«Девяностые не были годами свободы. Это было время, когда государство чуть ослабило хватку»

Козырев: Давай начнем вот с чего: 1990 год, эта страница в твоей биографии, которая связана с высшими курсами сценаристов и режиссеров, я с удивлением и с восторгом узнал, что ты учился у Ролана Быкова. Я очень хотел бы услышать твои впечатления о нем, твои встречи, учебу и какую роль он сыграл в твоей жизни.

Константинопольский: Миш, Ролан — это, считай, отец и благодетель, потому что я вернулся из армии, закончил театральный институт.

Козырев: Ярославский?

Константинопольский: Да, как актер, пошел сразу в армию через две недели.

Козырев: Сознательно? Забрали?

Константинопольский: Как? Забрали.

Козырев: Где служил?

Константинопольский: В Белоруссии, 1986 год, 1985-1986.

Козырев: А я — 1986-1988 в Курганской области в городе Шадринск.

Константинопольский: Молодой еще для меня был.

Козырев: Ты бы меня гонял, если бы мы оказались…

Константинопольский: Я, кстати, не гонял никого, нет.

Козырев: Хорошо, повезло.

Константинопольский: В отличие от многих моих коллег. И вернувшись в Москву, я еще в армии решил поступать на режиссуру, хотел как раз поступить на высшие режиссерские курсы, узнал, что набирает Ролан, но мне не хватало возраста, там нужно было закончить высшее учебное заведение и чтобы было три года отработки. А Ролан прочитал мою пьесу, которая называлась «Дон Гуан» — «Дон Жуан», это фэнтези было такое в ритмизованной прозе, и там был Мольер, и Ролан тут же решил, он тут же вжился в образ, и он по-другому не называл это произведение как «Мольер»: «Ну вот у тебя это в «Мольере»». И он попросил у руководства режиссерских курсов, чтобы меня взяли, зачли полтора года моей армии за отработку, и я поступил в 23 года, тогда еще никто не учился так рано, был самым молодым, но у нас курс был самый большой, Ролану всегда не хватало места, он титан, ему всегда было... Если он попадал в какую-нибудь маленькую дырочку, он заполнял собой дальше все пространство, и у нас было пять человек на курсе. К примеру, у Михалкова был один человек, у Мотыля было два человека курс, а у нас было пять человек.

Козырев: Кто? Известными стали режиссерами, сценаристами?

Константинопольский: Коля Гейко, но он умер, он снимал. Со мной на курс поступал Костя Эрнст, он не поступил.

Козырев: Смешно.

Константинопольский: Да. Я помню, как он на вручении мне премии так, наверное, немножко высокомерно сказал: «Гриша, наверное, не помнит, а я помню, что он поступил, а я нет», и Валера Русский тогда, кстати, тоже не поступил.

Козырев: Тоже не поступил? И как Ролан относился к тебе? Как я понимаю, даже вплоть до того, что он пошел защищать твою заявку на фильм.

Константинопольский: Да, я говорю, это абсолютно… Я рос без отца, и неожиданно в 23 года он у меня появился — заботливый, мудрый. Ты бы знал, как он проводил лекции. Ведь он совершенно нас не учил профессии вообще, этим занимался Митта на лекциях и т.д. Он учил нас жизни, он приходил и рассказывал истории из своей жизни, объяснял, как надо было поступить в той или иной ситуации. Какие-то вещи для меня на всю жизнь: не участвуй в интригах, например, конъюнктура — это не удобный рюкзачок, который ты можешь снять, когда тебе надоело, а горб, который к тебе прирастает к тебе на всю жизнь. Если ты один раз прогнулся и занялся конъюнктурой — ты будешь заниматься конъюнктурой всю оставшуюся жизнь. То есть я не буду сейчас перечислять.

Козырев: Ну прям такие заповеди, общечеловеческие принципы.

Константинопольский: Он был гений, он был гениальный артист, он был очень хороший режиссер, его фильм «Айболит-66» для меня просто… или «Чучело», но «Айболит-66» с точки зрения — там понтовая форма, конечно. Он говорит: «Да, у меня была экспозиция на 30 минут. Я потом понял, что можно было, конечно, и на 15 короче сделать, но я был тогда молод, полон сил, амбиций и мне хотелось сделать что-то». Но это разрыв, фильм-разрыв, Ролан — абсолютный гений.

Козырев: Но «Айболит-66» на меня не произвел такого впечатления как «Чучело». «Чучело» для меня было потрясением абсолютно. Я думаю, что здесь речь о возрасте. С этим возрастом я очень легко еще мог себя сопоставить. А «Айболит-66» показывали по телевидению, это была прекрасная, чудесная, угарная, абсолютно такая веселуха.

Константинопольский: Да нет. Там была потрясающе чувственная среда, потрясающе, вся эта Африка, все эти герои, сам Ролан, который играл Бармалея, все разбойники, больные обезьяны — это гениально было. Плюс он там еще играл с форматами. То есть там все время его герои, как и он сам, там каше было 2.35, совершенно разные форматы были, а делалось это очень просто: это строилась такая...

Козырев: Декорация типа экрана? Фрейм такой, да?

Константинопольский: Да-да-да, фрейм, черный фрейм. И артисты все время пытались выскочить, все время волны выплескивали, но это же потрясающее кино, это сознательный поиск нового киноязыка, что для меня даже в детстве, когда я его увидел, я просто обалдел. Но я всегда был очень чуток к таким вещам.

Козырев: Расскажи эту историю, как он твой фильм пытался защитить.

Константинопольский: Эта история смешная. Первый раз в своей жизни, последний — в 2015-м, а первый раз в 1990 году, я так, кстати, ни разу не получил поддержку. Мы обратились...

Козырев: Господдержку на свои картины, на свои проекты?

Константинопольский: Да, в Минкульт за поддержкой на мою картину. А у меня был сценарий, я был молодой, дерзкий, который назывался «КГБ» — «Константинопольский Григорий. Биография». Это было шизофреническо-ироническое действо такое. И там все время КГБ меня преследовало, я все время спасался. И когда мы отдали на комиссию, люди из комиссии сказали: «А кто такой этот Константинопольский? Что он вообще из себя представляет? Почему за ним гоняется это КГБ? Кто он такой вообще?». На что Ролан встал и сказал: «Да? А кем был Евгений, что за ним мчится Медный всадник?». Ролан был философ, Ролан был титан, Ролан был планетой, Ролан — это был планета.

Козырев: Скажи, пожалуйста, а ты читал книжку эту Паши Санаева «Похороните меня за плинтусом»?

Константинопольский: Конечно, я и фильм видел, и книгу читал, но, на мой субъективный взгляд, книга вообще несравнима с фильмом, потому что фильм...

Козырев: Я считаю, что книга лучше, гораздо лучше.

Константинопольский: Конечно, эта книга — это прекрасная литература. Паша меня потряс просто. В своем юном возрасте он написал такую книгу, и там есть Ролан, в фильме Ролана нет. Там история про бабушку.

Козырев: Да, книжка тоже про нее, но помимо нее там есть, да…

Константинопольский: Не вполне, не вполне про бабушку. Она про очень многое, не будем сейчас ее обсуждать долго, но она про очень многое, в том числе и про него, и про Ролана, и про Санаеву.

Козырев: Это правда, что вас вместе с Сергеем Крыловым выгнали из общежития?

Константинопольский: Да, это было смешно, конечно. Но это были еще не 1990-е, это мы учились. Это какой? Это 1984 был. Мы учились вместе с Сережей Крыловым, певец, на одном курсе, и нас выгнали из, но не помню почему. Я сам отказался, ушел, у меня было просроченное общежитие, мне не было где жить, а Крылова за что-то выгнали из общежития. А в общежитии был ремонт, жить там было негде, зима, холодно. Мы приходили в общежитие, а во время ремонта выносили мебель из комнат, и мы с ним жили в двухстворчатом шкафу, мы его положили на пол, постелили там матрасы, сердобольные студенты нам выдали, наши братья, выдали нам по матрасу и по одеялу, и мы... Но я жил там недолго, ровно до того момента, когда Крылов привел туда девушку, и я подумал, что это уже перебор.

Козырев: Для двоих, даже с Крыловым, там еще было достаточно места, но...

Константинопольский: Здесь даже дело не в месте, как ты понимаешь. Там смешно было: у нас общежитие было пристроено к институту, и стоял такой звонок, и вахтерша подходила и будила все общежитие на лекции. И в институте появлялись люди какие-то с кривыми лицами, непричесанные, в трениках и т.д., потому что переход был даже не через улицу, а прямо оно пристроено было. И мы написали: «Константинопольский два раза, Крылов три» на звонке, потому что шкаф лежал как раз ровно под звонком.

Козырев: С какими надеждами ты встретил 1990-е годы? Ты закончил курсы, ты закончил класс у такого великого педагога. Что тебе ждало впереди, каковы были твои ожидания?

Константинопольский: Ты знаешь, Миша, метания, сплошные метания. Я был совсем молодой, не очень понимал, что происходит в стране, и я всегда очень чутко прислушиваюсь к тому, что происходит. В 17 лет я решил, что я не с ними, я не с ними, а куда, а как? По натуре я бешеный, и куда деваться-то, когда придется как-то заниматься конъюнктурой, мягко говоря. И я понял, что надо уезжать, что я уеду. И я пытался уехать куда-то, но все это как-то мне не нравилось. Я попытался в Германию уехать, потом я вернулся ровно, еврейское счастье, в 1991 год.

Козырев: Добро пожаловать в революцию.

Константинопольский: Да-да-да. И тут, конечно, эти дни я никогда не забуду.

Козырев: Где ты был? В Москве?

Константинопольский: Я был в Москве, я ходил туда.

Козырев: Баррикады?

Константинопольский: Да.

Козырев: Ну-ка расскажи.

Константинопольский: Страшно было, честно, страшно было, да. Танки, люди, цепь, сомкнутые руки, ночь, все боялись. Когда говорят, что никто не боялся — ерунда, все боялись. Троллейбусы, когда перегороженная улица троллейбусами, самосвалами, когда мужики здоровые с сетками с едой едут. Непонятно вообще, как это пронесло, там могла быть такая кровь на самом деле. Как это пронесло? Реально я помню, я даже там у мамы был, например, 20-е, что ли, число, заехал к маме, на Варшавке она жила, и прям танки по Варшавке идут в центр города. Ощущение, конечно, не очень. Я помню: накатил сотку — и мне полегчало, отпустила, я так стал относиться к этому...

Козырев: Как это уживается с принципом, который ты себе декларировал в 17 лет, что я не с ними? В этот-то момент ты как раз был с ними, в смысле с властью. Другое дело, что власть раскололась на две части, и надо было каким-то образом определяться, где и с кем ты. То есть в тот момент даже вопроса не существовало.

Константинопольский: Минуточку, не надо перескакивать. До 1990-х были 1980-е, началась Перестройка, потому что я ушел в армию в одной стране, а вернулся из армии в другую вообще, и это было неформально. Перестройка — это такой свежий... Что мне тебе рассказывать? Это такие надежды на то, что здесь что-то будет сделано для человека, не для государства, не для его мощи, для просто обычного человека. Что его будут уважать, что жизнь его, что маленький человек приобретет самоценность, но нет, недолго мучилась старушка. Начались 1989, 1990 — тяжелые годы, 1991-й со всеми, что там было, все эти надежды разлетелись к чертовой матери. Тоска, мрачность, тогда я хотел уехать, тогда. И 1991 год, потом после разборки Ельцин-Горбачев, раскол Союза, и наступили светлые 1990-е, про которые мы собирались с тобой поговорить.

Козырев: Да. Давайте мы начнем с маленькой подборки некоторых клипов работы Григория Константинопольского. Неполная нарезка, но она все равно ведет меня к вопросу: как ты отбирал из предложений, которые тебе поступали? То есть по какому принципу? Что должен был ты почувствовать, чтобы тебя завело на съемку какого-то клипа, который, вот у тебя срослось, так это нужно делать? И от каких предложений ты отказывался, например?

Константинопольский: Ты знаешь, скажу тебе честно, отказывался редко, но в какой-то момент я почувствовал, что я в топе после Гарика Сукачева и т.д. То, что мы делали в 1992 году, и просто было много заказов. Если я отказывался от чего-то — или это совсем шняга музыкальная, то есть это то, что меня с души воротит, либо это мало денег.

Козырев: А как же в этот набор попала Лена Зосимова?

Константинопольский: Ты знаешь, у меня был менеджер, который мне искал заказы, который отбирал заказы и т.д. Она пришла ко мне и говорит: «Есть заказ, познакомься с Борей Зосимовым». Я поехал в BIZ-TV, я познакомился с Борей, шикарный чувак.

Козырев: Но я с самого начала, как он меня познакомил с певческой карьерой своей дочери, я ему сказал: «Борис Гурьевич, это прям… зачем? Во-первых, калечите девочку свою, а, во-вторых, ну как? Послушайте, давайте вы ставьте эксперименты, что можно из ничего сделать что-то, но только не такие жестокие, чтобы это семьи не касалось своей».

Константинопольский: Ну я не знаю, по каким причинам был сделан этот проект. Скажу так: на мой субъективный взгляд, с одной стороны, у Лены, конечно, вокальных данных не было, ни харизмы, ни вокальных данных, но при этом записано это все было крайне профессионально, с крутыми музыкантами. И, собственно говоря, я подумал: почему нет? А потом, я тебе могу сказать, что я, конечно, сильно пил в то время и, по большому счету, это вообще...

Козырев: Как сказал мне Ник Кейв: «Я слабо помню эти годы».

Константинопольский: Да, это, знаешь, когда лес на горе растет, а когда эта лавина, лава, спускается, то она выжигает все на своем пути. Я ничего не помню, я не помню очень многого, но это плата за то время, это не были годами свободы.

Козырев: Не были?

Константинопольский: Нет. Это были годы, когда государство чуть-чуть ослабило свою хватку, отпустило горло, когда можно было вздохнуть. Это было время воли, но не свободы. Что делала власть? Она боролась, при всех декларациях, она боролась только за власть. Выгодны было реформы, потому что они гарантировали поддержку, они гарантировали власть, вот и все, это замкнутый круг, борьба за власть, больше ничего.

Козырев: Но у тебя ни в один момент твоей жизни не было ощущения, что во главе страны стоит твой президент, за которого ты был? Кто это был и когда?

Константинопольский: Ельцин.

Козырев: За Ельцина?

Константинопольский: Конечно. Но это было от того, что я был: а) во многом не осведомлен; б) много пил и не думал, что происходит вокруг; и с) то, что у меня не было культуры и свободы. Потому что свобода — это ответственность за то, какие решения ты принимаешь, как они влияют на твою страну. Эта ситуация в 1996 году с «Голосуй сердцем» — это же как бы… я думал: а что же коммунисты? Да нет-нет, любой обманет, да пофигу, а пускай обманывают, лишь бы Ельцин был, пускай будет все как будет. А за это расплачиваемся.

Козырев: Ты считаешь, что последствия этого еще до сих пор?

Константинопольский: Конечно, конечно.

Козырев: И тебе кажется, что это нельзя было делать?

Константинопольский: Это всех устраивало. Можно обманывать любой ценой, давай, давай, давай, голосуй сердцем, стадионы, ура!

Козырев: Ты принимал в этом участие?

Константинопольский: Нет, нет. Смешно, я помню, Гарик принимал, но смешно было. Его в совершенно невменяемом состоянии выгрузили из этого самолета и тут же ему дали в микрофон, сказали: «Гарик, а почему вы голосуете за Ельцина?». Он говорит: «Чего? Я за Ельцина вообще не собираюсь голосовать».

Козырев: Его посадили и…

Константинопольский: Или про Витю Шендеровича, который мне лично рассказывал историю о том, что ему предлагали миллион долларов, чтобы он участвовал в кампании в этой, что он оказался, например.

Козырев: Этого нельзя было делать ни при каких обстоятельствах?

Константинопольский: Ты понимаешь, это очень неоднозначное время, очень неоднозначное, потому что, с одной стороны, это ура, а с другой — ужас-ужас. С одной стороны, это, но это была не свобода, это была не свобода, к сожалению.

Козырев: Это персональное мнение моего сегодняшнего гостя Григория Константинопольского. Мы сделаем короткую паузу.

Константинопольский: А я и не претендую на объективность.

Козырев: Абсолютно точно, знаете, мне кажется, что и цена программы в том, что каждый за себя и каждый говорит что думает, у меня, по крайней мере, так. Из всей той галереи артистов, с которыми тебе довелось работать, скажи, с кем легче всего было, приятнее, вдохновение, а с кем было очень тяжело? Я имею в виду те клипы, 300 клипов, которые ты снял.

Константинопольский: Ты думаешь, я помню?

Козырев: Послушай, продерись через плену. Я тоже не все помню.

Константинопольский: Если бы я помнил.

Козырев: Но что осталось в памяти, с кем было хорошо, светло и радостно, а с кем прям был геморрой?

Константинопольский: Я не буду говорить про то, с кем был геморрой, а был он, но у меня остались светлейшие впечатления от работы с Володей Пресняковым. Это потрясающий музыкант. Потрясающий. У меня остались светлейшие воспоминания...

Козырев: Извини, пожалуйста, я по поводу Володи добавлю: один раз на интервью, по-моему, на радио «Максимум», он пришел в совершенно невменяемом состоянии. Причем я по нему даже не очень мог понять, какая комбинация чего внутри торчит. Но он просто был в каком-то своем персональном космосе, и это очень сильно повлияло, потому что я очень долго к нему так с опаской и негативом относился, но потом с годами ты видишь, что, в общем, артист большой никуда не денется, талант огромный. Еще кто?

Константинопольский: Я испытывал колоссальное удовольствие от работы с Андреем Макаревичем, я ему снял несколько роликов.

Козырев: В том числе и самый их знаменитый клип.

Константинопольский: Но это смешно было. Я, например, ехал как-то в машине и слушал радио, и услышал песню «Не стоит прогибаться под изменчивый мир». Я думаю: надо же, какая песня, она так похожа на их старые песни по духу, но она новая. Ведь, например, слом 1980-1990-е, ведь это же огромная культура была Эзопова языка, и «Машина времени» ранняя, она вся построена на этой культуре. И потом произошло, когда ты можешь говорить все что угодно, и очень многим, оказалось, сказать-то нечего, потому что тогда было: если ты против власти — ты уже серьезный художник.

Козырев: Сразу? Автоматически?

Константинопольский: Да, автоматически абсолютно. А если ты... Как-то так. И эта песня, как-то в ней какой-то дух из старой «Машины времени» был, притом, что она совершенно конкретная, без метафор. И я позвонил, узнал телефон Андрея, говорю: «Здравствуйте, вам звонит Гриша Константинопольский, я услышал вашу песню, я не знаю, есть ли у вас ролик или нет, но если нет, я бы с удовольствием его снял бы». На что он сказал: «Да, вы знаете, у меня все в порядке, мы уже все сняли, нам ничего не нужно». Я сказал: «Извините, Андрей, если что — обращайтесь». Проходит 40 минут, звонок обратный мне, он говорит: «Здравствуйте, Григорий, это Андрей. Вы знаете, я не знал, кто вы, но я узнал, сделал справки, давайте мы снимем эту песню». Это было даже приятнее, чем работать над роликом.

Козырев: Да-да-да. «Григорий, мне кажется, нам стоит поработать», Андрей, да.

Константинопольский: Но он, кстати, не так сказал совсем.

Козырев: Да, но это получилось, песня очень сильная, да и работа очень хорошая.

Константинопольский: С Аллой «Мало-помалу», там должен был сниматься Ролан Быков, на что Алла сказала: «А он не старый?». Я сказал: «Да нет, Алла Борисовна, вы знаете, он же шикарный». Она говорит: «Поговори с ним». Я говорю Ролану: «Я снимаю клип Алле, не хотите там сняться?». Он сказал: «Деточка, эта работа не украсит мой бенефис». Звоню Алле, говорю: «А Гарика хотите?». Она говорит: «А он не против?». Типа он весь альтернативный, типа Алла — попса, а он — рок-н-ролл. Я говорю: «Да нет, я думаю, нет. Позвоню сейчас ему». Говорю: «Хочешь?». Он говорит: «Хочу». Она говорит: «Значит, повзрослел уже». И мы сделали, мы сняли, по-моему, прекрасный, но смешной, это самый смешной ролик Аллы. Везде она богиня.

Козырев: Но он, конечно, выламывается из общего ряда ее клипов — это абсолютный комплимент. В ту пору я вообще представить себе не мог, потому что мы в 1990-е с тобой не общались, что ты антибуржуазный и антиистеблишмент настроенный человек. Я уже потом по тому, что я начал читать, что ты пишешь в социальных сетях, общаться, я понимаю, что это так. Но по твоим клипам, составить галерею из этих клипов и сказать, что это снял человек, который на самом деле альтернативщик в душе, никак сказать нельзя было.

Константинопольский: Да, а я тебе объясню почему. Я всегда, честно говоря, хотел заниматься кино, я всегда даже в театральном институте уже ставил какие-то постановки, сделал два спектакля, будучи студентом. Но это все было интуитивно. В 18 лет я пошел, не зная ничего, купил кинокамеру, пленку, и Сашка Гордон, который был моим одноклассником, был оператором у меня. Я в 18 лет снял фильм первый свой, не владея вообще ничем, ничего не видя, ничего не зная. Но только лишь у моей мамы был друг, у которого не было жилья, он переезжал с одной квартиры на другую, но у него была колоссальная библиотека. И в этой библиотеке было колоссальное количество, он был театральным режиссером, учился у Марии Осиповны Кнебель, этот человек, зовут его Саша Тюкавкин, Александр Тюкавкин, он был потом главным режиссером ТЮМа. Потом. И Вика Толстоганова у него уже училась. А начиналось: я, Сашка Гордон и еще несколько наших ребят-артистов, Володя Виноградов, Игорь Малинин. И что же я, забыл о чем...

Козырев: Противоречия, которые существуют между твоими альтернативными убеждениями и твоими работами в 1990-х.

Константинопольский: Я всегда хотел заниматься кино, и я вдруг понял, что, во-первых, это для меня бизнес, это стало бизнесом, это стало просто зарабатыванием денег на жизнь. Не могу сказать, что я их много заработал, к сожалению, потому что на клипах много денег не заработаешь, но это как-то поддерживало меня. Но режиссер клипа в большей степени, во-первых, он, конечно, зависит от песни. Выше песни ты не прыгнешь никогда или за очень редким исключением. Песня первична, а режиссер...

Козырев: Но ты как-то сказал, что клипмейкер — это дизайнер.

Константинопольский: Извини, я про это хочу тебе сказать, что режиссер клипа — это дизайнер, он работает с дизайном. Ты находишь какие-то дизайнерские решения, и вот у тебя получается клип, а режиссер кино — это всегда вопрос драматургии. И в клипе, и в рекламе ты всегда можешь спрятаться за удачный дизайн, за прекрасных телок и т.д. В кино ты вот так, на ладошке весь, кто ты, что ты и про что ты. И не надо быть семи пядей во лбу, надо просто посмотреть фильм, чтобы сказать, кто это делал, что это за человек его делал, раскрывается в своих и в плохих, и в хороших качествах прям как на ладошке.

Козырев: То есть, получается, что период клипмейкерства для тебя был сознательным уходом от своих собственных убеждений и от страсти к драматургии в область того, чтобы сделать артисту с этой конкретной песней интересный хороший дизайн. Не про убеждения, не про тебя, как человека, не про твои режиссерские амбиции.

Константинопольский: Скажу тебе честно, что режиссерские амбиции, конечно, были, но это, конечно, мало осознанный период в моей жизни. Это все сделано интуитивно, потому что я мало что соображал в то время. Алкоголь, ша-ла-лай-ла, это гуляй, рванина, это все. Я мало что соображал. Ты знаешь, как был сделан клип «Вовочка», например?

Козырев: Да, очень хорошо помню его, он же премию даже завоевал на фестивале «Поколение». Как он был сделан? Интересно.

Константинопольский: У меня было два больших проекта, и там был между ними перерыв, а акула, она же пока движется, она живет, когда она перестанет двигаться, она на дно. И мне предлагают какую-то новую группу, группа «Pep-See» и дают выбрать... «У нас 3000 долларов», - говорят они мне. Там 4000, но часть ушла менеджерам, конечно. На производство 3000 долларов. Что можно за эти деньги сделать? Ничего, просто ничего. Я слушаю диск и вдруг понимаю, что девчонки крутые, выбираю песню «Парни, музыка, наркотики», было у них такое.

Козырев: Конечно, прекрасно помню.

Константинопольский: Они говорят: «Не запустят по телику, это не проханже». И я тогда думаю, говорю: «Могу вам снять, хотите, могу вам снять за трешку «Вовочку»?». И я там оператор, художник-постановщик, там оператором был еще со мной Женя… до свидания, все, ничего не помню, не помню, Женя Донской — оператор. А художник, эти все тряпки, это все я принес из бывших реквизитов, что-то такое, у них денег даже не было поесть, у девчонок, и я эти бананы, это мы на центре у Быкова на студии снимали, я купил им сам, чтобы они что-то ели, и мы сразу по ходу дела придумали смешную... Это была абсолютная импровизация, я его смонтировал ночью за одну смену, разбудил жену, говорю: «Хочешь посмеяться?». Я сделал это для жены, честно говоря, чтобы ее рассмешить. Посмотрела, мы посмеялись и легли спать, и забыли про этот ролик навсегда. И он победил «Поколение» у Феди Бондарчука, «Art Pictures» — фестиваль клипов, и его стали крутить по всей стране. И я помню это первое, конечно, когда тебя вдруг начали узнавать на улицах, когда я покупаю сигареты, и со мной стоит человек, который не смотрит мне в лицо, а смотрит на сигареты и тоже говорит: «Вовочка». Смешно, да.

Козырев: Я предлагаю зрителям сейчас посмотреть трейлер фильма, который, в общем, наверное, один из самых знаковых фильмов 1990-х годов, режиссер этого фильма Григорий Константинопольский сегодня у меня в гостях.

 «8 ½» — фильм, который для многих является просто документом эпохи. Расскажи, как это все снималось. У меня такое ощущение, что вы просто, знаешь, все хотели хорошенько повеселиться.

Константинопольский: Да нет, как ни странно, это все очень тяжело делалось. Все как всегда. Во-первых, сценарий. Это была программа на киностудии Горького, продюсер Ливнев Сергей, малобюджетное кино, там, где стартовал Коля Лебедев со «Змеиным источником», гениальный фильм абсолютно, и многие другие. И мне сказал Ливнев: «Напиши сценарий, я тебе запущу». 1996 год, вышел-то он в 1999-м. Вот оно, наконец, я мечтал о том, что, наконец-то, я сниму фильм. Я стал писать сценарий, написал сценарий, посоветовались, давайте переделывать, позвал Дуню Смирнову, позвал Сережу Крылова, Дуня занималась женской линией. Она говорит: «У тебя Матильда там мало живая. Давай». Я говорю: «Давай». С Сережей Крыловым мы проруливали просто драматургические разные...

Козырев: Это тот Сережа Крылов?

Константинопольский: Тот самый певец, да. Но он очень забавный и интересный человек. И нас запустили, 1996 год, но я-то привык как? Мне дали деньги — я работаю, а здесь я просто режиссер, который пришел на съемку, тем более, я не хотел снимать Охлобыстина, а хотел играть сам. И очень хотел взять Бондарчука, но мне не давал Ливнев, он говорил: «Бондарчук — плохой артист, он нигде не играл, зачем ты его берешь? Он тусовщик». Я говорю: «Да ты не понимаешь, Федя — он крутейший, да ты чего? Федя — это...». Он говорит: «Да где он играл? Что он играл-то, покажи мне? А у тебя главная роль, он ее просрет». Он говорит: «Хочешь меня убедить? Давай пробуй». А Федя-то тоже был крут, он говорит: «Я готов у тебя сниматься, но пробоваться не буду». И я попал между молотом и наковальней, мне очень... То есть я на него просто и писал эту историю. Хотя мне как-то удалось продавить, и надо отдать должное, Ливнев после премьеры подошел ко мне и говорит: «Я был неправ, Федя — офигенный». Но там уже видно, как он играет в этой роли, все, он играет двух людей.

Потом Ролан Быков говорит: «Ты не должен играть, подожди, пускай это играет кто-то, кто промятый и т.д., пускай Охлобыстин будет». Я говорю: «Я попробую Ефремова». Нахожу Ефремова где-то как-то, даю ему сценарий, и время пропадает. Проходит неделя, мне звонок на телефон, говорят: «Здравствуйте, а Григория можно?». Я говорю: «Да». «А мы с приятелем гуляли в лесу и нашли ваш сценарий». Я говорю: «Миша, ну как? Каким образом ты потерял его в лесу? Как это может быть?».

Козырев: То есть ладно бы оставил его где-нибудь в туалете в «Маяке».

Константинопольский: Типа того, да. Мы с товарищем гуляли в лесу и нашли ваш сценарий. И Охлобыстин. А Охлобыстину давать… и Ливнев прислушался к Ролану Быкову, и я прислушался, конечно, безусловно, к Ролану Быкову. Отношения с Охлобыстиным, мягко говоря, были натянутыми. Мы познакомились, кстати, по этому поводу. Я, не будучи знаком с ним, позвонил ему, то есть я, конечно, знал, что есть Ваня Охлобыстин, кто он, что он.

Козырев: Но ты же с Гариком общался по этому поводу?

Константинопольский: Да, но мы с ним не дружили никогда. И я позвонил ему и говорю: «Здрасте, Иван, это Григорий, я хочу запуститься с фильмом таким-то, «8 ½ $». Не могли бы вы мне написать сценарий?» — «Что? Конечно, конечно, напишу». И пропадает человек. Пропадает человек, проходит месяца два, я уже сам начал писать его, и вдруг я его встречаю в 11 часов утра, у меня новая подруга, у меня роман, любовь, и мы в 11 часов утра приходим в кафе, а там Ваня еще не уходил. Никого, только я, подруга и Ваня. И пока я пошел заказывать, Ваня начал объясняться в любви моей подруге. И она мне типа: «Сделай что-нибудь». Я говорю: «Ваня», короче, мы подрались, такое было знакомство. Мы подрались и я, держа его за грудки, говорил: «Ты, ***, вместо того, чтобы водку жрать, лучше бы мне сценарий написал». На что он вдруг протрезвел на секунду, сказал: «Да? А ты сам думай». Кто пишет сценарии, тот поймет эту фразу. Да, это самое тяжелое — написать сценарий, потому что приходится думать по-настоящему и т.д.

И мы запустились, я не рулил деньгами, там что-то кончалось, нас открывали, закрывали, и все это продолжалось 2,5 года. Нас два раза закрывали, два раза возобновляли, приходили новые инвесторы, ужасно было тяжело, то есть это был ад, а не съемки. Федя не давал мне работать, потому что ему было скучно, когда он не снимается, и он стоял рядом, веселил группу, все смеялись, я не мог работать, я брал хлыст, гонялся за ним по площадке и лупил его хлыстом, но это было черти что. Охлобыстин был вечно пьяный, то есть он вообще не был трезвый. На что мне Ливнев говорит, я говорю: «А он пьет. Я не хотел Охлобыстина. А как мы его возьмем, он же пьет?». Он говорит: «Я тебе обещаю, он пить не будет во время съемок». Я говорю: «Раз ты обещаешь, хорошо». Первый съемочный день, Ваня... И, кстати, от первого съемочного дня есть в интернете съемки, и там видно, что Ваня изображает, что у него температура, но на самом деле он просто никакой. Он дает интервью, говорит: «Ой, у меня температура, я умираю, я болею», ничего у него не было, никакой температуры, никогда причем.

Козырев: То есть, короче, весь мир был против тебя? То есть куда еще что?

Константинопольский: А это нормально. Всегда весь мир против режиссера. Никому из режиссеров так легко ничего не дается. Но только те, кто подставляет зад, как правило, как равнодушные, равнодушным всегда легко. Когда ты хочешь сделать то, что ты хочешь сделать — тебе всегда тяжело, ты всегда один против океана. Ты испытываешь колоссальное давление всегда — из-за денег, из-за чужих мнений, из-за пятого-десятого, артисты опаздывают на съемки, не приезжают, придумывают колоссальные истории, как бабушка умерла, ее переехал танк или что-нибудь, черти что я только не слыхал, понимаешь, за свою жизнь от артистов. Все, весь мир против тебя, ты один. Режиссер — это гладиатор. Вроде бы вокруг него есть команда единомышленников, которая как чуть что — сливаются, и никого нету. Да, кино — это искусство, которое делается не одним человеком, а массами, бла-бла-бла, но на самом деле ты один как гладиатор, ты один стоишь, и вокруг тебя одни враги, тебе надо их всех победить.

Козырев: Скажи, пожалуйста, что для тебя персонально стало огнем, водой и медными трубами в жизни? То есть такими испытаниями, которые тебе было тяжело преодолеть? Одно, наши зрители, я уже знаю — это алкоголь.

Константинопольский: Да нет, алкоголь как раз всегда помогал.

Козырев: Вообще помогал?

Константинопольский: Помогал, да, потому что с утра выпил стакан — весь день свободен, весь день отдыхаешь.

Козырев: Нет, тогда другие.

Константинопольский: Нет, это другое, это 10 лет после «8 ½ $», которые я очень тяжело пережил. У меня есть фильм «Кошечка» 2009-й, тут-то я в полной мере испытал все, о чем я даже и не мечтал. Когда меня начали сливать, потом киносообщество меня не приняло вообще никак, оно меня до сих пор считает вообще, как Паша Лунгин меня по пьяни где-то встретил и говорит: «Что ты лезешь то в кино, что ты лезешь в кино? Ты снимал свои клипы и снимай. Что ты в кино-то лезешь?». Как бы так, абсолютно. Я не понял, почему я не могу лезть, а он может — это другой вопрос. Но киносообщество меня не приняло, и я даже примерно понимаю почему. Потому что этот фильм был такой лихой, такой ***, но по делу.

Потому что там был показан новый герой, герой нового времени, потому что, почему он называется «8 ½ $»? «8 1/2» Феллини — про режиссера, вокруг которого пляшет весь мир: а вот вам денежки, а вот вам артисты, а вот вам то, а вот вам се. А он испытывает тонкие душевные переживания. Режиссер, и он художник, он ходит в кожаном пиджаке, он серьезный художник, как все они привыкли себя воспринимать. А здесь режиссер превратился в лакея, пришло новое время и пришли новые хозяева жизни, те, кого играл Федя Бондарчук, Игорь Верник и т.д., прекрасный Владимир Валентинович Меньшов — это люди нового времени, хозяева нового времени. И режиссер у них сведен, художник, не режиссер, художник сведен до уровня «что изволите?». Про это было кино, и оно очень не понравилось очень многим людям.

Козырев: До такой степени, что они не приняли тебя как режиссера? Именно в этом была суть? Они увидели в этом себя каким-то образом?

Константинопольский: Я думаю, что во многом да. Да и потом там киноязык другой, но общество, в том числе и режиссерское, оно крайне инертно, оно не хочет воспринимать ничего нового, а это был новый киноязык. Меня обвинили черти знает в чем, в каком-то клиповом сознании. Но на человека надо повесить какой-то ярлык, на меня одно время повесили «он алкоголик». Видят, что долго не пьет, значит, клиповое сознание. Что-нибудь надо, как-то тебя классифицировать, чтобы ты каким-то был понятным: а, это полка для говна, например, сюда. Как бы так. И 10 лет у меня не было возможности, я не мог сделать то, что я хочу. 10 лет, Миш, представляешь, что это такое? Когда мне Федя сразу предложил делать фильм, но это был другой сценарий, а я не понимаю чужих сценариев, к сожалению, я просто их не понимаю. Был прекрасный сценарий, я его не понял. Островского сценарий, его сделал Филипп Янковский — «В движении». Я отказался от него, потому что я не почувствовал его и не понял. Я потом, когда смотрел на экране, думал: как же я не разобрался-то, как же я не увидел этого всего?

Козырев: Крутое кино было, кстати.

Константинопольский: Да, отличный фильм. Я считаю, лучший фильм Филиппа. Потом у меня была опера.

Козырев: Которую ты сам написал?

Константинопольский: Да, либретто и музыку. Но, конечно, это мюзикл, а не опера классическая. Потому что я искал долго композитора, с Рыбниковым говорил, с Максимом Дунаевским. Дунаевский сказал, я ему принес, говорю: «Я хотел бы, чтобы это была музыка. Если референс, то Вагнер». На что он сказал: «Деточка, ты что, с ума сошел? Кто сегодня из зрителей будет, это же элитарная музыка». Или как Толстунов Игорь, продюсер, говорит: «Ты слишком сложный для нашего цирка».

Козырев: У меня последний вопрос, который я задаю всегда в конце передачи: что, по-твоему, тогда начиналось и что с тех пор безвозвратно ушло?

Константинопольский: Иллюзии — это самое больное, с чем расставаться, иллюзии. Иллюзии свободы, иллюзии собственного достоинства и потеря надежды.

Козырев: Спасибо тебе большое за то, что пришел, и за то, что был таким безжалостно откровенным.

Константинопольский: Спасибо, что пригласил.