотя были дни профилактики и так далее. И естественно, мы во многом взаимодополняли друг друга, но аудитория была преданной именно конкретному каналу.

Ты когда-нибудь выгонял людей, из эфира хотя бы, за какие-нибудь проколы? У меня была пара эпизодов, очень странных, как-то обычно они были связаны с тем, что человек в неадекватном состоянии ночью выходил в эфир.

Во-первых, надо признать, что мало кто в адекватном состоянии ночью, если человек здоров, выходил в эфир. Мало кто выходил в эфир один, потому что к диджею обычно приезжали гости, или гостьи, которые восхищались вот этими карт-машинами и этим уникальным движением, вот этими понтами. И естественно, мало кто…

Или еще вот это: «А хочешь я тебе песню сейчас поставлю?».

Конечно. А директор позвонит, да и ладно. Можно ведь и трубку не снять, правильно. Мобильных-то не было никаких. Но на самом деле была какая-то внутренняя дисциплина у всех, потому что доверие, степень доверия, которая существовала на «101», не знаю, как было на «Максимум», но она была настолько высока, что, как ты помнишь, у нас не было плейлистов, вообще этот институт появился значительно позже, уже после 1996 года. И каждый ведущий нес, придерживаясь общей канвы и концепции станции, что она не играет шнягу конкретную какую-то, и при этом не уходит в сторону классической музыки, хотя была специальная передача у нас некоторое время, посвященная именно классике. Но это было не нужно, уже тогда существовали, Орфей, по-моему, уже тогда был. Да и вообще классика в Советском Союзе и в постсоветском, в советское время ассоциировалась с тем, что опять власть меняется. Поэтому степень доверия была высокая. Но была пара моментов, когда люди действительно просто вели себя некорпоративно, как мы сейчас можем назвать. То есть, окей, ты можешь пить, веселиться, но работу делай, потому что там экрана нет, и веб-камер никаких не висело, тебя никто не видит, но ты должен говорить четко. Были ситуации, когда люди писали мне впервые объяснительные записки, это были очень сложные психологические моменты надлома в коллективе, потому что коллектив, несмотря на то, что я вроде как вместе с Юрием Прониным и Сергеем Зайцевым был совладельцем станции, но мы были товарищами. А с товарищем можно поругаться, но акции нельзя предпринимать, зарплаты лишать, объяснительные заставлять писать. Мы же все из советской школы, и я не понимал, что такое хозяин, начальник в данном случае. Поскольку мы все делали одно дело, это было товарищеское, поэтому была такая махновщина в некотором смысле, когда можно было обидеться на начальника в открытую. И эти ситуации, первые наказания, отлучение от эфира на несколько дней, конечно, проходили очень болезненно. И в эти моменты как раз «101» перешла на другой уровень уже, он более бизнесовый был, но менее человечный, что естественно, конечно. Но мне тогда как романтику, законченному, наверное, было очень трудно.

Расскажи, пожалуйста, про 1991 год и про 1993 год. Я знаю, что оба этих события ты тяжело переживал, и это описано в твоих книгах, о которых мы еще поговорим и покажем нашим зрителям. Твои ощущения от путча и ощущения от 1993 года?

1991 год, будем совсем откровенны, я тогда посетил накануне Штаты, и поскольку представлял Гостелерадио, мы ездили в командировку за месяц до путча. Меня пригласили на какую-то локальную станцию в Калифорнии, чтобы взять интервью. Причем такой хардлайнер, конкретный ястреб, брал интервью, антисоветчик. И одним из вопросов, вернее даже не вопрос, а так он рассуждал, он говорит: «Вы знаете, по нашим данным, у вас скоро произойдет государственный переворот».

Ни фига себе!

Да, это был июль 1991 года. На что я посмотрел на него и сказал: «Вы что?». И далее словами Михаила Сергеевича «перестройка необратима», «реформы в Советском Союзе необратимы», «мы идем к светлому будущему, к рыночной экономике, но при этом с усилением...»

С человеческим лицом.

Да, с человеческим лицом. Социализм у нас уже давно был, а вот теперь мы меняем его имидж, его образ, его внешнюю коммуникацию. И собственно, он пожимал плечами, а я настаивал на том, что у нас все очень хорошо. Я вернулся, и через несколько недель, приехав на работу, увидел там БТР во дворе на Пятницкой. Ты знаешь, с учетом того, что к тому моменту большая часть жизни была прожита до 1985 года, а де-факто до 1987, даже до 1989, когда начались какие-то реальные реформы именно в сознании нашем происходить. То есть я понял, что все, что игра закончена, что все возвращается туда, откуда мы пришли. И сознание мое, к стыду, даже не к стыду, ради чести надо сказать правду, оно вернулось туда. И поэтому когда мне мой товарищ американский, к которому я летал, вернее, он стал товарищем после этого, кто нас там принимал, позвонил по телефону открытой связи, так сказать, и поинтересовался, переворот ли у нас, я ему ответил: «Да что ты! Так, сейчас ситуация несколько усложнилась, но буду тебя держать в курсе». То есть вот этот страх какой-то…

Вернулся.

Он вернулся моментально. Но при этом юношеский азарт. Я пошел в этот день к Белому дому, хотя… У нас CNN не вырубили, то есть мы смотрели, могли смотреть CNN. И ты помнишь, там прямой репортаж был?

Да.

И говорили про комендантский час. Я вышел и понял, что я просто не попаду туда. 19 августа. А вернуться не смог, потому что милиционеры, которые охраняли Пятницкую, один из них просто меня не пустил, сказал: «Комендантский час. Ничего не знаю». И мне пришлось огородами-огородами как-то проходить, но 20 августа мы уже попали туда, у меня была аккредитация на Съезд Верховного Совета Российской Федерации. И я вместе с магнитофоном туда попал, и поэтому мне посчастливилось в эти дни находиться внутри Белого дома. И ты знаешь, я понимал, что могло произойти. Я, естественно, какие-то материалы для Гостелерадио отправлял, но они абсолютно, по-моему, не попадали в эфир. Американцы звонили, что-то я им говорил из Белого дома о том, что происходит. Но все равно, я думаю, что решительные действия привели бы к серьезным жертвам, и к тому, что это огромное скопление невероятно красивых, как мне тогда казалось, и близких мне людей, были бы рассеяны. Потому что в один момент, я очень хорошо помню, когда я вышел на улицу с «Репортером», магнитофон так назывался, он такой здоровый, с полстола, техника, брать интервью, стрит-токи типичные, «что вы чувствуете?». Все — мы ждем Горбачева, мы ждем Горбачева, его возвращения из Крыма. В этот момент в толпу въехал автобус. Толпа моментально куда-то делась. То есть огромное количество народа исчезло, все думали, что это спецназ. А это привезли еду. Этот момент почему-то я хорошо помню. Я помню, конечно, выступление Руцкого, который прилетел из Крыма, и все ждали Горбачева, а потом Ельцина. Потом мы вышли счастливые из Белого дома. Причем с этого началась, скажем так, совсем другая жизнь. В этом же году фактически и «101» появилась.

Я хотел бы нашим зрителям показать вот эту книжку. Эта книжка называется «Убить Горби», автор ее как раз сегодня вечером мой гость, и я ему очень благодарен за подарок. Я эту книжку пропустил, когда она вышла в 2011 году. Я точно ее буду читать этим летом на отдыхе, что и вам рекомендую. Потому что мне интересно мнение моего гостя сегодняшнего по поводу личности Михаила Сергеевича. Он как отреагировал на это название?

Он сказал, когда я пришел ему дарить книгу, поздравлять, по-моему, с 81-м Днем рождения, он в шутку строго сказал охраннику: «Кто пустил ко мне человека, который осмелился так назвать книжку?». Но его, естественно, предупредили.

1993 год. Радио уже работает. Поделись, пожалуйста, воспоминаниями о том противостоянии Кремля и Белого дома.

Да, как ты знаешь, вещание в 1993 году, любое, телевизионное радийное, можно было организовать из четырех основных точек: Останкино, Пятницкая, Качалова и улица Ямского Поля. На счет Качалова я не очень уверен, но тем не менее. С Пятницкой можно было выходить и в телевизионный эфир. Но Анпилов и другие люди, и возглавляемые ими, так сказать…

Подразделения.

Подразделения оправились в Останкино, где были жертвы, где столкновения серьезные произошли, для того, чтобы захватить телецентр и выйти в эфир, и сделать определенные заявления. Все понимали, что поскольку некоторые люди, возглавлявшие путч, имели отношение к радио и телевидению, они должны были знать, что на Пятницкой существует эта возможность, и мы очень опасались, что они приедут к нам. Я в это время где-то в гостях был, но когда я понял, когда мы увидели, что происходит, и услышали, это захват мэрии. Со страхом, но я сел за руль и поехал на работу, потому что там мои ребята были. А страх был. Потому что до этого Архипов приехал, это тогда один из руководителей «Радио Рокс».

Будущего «Русского Радио».

Да, будущего «Русского Радио». Студии у нас были на одном этаже, на Пятницкой, на втором, близко. Я помню, еще машины поставили у окон, чтобы, если что, эвакуироваться. А он утверждает, что по нему снайпер вел огонь, и даже в машину попадание было. Сейчас проверить не могу, тогда нам не до этого было. И еще очень хорошо помню, что большими сейфами и какими-то металлическими листами был закрыт стеклянный вход в Гостелерадио, в офис, в здание на Пятницкой. То есть я понял, что ждут. И милиция вся была в бронежилетах. Более того, милиция честно призналась нам, что обороняться она не будет, в силу того, что они не понимают, что происходит, и зачем класть жизни, если все равно они захватят Пятницкую. И даже один из них предложил нам пойти в оружейную и взять там автоматы, пистолеты. Да, это сюр какой-то, если сейчас вспоминать. При этом мы с «Роксом» делились друг с другом новостями, и народу приехало много на станцию, то есть люди решили быть вместе в этот день. Я тоже там сидел. И мы периодически с Архиповым обменивались информацией, кто-то с улицы позвонил. Хотя телефонная связь потом была отключена. И было в эфире только две радиостанции в ту ночь, по-моему, с 3 на 4 октября.

«Эхо» и вы.

«Радио Рокс», мы, на счет «Эха», да, скорее всего. То есть три радиостанции, которые не передавали музыку почти, а только говорили, говорили. Мы связывались с другими городами, то есть пытались, пока еще работало все. Для меня это была такая, конечно, во многом проверка, потому что одно дело, когда ты в кино это видишь, а другое дело, когда ты прислушиваешься к шуму любой подъезжающей машины, понимаешь, что эти люди… Ты не знаешь, кто там, и что они будут делать, как себя вести. И мы ведь вещаем, то есть мы по-хорошему должны были выключиться или, например, принять чью-то сторону. А мы как были на стороне власти, так и остались, вернее, на той стороне, на которой мы всегда были, начиная с 1991 года. Так что это был суровый день такой. Потом очень много домыслов и слухов вокруг, и недоговоренностей было вокруг этих событий. И естественно, на радио это все всячески мы пытались освещать, приглашали людей, участников этих событий. И каким-то образом это в книге «Радио» это все пытался описать, в первую очередь, свои ощущения.

Эту книжку я прочел. Прочел я ее с большим удовольствием, потому что, конечно, события, которые здесь описываются, это и часть моей тоже профессиональной жизни. Это, действительно, первый роман о становлении FM-радио в нашей стране. Автор у меня сегодня в гостях. Книжка называется «Радио», я ее купил в аэропорту, и туда-обратно, за два рейса проглотил просто на раз. Чего и вам желаю. Заканчивая наш разговор сегодня, я процитирую тебя же. Ты сказал как-то, мы в то время болели свободой слова. Скажи мне, пожалуйста, что тогда началось, программа называется «Как все начиналось». Что тогда началось? А что с тех пор закончилось?

Ну, мы, конечно, изменились. Мы повзрослели, мы очень сильно во многом оказались разочарованы, потому что свободой, в моем понимании, той, которую мы, в том числе и на своих плечах, частично вынесли, ею воспользовались разные совершенно люди, которых мы не очень знаем, может быть, ну они уж нас точно не знают и знать не хотят. Во-вторых, я считаю, что свобода у каждого внутри. По-моему, даже так где-то в какой-то песне поется.

У Шнура, да. Песня «Свобода».

Хорошо, что мы цитируем одну из самых приличных его песен.

Достойный коллектив.

Ты знаешь, я свободен, тоже цитируя нетленное произведение Кипелова. Все, что я недоговариваю, это я недоговариваю, а не мною кто-то манипулирует. Я очень счастлив, что у меня есть такая возможность. Не было бы у меня ее, я не знаю, как бы я реагировал на то, что со мной могло бы стать после того, что я, после такого периода вседозволенности, так сказал бы, а не свободы, которая у нас была. То, что мы творили в эфире, это уму непостижимо. Ты же помнишь. Это действительно было такое великое бесформатие. Какой там формат на «101» был? Но при этом это воля даже была, какая-то такая, знаешь, когда с Дону выдачи нет, когда беглый доходил до какого-то периода, он уже чувствовал эту волю, этот воздух. Мы им дышали. Но собственно, внутренне я продолжаю сейчас им же дышать. И на «Авторадио», безусловно, это большой продукт, вернее, большой проект, это станция, которая, как ты знаешь, вещает на всю Россию, и даже на Украине до сих пор работает «Авторадио», я думаю, будет и дальше работать. И во многих других странах, и в Латвии, кстати говоря. При этом эта станция, которая спокойно транслирует в эфир общеполитические новости и всевозможные другие истории. И нам всегда интересно дойти до сущности человека, который в данный момент что-то определяет. У нас часто очень большие люди бывают в эфире. Не так часто, как на «Эхо Москвы», но бывают. И мне очень нравится, что, попадая именно в атмосферу FM-радиостанции, они вообще становятся другими. Они просто дело говорят, потому что там формат другой, там тебя не будут слушать, если ты не будешь…

Если ты гонишь.

Вот, если ты гонишь, не будут слушать. Потому что и музыку будут слушать только ту, которую хотят. Это не заставить никого слушать ту музыку, которая тебе нравится. Если ты помнишь, в 1995 году, когда появилось «Русское Радио», была уже очень большая ностальгия даже не по коммунизму, не по коммунистическому прошлому, социалистическому, оно уже стало мифологизироваться каким-то образом, а вот по некой стабильности. И все время вспоминается Визбор, «теперь толкуют о деньгах». Вот захотелось все-таки немножко вернуться туда, где пока о них не говорили. Так что я себе тот, безусловно, больше нравился, и вообще то радио мне больше нравилось. Мне вообще, знаешь, кажется, что в какой-то момент случится то, что и должно случиться. Вот эти пресловутые олди-станции, которые в тех же Штатах обычно создавали те люди, которые хотели вернуться к маленьким проектам, из больших холдингов уходя и делая то, что они хотят делать, и разговаривая на одном языке со своими сверстниками. Что нам с тобой сейчас может диджей нового сказать? Тем более тебе, человеку, который абсолютно точно является той самой легендарной личностью, который в том числе вместе с нами, и во многом революционно, создавали это пространство.

Спасибо тебе большое за то, что пришел в эфир и за то, что так искренне и пронзительно об этом обо всем рассказал. Я чувствую, что тебе воспоминания эти тоже доставляют большое удовольствие.