В гостях у Натальи Синдеевой хореограф Егор Дружинин. Говорили, конечно, о проекте «Танцы» на телеканале ТНТ — о том, зачем создавался проект, и о его правилах и внутренней кухне, о профессии хореографа и танцевальном образовании в России и Америке, а также о благотворительности и о том, почему даже в самые тяжелые времена люди найдут деньги на концерты или театр.
Синдеева: У меня сегодня очень приятная программа, ко мне пришел в гости мой старый-старый друг Егор Дружинин, хореограф, танцовщик, актер. Не знаю, танцовщиком еще можно тебя назвать? Я так давно тебя не видела в танце.
Дружинин: Пока еще можно. Я реже это делаю, чем раньше.
Синдеева: С Егором нас связывает давняя дружба и совместные проекты, и мечты о будущем, потому что я столкнулась с проблемой отсутствия в Москве хороших танцевальных студий, школ, куда можно было бы отправить свою дочку. Егор эту проблему знает лучше, потому что он этим занимается уже лет двадцать, наверное. И она всегда была. И в общем, у нас есть планы, может быть, когда-нибудь сделать совместную танцевальную школу, мы все время об этом говорим, встречаемся.
Дружинин: С удовольствием. С тобой хоть в огонь и в воду.
Синдеева: Егор, на проекте ТНТ «Танцы» недавно случился скандал. Но понимаешь, я все равно удивилась, что этот скандал был связан именно с тобой. Как вообще мог ты оказаться в этой истории, почему это произошло.
Дружинин: Это ни в коем случае не скандал.
Синдеева: Я видела кусочек видео.
Дружинин: Это просто невозможность не высказать свое мнение. Знаешь, очень часто ты сталкиваешься с тем, что ты бываешь чрезмерно лоялен и чрезмерно деликатен в тех ситуациях, когда деликатность нужно уже отложить в сторону, потому что от этого страдает либо дело, либо просто тебя начинают неправильно считывать. Я в течение всей своей жизни очень часто, так меня папа с мамой воспитали, что я зачастую сталкивался с тем, что люди садились мне на шею и свешивали ноги. Потому что я вовремя не ставил их на место, потому что я вовремя не говорил, что мне это не нравится, потому что я старался никого не обидеть. И с возрастом я перестаю это делать. Я не становлюсь жестче или грубее, можно находить способы, главное, чтобы те люди, которые с тобой общаются, и иногда те, которые с тобой работают, сразу знали, что тебе нравится, а что тебе не нравится. В этом нет ничего постыдного, в конце концов это твое личное мнение, ты просто иногда обязан его высказывать. Вот тут произошло что-то, какое-то упущение с моей стороны, мы понадеялись… Проект же на самом деле живой, он свежий, он кипит, он как организм, мы выпустили первый сезон и второй, первый и второй сезон существовали по единым правилам. А «Битва сезонов» нами никаким образом не была изначально промониторена, что ли.
Синдеева: А «Битва сезонов» возникла как результат высокого рейтинга предыдущих двух сезонов? И нужно было что-то делать, и решили…
Дружинин: Да, ну не то чтобы нужно было что-то делать. Можно было делать, можно было отказаться, а можно было согласиться. Соответственно, так как ребята — уже знакомые телезрителям персонажи, мы миновали стадию кастингов, а она очень интересна некоторым телезрителям, и второе — мы решили сделать телезрителям подарок: мы решили отдать им в руки всю голосовательную часть. То есть только зрители, по сути дела, решают, кто дальше продолжает эту «Битву сезонов», а кто из нее выбывает. Вот тут начались чудеса. И зритель начал голосовать так, как он считает нужным. Ну и ты будешь удивлена, но на самом деле наш проект смотрят миллионы, а голосует не такое большое количество людей, как нам бы хотелось. Это sms-голосование. Так как это уже те люди, я имею в виду участников, которые были в первом и во втором сезоне, зрители очень быстро разбились на фан-группы. У кого-то они большие, у кого-то они мизерные, у кого-то их вообще нет, и вот эти фан-группы стали вливать за своих любимчиков. И у нас получилось абсолютно не объективное, не имеющее никакого отношения к «Танцам» голосование. И на какой-то стадии я понял, когда назвали очередного участника из моей команды, которому танцевать и танцевать, один из самых сильных, если не самый сильный, сейчас он в финале. Я сказал: «Стоп, ребята. Хватит. Я так не могу». Я не говорил, что это плохо или хорошо, правильно или неправильно, я не знал, что я делаю в этот момент, я просто понял, что…
Синдеева: Ты нарушил правила игры в этот момент, которые вы определили зрителю.
Дружинин: Да, это правда. Но мы уже нарушали правила игры, потому что, как я и говорил, проект живой, мы его корректируем. При этом он не похож на лотерею, и не должен быть похож на лотерею. Если он станет похож на лотерею, в нем вообще не будет никакого смысла ни для зрителя, ни для нас. Конечно, посыпалось много обвинений, мол, вы меняете правила игры по ходу, и так далее. Ну а что поделать? Проект же должен быть профессиональным на самом деле, он же не должен основываться только на зрительских симпатиях, решениях, которые априори дилетантские.
Синдеева: Да, но ты в момент встал, сказал: «Все, мы уходим с командой», потом все-таки вернулся.
Дружинин: Я вернулся в проект, потому что мы сели за стол переговоров и поболтали с нашими продюсерами. Причем там же сложная схема.
Синдеева: А для продюсеров это тоже был шок, да?
Дружинин: Для продюсеров это было, да, неожиданно. Они подозревали, наверное, что что-то подобное должно произойти, потому что я знаю, они сами недовольны были результатами зрительского голосования.
Синдеева: И поэтому тебя уговорили?
Дружинин: Ну тут еще большой вопрос, кто кого уговорил. Я же не был против проекта, я за этот проект всей душой, я стоял у его истоков, мы придумывали его вместе со Славой Дусмухаметовым и с его креативными продюсерами, с Арменом Оганяном, с Костей Обуховым. Проект же не выскочил просто так, по мановению волшебной палочки, он генерировался, в основном Славой, на протяжении нескольких лет. Пока, наконец, ТНТ не дало нам зеленый свет, за что им большое спасибо, потому что такого танцевального проекта, уверяю тебя, и даже на Украине нет. На Украине хороший очень проект «Танцуют все».
Синдеева: Смотри, на чем я себя поймала. Когда я ждала тебя в программу, ну и, естественно, готовилась, я пошла смотреть эти куски, и увидела вот эту эмоцию твою. И ты знаешь, как я люблю танцы, и как я вообще всегда зажигаюсь от талантливых ребят и музыки, и так далее.
Дружинин: Да, это твой проект.
Синдеева: Но я вдруг поймала себя на том, что я в каком-то зазеркалье. Только я не пойму, я в зазеркалье или вы в зазеркалье? Тут депутаты принимают законы, которые каждый день ухудшают нашу жизнь, нет лекарств в хосписах, больницах, эпидемия ВИЧ, знаешь, это каждый день, так как я работаю в информационном поле…
Дружинин: То есть тебе кажется, что наш проект — такой пир во чумы?
Синдеева: Да, и для меня, когда я посмотрела на этот проект, дорогущий, большой, красивый, для меня это первое было — пир во время чумы. Второе — я не пойму, кто из нас в какой реальности живет. То есть тут кипят страсти про танцы, кто-то выходит, отказывается, потом возвращается, а тут просто страна катится в какой-то трам-тарары. Зная тебя, зная насколько ты искрений человек, вот нет ли у тебя вот здесь какого-то…
Дружинин: Диссонанса?
Синдеева: Конечно. Как ты себя чувствуешь?
Дружинин: Смотри, я хочу тебе сказать, что диссонанса нет, дисгармонии нет, сейчас я тебе объясню почему. Ты знаешь, я долгое время работал коммерческим хореографом. Да, в моем послужном списке есть и фильмы, и спектакли, и много номеров, которые можно назвать артхаусными, можно их назвать альтернативными, андерграундными, как хочешь, то есть они необычные…
Синдеева: Где ты как художник раскрывался?
Дружинин: Есть много конкурсных номеров. Мои номера танцевали Ильза Лиепа, Наташа Осипова, люди, которые безусловно входят в балетную элиту. Но мою хореографию танцевали и танцовщики за спиной у Филиппа Киркорова или у Лаймы Вайкуле, легче перечислить тех, с кем я не работал. Так вот работая долгое время коммерческим хореографом, я всегда находил для себя в музыке, которая не всегда мне нравилась, или в проектах, которые не всегда мне нравились, то, что все равно меня как хореографа воплощало, реализовывало. То есть ни один проект я не делал, сжав совесть в кулак, для того, чтобы положить в карман какую-то часть денег. Это возможно только тогда, когда ты не выстрадал профессию. Я свою профессию с потом, с кровью отодрал в том возрасте, когда уже никто в эту профессию не приходит обычно. Я начал заниматься профессионально танцем лет в 17-18, а сформировался как хореограф уже когда мне было за 20. Ты знаешь мою любовь к музыкальному театру, ты знаешь мою любовь к музыкальному фильму. Вот это то, о чем я всегда мечтал, мечтаю и буду мечтать, и буду стараться к этому стремиться, буду стараться в этом как можно больше работать. Но это не отменяет предыдущих работ. И мне кажется, что достоинство любого художника это не всегда как бы с придыханием говорить о том, что ты опустился в профессию сверху, то есть пошел в институт, закончил академию, получил диплом. У меня нет диплома хореографа, у меня есть актерский диплом, я пришел в свою профессию снизу — из клубов, с клубных подмостков.
И в принципе самая моя любимая школа, это школа Steps, где нет поступательного обучения, где ты сам выбираешь уроки, где ты наблюдаешь за педагогами, и приходишь к ним в класс, и забираешь у них то… Потому что они не учат, они обмениваются информацией, твое дело — либо взять эту информацию, либо нет. Любой практикующий хореограф никогда не будет тебя учить, потому что ты не его преемник, ты всего лишь навсего еще один ученик, который заплатил деньги для того, чтобы стоять сегодня в этом классе, сегодня — ты, завтра — другой. И вот я в какой-то определенный момент дал себе зарок, что на телевидении я больше работать не хочу, что я ненавижу это место, как организацию, мне не нравится философия телевидения, не нравится то, какими там пользуются методами, осуществляя свои замыслы. И я по большому счету сделал исключение как раз для того, чтобы осуществить проект, который имеет непосредственное отношение к профессии. Мне все равно насколько он дорогой или дешевый, у меня есть возможность говорить с моим зрителем. И представим себе любого хорошо танцующего человека, Мишу Барышникова, ведь оттого, что будет война, или не будет войны, он все равно не перестанет танцевать, просто он либо будет танцевать в тылу, либо он будет танцевать на фронте. Он единственное чем может помочь, это своим искусством. А что несет искусство в массы больше, чем телевидение? Ничто. Вот если мы своими номерами можем пробивать попсу для того, чтобы люди увидели, как красиво, по-настоящему, люди через свое талантливое танцевание могут доносить то, что они хотят сказать зрителю, уже хорошо, уже неплохо. Потому что на самом деле мы стараемся вот такие особенно острые темы обходить.
Синдеева: Острые, что ты имеешь в виду?
Дружинин: Понимаешь, у нас же конкурс. И любая история, связанная, например, с политикой ли, с войной ли, она может вызвать ощущение того, что конкурсант манипулирует какими-то чувствами, которые заведомо вызовут у зрителя симпатию, для того, чтобы пройти выше, для того, чтобы получить какие-то дополнительные очки в свою пользу. Поэтому мы стараемся…
Синдеева: То есть нельзя представить себе номера, который бы был…
Дружинин: Про 9 мая?
Синдеева: Ну условно про 9 мая или про войну в Донбассе, понимаешь.
Дружинин: Ну ты знаешь, мы все равно умудряемся это делать, просто мы пытаемся эту мысль расширить, мы ее не концентрируем на территории конкретной проблемы, вот на территории Донбасса например. Но мы делаем абстрактный номер про человека, который вернулся домой, а дома нет. Он стоит с ключом, а двери нет, есть кусок дома с вышибленной дверью.
Синдеева: То есть какое-то высказывание возможно.
Дружинин: Абсолютно верно. Оно может проецироваться тем внимательным зрителем каким угодно образом на себя, на свою ситуацию. А в данном случае мне все равно, где этот зритель находится, здесь, в Крыму или в Донбассе, если он нас смотрит, он делает правильные выводы.
Синдеева: Вот смотри, все-таки проект «Танцы», именно ваш проект, он для чего? Для того, чтобы дать людям какую-то позитивную повестку, чтобы люди отвлеклись от своих проблем, чтобы они забыли о том, что на улице происходит? Или он для того, чтобы, скажем так, дать позитив, дать вот это настроение, или отвлечь?
Дружинин: Понимаешь, позитив бывает чаплинским, в том числе в фильме «Великий диктатор».
Синдеева: Да, но я сейчас про ваш проект.
Дружинин: Понимаешь, с одной стороны да, это позитив, безусловно, это комедия положений, это фильм, сотканный из реприз, но это же тем не менее и сатира, и ирония. У нас очень много и ироничных, и сатиричных номеров внутри программы, мы ни в коем случае не желаем отвлекать зрителя. Потому что у ТНТ, насколько я могу судить о канале, потому что я не вхож в кулуары и не общаюсь с руководителями, единственное исключение составила эта история, связанная с моим уходом, с моим получившимся таким слишком громким заявлением, но они абсолютно, скажем, в этом смысле «звериный» канал. Ты вспомни, с чего они начинали.
Синдеева: С «Дома-2».
Дружинин: С «Дома-2». И когда мы внутри при обсуждении говорим: «Друзья, мы идем в какую-то не ту сторону, мы начинаем быть похожими на "Дом-2"». И они воспринимают это с улыбкой, с иронией, они понимают, о чем мы говорим, то есть мы ни в кое м случае не пытаемся зрителя увлечь в другую сторону. Да, мы хотим, чтобы нас смотрели, мы хотим, чтобы нас смотрели больше, но не для того, чтобы он отвлекся от чего-то, чем бы мог бы заниматься в эту минуту, не для того, чтобы превратить…
Знаешь, этот проект мог бы быть розовым только в одном случае, если бы мы не показывали обратную сторону медали, если бы мы не показывали, как трудно делать то, что делают профессионалы в этом проекте. Честно тебе сказать, вот то, что на сегодняшний день, на третьем, считай, сезоне, у нас нет ни одной серьезной травмы, я считаю, чудом. Потому что даже специалисты, хореографы, которые приходят, они говорят, мы не понимаем, как ваши ребята, например, в репетиционный день, в тот день, когда мы разводим все номера на сцене, и после этого еще есть вечерний тракт, на следующее утро, рано утром еще один тракт, и мы, наконец, выходим в эфир. Наш проект нужен для того, чтобы это показывать в том числе, это труд, это адский труд.
Синдеева: Ну хорошо, например, те же «Танцы со звездами» или проект «Голос», он такие же задачи решает или нет? Вот как ты считаешь?
Дружинин: «Голос», мне кажется, ближе. «Танцы со звездами» дальше, потому что «Танцы со звездами» существуют на уровне любопытства. А давайте позовем Наташу Синдееву, благо, мы знаем, что она не профессиональная танцовщица, и посмотрим, как она будет танцевать с Егором Дружининым, благо, мы знаем, что он профессиональный танцовщик. Поэтому мне этот проект никогда не был особенно близок, несмотря на то, что я был в жюри этого проекта, по-моему, трижды.
Синдеева: Смотри, практически во всех этих проектах есть элементы, когда кого-то надо выкинуть, когда иногда это зависит от соперника. И это какая-то мотивация на нехорошее, на солидарность даже с конкурентом, на то, чтобы поддержать, а наоборот, то есть ты в этой конкуренции идешь по пути плохих чувств, выжить из проекта.
Дружинин: Ну конечно же есть.
Синдеева: Есть. Ну вот это, понимаешь, вот меня это коробит, я понимаю, жанр шоу, я понимаю, что это рейтинг.
Дружинин: Нет-нет, дело не в шоу. Я тебе сейчас объясню, это к шоу не имеет никакого отношения.
Синдеева: А что это?
Дружинин: Это непродуманная и незапланированная вещь. Хочу тебе сказать, что когда мы только начинали проект, я был отчасти уверен в том, что проект это будет некий праздник хореографии. Что соберутся люди, которые хореографию знают, понимают, мы даже шутили на эту тему, говорили: «Ребят, посмотрите, вот вас сейчас 20-30 человек, и мы с вами собрались не для того, чтобы сделать «Новогодний огонек» для какого-то амбиции, они дали себя знать, безусловно, причем сразу же, моментально. Как только мы поняли, что существует моя команда и команда Мигеля, Мигеля, которого я знаю давным-давно, который принимал участие в моих номерах, как танцовщик, на тех же «Новогодних огоньках», вдруг включились какие-то такие механизмы, такие эмоции, такие страсти, которых я никак не предполагал. Я думал, что мы всегда сможем договориться, что мы всегда услышим друг друга, что мы всегда найдем общий язык. Но дальше маховик понесся вот так, как ему самому захотелось. В первую очередь амбиции, амбиции танцевальные, амбиции постановочные, они приводят к тому, что я, грубо говоря, могу оценить профессионалов в той команде, но я страстно желаю победы своей команде. То же самое происходит там. И мы конечно же в течение всех сезонов очень пристально смотрим за тем, чтобы соблюдался какой-то паритет минимальный. Но понимаешь, мы с тобой эту ерунду обсуждаем, точно так же ее обсуждают многие, и это, наверное, тот бензин, на котором работает мотор этого проекта. Если бы было иначе, вот как например в проекте «Танцуй», который вслед за нашим вышел на Первом канале, в нем такого бензина не было, в нем такого мотора не существовало.
Синдеева: Я опять же на фоне нашей какой-то реальности, в которой мы живем, когда гибнут люди, и когда экономическая ситуация ухудшается, когда люди сильно беднеют, насколько это вообще этично устраивать такие шоу? И принимать в них участие.
Дружинин: А что нужно делать?
Синдеева: У меня нет ответа на этот вопрос.
Дружинин: Ну давай так, давай рассудим иначе. Вот поставь себя на место человека, у которого стремительно пустеет карман, он вынужден сократить все свои расходы.
Синдеева: Ну да, он в театр уже не может сходить, будет смотреть телевизор.
Дружинин: Да, во-первых. А во-вторых, возьмем даже историю, великую депрессию в Америке в 1920-х годах, люди всегда находили никель, маленькую монетку, для того, чтобы сходить в Никелодеон, потому что больше нечем себя поддерживать. Но что касается ТНТ, то, к чему в начале мы с тобой обращались, и я говорил об этом с сарказмом и с иронией, что канал коммерческий, звериный, мне это нравится, потому что вот мой любимый жанр, например, музыкальный театр, он выжил только за счет этого. Он стал коммерчески нужным как раз в те времена, о которых я сейчас вспоминаю, потому что ходить на высоколобое драматическое искусство в театр людям в данный момент, в тот период жизни, было сложно. Куда они еще пойдут? Они пойдут в музыкальный театр, там, где люди поют, где люди танцуют, где люди демонстрируют свои умения. Для чего? Для того, чтобы потом, выучив эти песни, с этими песнями хоть как-то доживать до завтра, потому что все эти песни, как правило, о том, что ты не должен терять надежду, ты должен ее искать в каждом прожитом дне, что жизнь — это уже хорошо. Поэтому мне кажется, что вот подобного рода, понятное дело, что продюсеры, почувствовав, что на этом можно сделать деньги, уделили внимание именно этому жанру, вот так он и выжил в Америке.
Синдеева: А могут такие шоу, условно, все-таки параллельно с тем, чтобы решать эту задачу, решать еще какую-то благую задачу, не знаю, заниматься благотворительностью.
Дружинин: Вот моя переписка со Славой Дусмехаметовым, нашим продюсером, у нас съемка последняя была вчера, к нам приехала девочка Света, у нее сегодня начинается химиотерапия, и она приехала в не очень хорошем состоянии.
Синдеева: Она участница?
Дружинин: Нет, она не участница. Она просто зритель, которая вышла на администратора моей команды, и ее родители, так как девочка поклонница нашего проекта, спросили, есть ли возможность, потому что нужно поставить кресло, примостить человека, нужно создать какие-то минимальные условия. Они спросили, может ли она посетить. Этот вопрос даже не обсуждался, он решается влет.
Синдеева: Да, это, правда, несложно решить.
Дружинин: Да, безусловно. Ей сразу же был подарен iPad со всеми выпусками нашего шоу, который я должен ей передать и который сейчас лежит в багажнике нашего автомобиля. И таких случаев много, мы делаем это часто.
Синдеева: Но это единичные случаи, смотри, молодцы, что это делаете. Правда, для такого шоу это не очень сложно. Но это же могло бы быть…
Дружинин: Глобально?
Синдеева: Глобально. Имея такой рейтинг, имея такую популярность, это могло бы «поженить», условно, и меня с твоим проектом, понимаешь.
Дружинин: Ты предложи, как ты это себе представляешь.
Синдеева: Условно, вот у тебя есть голосование, может быть, какое-то количество денег за эти sms-сообщения, за которые люди платят, для того чтобы голосовать, должно уходить в какой-то благотворительный проект. Потому что имея такую аудиторию, понимаешь… важно эту аудиторию включить в этот процесс. А имея такой…
Дружинин: Если быть честным, аудитория-то наша гуляет, на самом деле…
Синдеева: Но она же все равно большая. У нее большая доля, это реально миллионы людей. И эти миллионы людей могли бы, смотря ваш проект, 100%, если бы в нем был какой-то кусок, связанный с этим, с благотворительностью, это просто первое, что мне пришло в голову, то он бы, как мне кажется, гармонизировал бы тот диссонанс, который возникает у меня, когда я смотрю вот это шикарное действо.
Дружинин: Понимаешь, диссонанс, во-первых, возникает у тебя. Несмотря на то, что мы с тобой вроде бы люди одного и того же караса, я об этом диссонансе никогда не задумывался. Мне никогда наш проект, из-за того, что я знаю его изнутри, потому что я знаю, насколько это сложно, потому что я знаю, как мало мы спим, он мне никогда легким или развлекательным не казался. Более того, я сильно надеюсь, что мы будем все больше и больше идти в сторону того, чтобы делать интересные номера, которые могут называться маленькими, но художественными произведениями. Мы бы хотели, например, очень бы хотели сделать подобного рода проект для детей. Но дети не целевая аудитория канала ТНТ, и этот проект, если он будет, то он будет, скорее всего, жить в интернете. Но «Танцы-дети», он, безусловно, должен быть, мне кажется. А что касается благотворительности, я знаю, что отдельно те люди, которые занимаются Comedy, все, начиная с Сережи Светлакова, со Славы, они так или иначе этим занимаются.
Синдеева: Это другое. Это здорово, это очень хорошо, нет, я про другое. Я как раз про использование этого инструмента, огромного инструмента, как раз влияния, понимаешь, а это влияние, потому что у тебя огромная аудитория, и направить часть этой аудитории…
Дружинин: Почему бы нет? Может быть, я чего-то не знаю, я выясню.
Синдеева: Это сейчас мне пришла идея в голову, не идея даже, а как мысль, например, есть огромная проблема с трудоустройством выпускников детских домов, среди которых есть разные, есть очень талантливые. Это огромная проблема. Им сложно очень социализироваться, им сложно найти работу и так далее. И если опять же, в некоем таком условном проекте вдруг появляются ребята из таких детских домов. Их можно найти, для компании Comedy Production это несложно ...
Дружинин: Появляются в качестве кого? В качестве …
Синдеева: Возможно, в качестве участников.
Дружинин: В смысле в качестве танцовщиков?
Синдеева: Участников. Танцовщиков.
Дружинин: Но у нас открытый кастинг. Мы же не можем, например, их провести вперед только потому, что они из детдомов.
Синдеева: Да, ты не можешь вперед, но ты можешь сфокусироваться, поискать этих людей, например, и объявить этот конкурс.
Дружинин: Ты не представляешь, как мы прочесываем вообще, все, что можно, потому что мы не отмахиваемся. У нас сейчас идут предкастинги, в которых ни я, ни Мигель, как наставники, не принимаем участия. Мы должны подключиться уже на финальной стадии, когда отсчет пойдет не на тысячи, а на сотни. Но мы уже от наших ребят-хореографов слышим имена и фамилии, потому что на самом деле хороших танцовщиков в нашей стране, может быть, и много, но вот к нам приходят те, кого мы очень быстро начинаем брать на заметку, потому что иначе мы рискуем остаться в следующий сезон без хороших танцовщиков. Их не так много, как нам бы хотелось. В общем, давай так, мы не будем сейчас за других людей …
Синдеева: Поставь этот вопрос на вашей летучке, вдруг что-то родится.
Дружинин: Мы это обсудим. И узнаем.
Синдеева: Скажи, а какие-то еще параллельно мы успеваешь делать проекты? Или это все твоя жизнь?
Дружинин: Да, но к сожалению, даже тогда, когда непосредственно в моей хореографии номера не репетируются, у нас же шаг — неделя, даже меньше получается, потому что один день уходит на совещание и монтаж, потом два дня съемки профайлов, которые можно…
Синдеева: То есть это полноценная твоя работа?
Дружинин: К сожалению, да, параллельно практически ничего не успевается. Какие-то либо разовые вещи, но вот сесть написать сценарий, или сесть продумать спектакль, или подготовить, вот Вова Крестовский уже сколько, получается, два месяца, ждет, когда я смогу сдать ему хореографию для клипа, в котором я же сам должен принимать участие. И я все время кормлю их «завтраками», потому что, мне кажется, я сам переоцениваю свои силы. Мне кажется, что я могу урвать час или два.
Синдеева: Как же мы с тобой школу-то сделаем, с таким графиком?
Дружинин: Ну слушай, у нас, во-первых, уже все, на следующей неделе последний эфир «Битвы сезонов», а следующий сезон, он должен начаться с кастингов в конце июня, и потом должен быть достаточно большой перерыв до середины октября.
Синдеева: Правильно я понимаю, что ты себя подписал, свою жизнь. Ну что же, ты выйдешь из третьего сезона? Ты же вряд ли выйдешь. Или из четвертого.
Дружинин: Я не подписал, я выйду тогда, когда захочу. Я выйду тогда, когда я пойму, что мне это больше неинтересно или мне это больше не нужно. Или случится что-то непоправимое, что не позволит мне дальше продолжать. Я буду всегда бороться за то, чтобы этот проект не превратился в аттракцион, не превратился в цирк, не превратился в то, о чем мы с тобой говорили. Не превратился в «Дом-2». До тех пор, пока он будет оставаться профессиональным, и у меня будет возможность, я сейчас нахожусь в том состоянии, когда мне неинтересно, кто победит, моя команда или не моя команда.
Синдеева: А что у ребят дальше происходит?
Дружинин: Тур.
Синдеева: Тур? Ну, это в контракте тоже с каналом. А дальше?
Дружинин: Мастер-классы, преподавание. Кто-то преподает лучше, кто-то преподает хуже.
Синдеева: Для них это начало, в общем, какой-то еще карьеры, да?
Дружинин: Для них, во-первых, это грандиозное приключение, конечно же.
Синдеева: Ну это понятно.
Дружинин: И такое приключение, из разряда тех, которые меняют жизнь. Но не для всех. Некоторые вплывают в проект и выплывают, это в том числе и их инициатива. В зависимости от того, как они прошли по проекту, и как они себя продемонстрировали в проекте, они либо запоминаются …
Синдеева: Прости, здесь можешь не отвечать. Понятно, что вы, все участники, получаете зарплату, гонорары какие-то, потому что это ваша работа. А у участников есть какой-то гонорар? Или нет?
Дружинин: В туре — да. В мастер-классах — да.
Синдеева: То есть уже в туре.
Дружинин: Только приз в 3 миллиона долларов. Ой, рублей.
Синдеева: Рублей. Я тоже тогда пойду танцевать, я все брошу. Папа у тебя был профессиональный хореограф.
Дружинин: Да. Почему был, он и есть. Папа жив, слава богу. Он не работает, как хореограф, он работает теперь больше как режиссер и сценарист.
Синдеева: Вот скажи мне, пожалуйста, ты, несмотря на то, что папа, и он хотел тебя как-то направить в это русло, ты отказывался танцевать.
Дружинин: Он не хотел направить, он однажды только меня спросил, пойду ли я в хореографическое училище. Я сказал, нет.
Синдеева: И дальше упирался и не танцевал.
Дружинин: Я не упирался. Когда мы готовили фильм про Петрова и Васечкина, я целый год …
Синдеева: Если вдруг кто не знает, Егор тот самый, кто ты из них?
Дружинин: Васечкин. Я целый год вместе с другими нашими героями, которые по совпадению оказались все ленинградцами, и Ингой, и Димой Барковым, которые играли соответственно Петрова и Машу Старцеву, мы ходили заниматься к папе в его студию пантомимическую, в которой он преподавал. Как правило, все начиналось с урока по джаз-танцу, папа вообще был большой поклонник и Пины Бауш, и Марты Грэм, и знал техники. У него был очень интересный урок, и он нас растанцовывал. Кому-то это пошло на пользу, кому-то меньше, но я это очень хорошо запомнил. Со мной было очень удобно работать на картине, потому что мы делали то, чего сейчас не делает никто. Мы разучивали номер буквально за полсмены, а вторую часть смены мы его снимали, то есть я учил быстро. Но это было само собой разумеющееся, никто мне никогда не говорил, вот молодцы, талантливый мальчик. Нет, и папа в том числе, никогда не говорил, что я талантливый мальчик. Он в какой-то момент спросил: «Пойдешь в хореографическое училище?». Я сказал: «Нет». Все, на этом разговор закончился.
Синдеева: А почему ты сказал «нет»?
Дружинин: Потому что я балета не видел в глаза, к тому моменту.
Синдеева: То есть папа тебя не водил в Мариинку?
Дружинин: Это знаешь, как сапожник без сапог. Когда ты занимаешься ремеслом, его вокруг так много, что ты не задумываешься о том, насколько это ремесло оценивается со стороны. Вот мои дети, они бывают в театре часто, потому что я это знаю. А так я бы тоже не обращал на это внимание.
Синдеева: Но ты понял, что я хочу пойти учиться танцам, да?
Дружинин: Да. Это было уже после театрального института, да. Причем я именно хотел стать хореографом, потому что как танцовщик и уже понимал, что мой поезд отчасти ушел, и хоть есть вещи, которые я танцую хорошо, но если бы я хотел быть танцовщиком, то я либо отказался бы от этой мысли, либо танцевал бы.
Синдеева: А сколько ты прожил в Америке?
Дружинин: Последний раз лет пять или шесть, когда уже учился.
Синдеева: Ты последний раз прожил в Америке пять лет, почему ты вернулся все-таки?
Дружинин: Я никогда не хотел уезжать навсегда. Я думал, что может быть, так придется сделать, потому что, чтобы ты понимала, я уезжал в 1992 или в 1993 году.
Синдеева: Хотя это самое интересное время начиналось, на самом деле.
Дружинин: Ну это для кого как.
Синдеева: Для меня было ужасно интересное.
Дружинин: Вот ты сейчас рассказываешь о том, что мы катимся в тартарары, и я пытаюсь понять, так ли это. Почему-то вспоминаю именно ту картинку, потому что вот как раз тогда мне казалось, что мы катимся в тартарары. Сейчас мне иногда хочется сказать, друзья, вспомните 1993-1994 год, тогда было страшно.
Синдеева: А мне не было страшно, у меня наоборот, было такое чувство будущего, надежды, развития. Страна открывалась, интегрировалась. Бедно было.
Дружинин: Я был студентом, моя стипендия составляла … Одно дело, когда бедно, и ты понимаешь, что бедно, не до жиру, быть бы живу. А другое дело, когда ты не понимаешь, что будет дальше. Когда ты не понимаешь, будет ли лучше, будет ли хуже, и вот тут то, о чем говорила ты, становится особенно актуальным. Я ушел из театра, когда понял, что на сцене стоит больше людей, чем сидит в зрительном зале. Вот им абсолютно это было не нужно, вот тем трем, четырем, пяти людям, которые пришли смотреть на 25, которые стоят на сцене, и это такой творческий онанизм, никому абсолютно не нужный. То, что мы делали в ту пору, было абсолютно не актуально. Существовать дальше, как актер, продолжать работать в театре можно было бы только тогда, когда у тебя есть возможность говорить о том, что ты считаешь нужным. А если ты актер в труппе Театра юного зрителя, в Питере, в 1993-1994 году, ты не говоришь о том, что ты считаешь нужным, ты играешь «Сказку про Конька-Горбунка». Да, наверное, это тоже кому-то нужно, но выражаясь сухим коммерческим языком, нерентабельно, то есть несоответствие. Кино тоже летит в тартарары
Синдеева: Что там сейчас с детьми у тебя? Кто чего делает? Трое детей у Егора.
Дружинин: Танцевальные гены есть у всех. Сашка, старшая, занималась в свое время и классикой у станка. Ей нравилось танцевать, но ей не нравилось, когда ее начинали ограничивать в движении. Ей надо было сразу, моментально, что-то, что сразу бы, не аплодисменты, а вот мнение специалистов. То же самое у нее было и с актерским мастерством. Она уже, она этого не знает, но к 16 своим годам, а была и раньше, уже хорошая профессиональная актриса. Что касается Тиши, среднего нашего, ты зря вообще начала, я могу о них рассказывать долго.
Синдеева: У нас мало времени, расскажи коротко.
Дружинин: Он двенадцатилетний. Он такой длинный, нескладный, человек с другой планеты. Когда меня кто-то спрашивает, в чем его талант, вот его талант открывать людям глаза на привычное, на то, что это может выглядеть совсем иначе. Он иногда не понимает элементарных вещей, и это может раздражать, но на самом деле это качество, потому что там, где есть ограничения, там же есть и супервозможности. Он может попытаться вытереть пролитую воду полиэтиленом, он может перевернуть вертикально пакет с пирожными, потому что так удобнее нести, не понимая, что с ними произойдет в следующий момент. Но при этом он точно так же осваивает и все остальные вещи, и иногда это делает чудесно, гораздо интереснее, чем делают это остальные люди. Потому что мы работаем по шаблону, а у него к 12 годам все равно этот шаблон отсутствует. Естественно, это связано с огромным количеством проблем в школе, но они побеждаются потихонечку— помаленечку. Он левша и правша, он делает одни вещи левой рукой, он ест правой, пишет левой, но при этом, мне кажется, он будет, он уже очень интересный человек, а будет еще интереснее. И он ни в коем случае не выпячивает это, наоборот, он этого боится, стесняется, от этого очень часто закрывается, то есть он не выпячивает, как многие дети, понимая, на что идут взрослые, на что они ведутся, они как бы это демонстрируют. Он, знаешь, какими пользуется эпитетами, Москва у него почему-то ржавый город, Питер очень любит, хотя он москвич, он родился в Москве. Сашка ленинградка, а он как раз Москву почему-то называет ржавым городом. Почему, вот непонятно, одному ему известно, видимо. Но невозможно иногда не согласиться. А самый младший, Платон, он слышит музыку, он танцует. Причем мне бы его раскрепощенность! Но вот, к сожалению, когда дети попадают в руки педагогов, дальше это обрубается, потому что надо стоять вот так, надо держаться вот так. У нас нет школы, где люди, преподавая танец, не только бы формировали их, но и поддерживали вот то, что есть в них, та музыкальность, та свобода движений изначальная, которая существует почти у всех детей в этом возрасте. Я не знаю детей, которые бы неинтересно двигались под музыку, когда они ее слушают, в младенческом возрасте. Потом они начинают стесняться, одни либо перебарывают свое стеснение и начинают учиться. Почему мы в балете впереди планеты всей? Потому что мы застроены, тут есть школа. Это как спорт, если поднимешь ножку выше, будешь лучше, прокрутишь на один пируэт больше, тоже молодец. А вот в том, что касается свободной пластики, что касается джаза, что касается каких-то африканских танцев, латиноамериканских, когда танец идет от эмоций, вот в этом мы, к сожалению, пока не впереди планеты всей.
Синдеева: Егор, спасибо тебе большое. Вот этот твою влюбленный отцовский взгляд во время рассказа о детях, от него было не оторваться. Спасибо. Поговори с ТНТ о том, как внести гармонию в этот проект.