«Женский взгляд» на политику и секс. Социальные проекты, от которых появляются мурашки

Программа «Синдеева» перебралась в Лондон. На самом деле, не насовсем, мы сейчас находимся в гостях у Веры Кричевской, у человека, который вместе со мной не шесть, а семь с половиной ― восемь лет назад стоял у истоков телеканала Дождь. Сегодняшняя программа фактически приурочена к шестилетию. Мне кажется, то, что я оказалась в Лондоне, у тебя в гостях, неслучайно.

Верка, привет.

Привет.

У тебя очень симпатичный дом, здесь очень светло. Ты живешь здесь, по-моему, последние два года.

Чуть-чуть меньше.

Как тебе в Лондоне?

Мне очень хорошо.

Винокуров тебе задал вопрос: «А что плохо?».

У меня, конечно, здесь намного меньше профессиональных возможностей, я бы сказала, их нет. Может быть, нет большого желания, если бы оно было, я и эти стены как-то смогла бы пробить. У меня нет такой social life, но опять же ― я не хочу, мне здесь так уютно! Когда я переехала, месяца два-три у меня был забит приглашениями почтовый ящик, документалисты, журналисты, какая-то богема. Я продинамила всех.

Тебя вычеркнули из списков, не зовут?

Да, в какой-то момент меня просто вычеркнули, никто никуда не зовет, не приглашает. Может быть, это возраст, не знаю, но у меня какое-то гнездование, никакой гормональной причины которому, к сожалению, нет. Я хочу как-то тихо, спокойно жить, наслаждаться. Был очень тяжелый период адаптации для детей, мне надо было разобраться в законах, понять логику жизни. Столько времени и сил! И я уже почти in, но еще нет.

Если следить по твоим соцсетям, ты, конечно, все равно интегрирована в российскую жизнь. Твоя реакция на любую новость, публикацию очень активная и сильная.

Я очень сильно интегрирована в российский сегмент фейсбука. Я не собираюсь отказываться от этого. Бывает, я что иногда неделю ничего не пишу в силу обстоятельств, может быть, занята, но мне все это очень интересно. Я интегрирована не только в российский фейсбук, я очень сильно интегрирована в русскоязычный сегмент израильтян. Это тема, которая меня тоже сильно волнует. Меня волнуют две страны, два сообщества людей.

Я не хочу ничего менять, мне это интересно. Иногда хочется, чтобы у меня меньше болело.

Ты же не просто за этим следишь, это же болит.

Болит просто чертовски, поэтому иногда хочется сказать: «К чертовой матери этот фейсбук», запустить этот компьютер куда-то. Но ты же находишься на игле, это сложно.

Я не испытываю здесь никакого неудобства. Мне безумно здесь нравится, мне кажется, что это уникальное место с точки зрения культурной жизни. Я чувствую, что очень много политических, геополитических процессов происходит вот здесь, прямо на этой улице или в соседнем дворе. Я ощущаю Лондон центром мира, и мне это безумно нравится. Я могу кого угодно встретить где угодно, любого селебрити.

Но, конечно, болит, конечно, интерес есть. Я часто бываю в Москве, России. У меня нет никакой задачи разорвать пуповину. Но вот сейчас такой период.

Все равно мы с тобой делаем программу, так или иначе приуроченную к шестилетию Дождя. Скажи, как отсюда воспринимается Дождь живущими здесь? Я знаю, здесь Дождь смотрят, знают. Расскажи мне.

Я недавно забирала сына из одних гостей, это русская семья, они здесь живут лет двадцать. Я с ними почти не знакома, в школе иногда видимся. Я забирала его из гостей, захожу в этот дом, там гостиная напротив входа, а в ней телевизор в полстены ― и там Белковский! Это было очень неожиданно. Я ничего не знаю про эту семью, кто они. Я захожу и вижу Белковского, вау. Хотела сделать фотографию и отправить вам, но потом постеснялась.

Я знаю, что Дождь здесь смотрят. Мои друзья, знакомые смотрят Дождь, это очень доступно.

Как отсюда это воспринимается? У нас сейчас совершенно разная картина, которая есть внутри нас, работающих на Дожде, делающих его, и людей, живущих в России, которые в какой-то момент потеряли Дождь из виду. Когда он был буквально в каждом доме и его потом выключили, для многих Дождь умер. Многие не знают, что Дождь живет где-то там, потому что не у всех есть доступ в интернет или Smart TV.

Но есть другая проблема: вокруг Дождя была развернута такая кампания по дискретации, понимаешь?

Конечно, провокация бойкотирования. Это продукт промывки мозгов. То, что ты говоришь, мне напомнило недавно после разных премьер на ВГТРК, кто-то мне рассказал, что идет по улице, ― я уже не знаю, откуда эта история, ― а там стоят бабушки и говорят: «Этого Навального надо гнать из правительства! Что он нам устроил?!». Понимаешь?! Мне это напоминает то, что ты говоришь.

Да, кому-то промыли голову, а что делать? Надо работать.

Про будущее. Все мысли последние года полтора ― про будущее, как двигаться, куда развиваться, куда идти. Тут есть несколько направлений. С одной стороны, контентое, что делать, потому что ты не имеешь права стоять на месте. Ты должен все время придумывать, чувствовать пульс, понимать интересы людей, но ты должен и понимать, как они это потребляют. Если когда-то канал задумывался как классический телеканал в спутнике, с классической сеткой, когда есть прайм-тайм, то сейчас потребление изменилось. За эти шесть лет произошел феноменальный скачок.

Например, сейчас мы с удивлением и удовольствием видим, что аудитория в фейсбуке во время наших прямых трансляций бывает выше, чем на нашем сайте.

Я это уже заметила, я смотрю на цифры в фейсбуке. Во-первых, меня не волнует общее потребление. Все равно большинство населения потребляет телевизор, ящик в углу комнаты. Но мы же говорим про аудиторию Дождя, которая очень специфическая. Я сейчас знакомлюсь с ней благодаря проекту «Страна Дождя» и понимаю, насколько это проактивная аудитория, она другая, у нее другие привычки. Мы мало что понимаем про их привычки, чем они увлекутся завтра, какими девайсами, какое у них смотрение.

Мне кажется, что вы абсолютно правильно все нащупываете. Глубокое распространение в интернете, дать все возможности зрителю для того, чтобы найти вас там, где они могут оказаться, ― это правильно. Но какого-то рецепта у меня нет. Мы говорим про такую очень специальную страну, в которой за последние годы у продвинутой аудитории абсолютно отравлена, уничтожена привычка не только смотреть, а иногда даже иметь, покупать телевизор. Если бы мы жили в старые времена, то, конечно, Дождь должен был бы зарабатывать миллионы, потому что у Дождя самая премиальная рекламная аудитория.

Ты знаешь, мы недавно обсуждали это. В проекте «Страна Дождя» мне не хватает женщин, одни мужики, причем любых профессий, каких хочешь! Нам надо было протестировать новую программу, мы решили сделать фокус-группу, попросили в ней поучаствовать мужчин 25–45, финансовый сектор. И получили вот столько! Женщин с таким профайлом меньше, и вообще женщин меньше на Дожде. Это невозможно представить.

Откуда появились «Улицы разбитых фонарей»? Все пытались захватить мужскую аудиторию, тех, кто платит. А здесь ровно обратная ситуация. Спрогнозировать, как у них образуется свободное время, как строится их жизнь, очень сложно.

Вера сейчас практически проанонсировала новый проект, к которому она имеет непосредственное отношение. Поняв, что среди нашей аудитории очень мало женщин, она сказала: «Надо срочно сделать женскую программу, это должна быть программа не для баб, должен быть женский взгляд».

Я уверена, что эту программу будут смотреть мужчины.

Давай расскажем. Мы же должны в этой программе дать какой-то эксклюзив.

Вчера был какой-то адский день, насколько я знаю, пришлось отменить новости дневные.

Да, Макеева бедная умирала в этот момент, но с трудом согласилась.

Четыре фантастические женщины будут вести программу. Премьера состоится, думаю, через неделю.

Да.

Я считаю, что наша победа уже сейчас ― получить этих четырех женщин даже на те две записи, которые мы сделаем. Мы не знаем, что будет. Дай бог, чтобы никто из них не соскочил.

Объявляй.

Первая ― это частый гость на Дожде, Ирина Хакамада. Мне кажется, она в достаточно новом амплуа. Это Светлана Сорокина, мне кажется, что будет абсолютно новый образ, не сразу, потому что надо раскачаться. Мы вчера записали две программы, ко второй программе, в котором самым популярным словом было «секс», мне кажется, Света просто перешла границу своего образа. Третья героиня ― Арина Холина. Я думаю, ее очень многие из аудитории Дождя знают, она очень известный блогер, журналист.

И очень много и интересно пишет про секс.

Но программа не о сексе.

И четвертая героиня, которая… я даже не знаю, как точно сказать, которая все это перевернула с ног на голову ― Яна Рудковская. Я считаю, что это такое наше приобретение… Я знаю, что сейчас часть аудитории, которая это слышит, будет кидать какие-то предметы в экраны. Это уникальное приобретение.

Мне было интересно смотреть, как они притирались друг к другу, как они друг на друга смотрели.

Но надо сказать, что, как и все на Дожде, это было сделано с колес.

Во вторник мы решили?

Мы решили чуть раньше, но очень долго ждали возвращения Яны, чтобы обсудить все. В пятницу они встретились вчетвером в первый раз.

За пятнадцать минут до съемок.

Да, и сразу началась запись.

Всем этим руководила вчера Аня Монгайт, она, по-моему, была в таком возбуждении… Мне она писала: «Слушай, я последний раз была редактором в аппаратной двенадцать лет назад, я хочу быть редактором этой программы».

Это не бабский мир или бабское царство. Понятно, что все, что они говорят, будут в первую очередь смотреть мужики. Но в этой программе есть такая особенность, что программа монотемная. Они обсуждают одну тему. Мы будем пытаться выбирать темы, которые нас всех сейчас волнуют. Например, первая тема, которую мы обсуждали, это «Что произошло с нашими жизнями из-за кризиса?». Какие поправки в нашу жизнь внес кризис, это касается всего: поездок, детского обучения.

Потребления.

Да, нашего ежедневного потребления. Это касается и того, что случилось с нашими мужчинами, как пошатнулось их чувство уверенности в себе. Арина Холина правильно говорила, что, может быть, их надо сейчас поддержать, возникает вопрос потенции во времена кризисов. Это было такое абсолютно широкое обсуждение. Как реанимировать шкафы, гардеробы и так далее.

Мы будем все раскрывать? Оставим хоть какую-то интригу.

Я думаю, что мы можем сказать вторую тему, потому что она была очень интересной, более актуальной, чем кризис. С кризисом мы как-то уже смирились. Владимир Путин сказал на Прямой линии дней десять назад, отвечая на вопрос какой-то зрительницы про его личную жизнь, что все хорошо, он всем доволен. Потом, после паузы, он сказал: «Может быть, я все-таки однажды удовлетворю ваше любопытство».

Мы зацепились за это. Было столько вбросов, вообще мне нравится термин, который нам подарил Дмитрий Песков. Мы обсуждали такие вброшенные личные жизни президента. Мне кажется, было очень круто, это все оценят ― мы вообще не опустились на уровень сплетен.

Так хотелось бы…

Хотелось бы, да, но мне кажется, что очень круто, что мы не опустились на уровень сплетен. Шире можно сказать, что мы обсуждали секс и политику, почему одни под замком, а видео с другими появляется на федеральных каналах. Дико интересный и актуальный разговор, местами злой. Каждую программу за женщинами смотрит мужчина. Они не знают, кто, это рояль в кустах. Говорят: «Выкатывайте рояль!», и выходит мужчина, который дает какие-то свои комментарии. Я надеюсь, что нам удастся сделать самое главное ― расширить круг своей аудитории.

Ты говоришь: «Как бороться с людьми, у которых промыты мозги, которые думают, что Дождь ― враги народа?». Есть один круг, его все время нужно расширять на метр, на два дальше.

Вопрос: за счет чего? Это самый сложный вопрос. За счет другой интонации, появления других людей или тем? Мы же видим, как аудитория реагирует на любую тему, мы это очень хорошо отслеживаем. Реагируют на «Путин» ― «кризис» ― «Украина».

Потому что аудитория, которая привыкла смотреть Дождь, политически активная.

Их же нельзя потерять.

Да, Дождь очень зависит от федеральной повестки, потому что она определяет топики. Люди, которые находятся с другой стороны, хотят эти топики, потому что федеральная повестка навязывает и раскачивает темы, люди от этого бегут получить какую-то реальную картину, не всегда другую, но реальную. У этой части аудитории есть доверию к Дождю, но не к федеральным каналам. Конечно, они хотят получить эти топики, которые даже на каком-то невербальном уровне везде. Поэтому с них нельзя соскакивать.

Конечно, как бы сейчас ни укреплялся entertainment или infotainment, новости являются базовым, core audience content.

Маша Макеева, слышишь? Все хорошо с новостями, новости ― главное, что у нас есть.

Если говорить серьезно, эта программа или другие проекты, которые будут еще, ― это все равно подпорки для новостей. Это не должно обсуждаться, новости, репортажи должны укрепляться.

Вопрос: что такое новости? Как когда-то было, этого уже нет. Новости ― уже тоже шоу, тоже infotainment. Экспертиза, анализ.

Infotainment никто не отменял как форму подачи новостей, но все равно новостной блок должен быть очень сильным. Мне кажется, что есть много вещей, которые вы по причинам нехватки рук и денег не делали и не делаете, мы с тобой это много раз обсуждали. Все равно есть зависимость от этой чертовой федеральной повестки, понимаешь?

Да.

Есть не много примеров, когда Дождь навязывал повестку всей стране. Самый яркий пример ― трагическая история с десантниками, с российскими военными, погибшими на территории Украины. Эту тему раскачал Дождь и сделал ее в результате федеральной повесткой.

Это очень крутой пример. Я не знаю, я не чувствую до конца потребность аудитории или просто очень много времени провожу в Англии, мне кажется, что нужно очень сильно работать с социалкой. Может быть, я не права.

Мы очень много работаем. В рамках того вещания, которое мы делаем, у нас очень много социалки. Мы очень долго радовались, что у нас нет крючка рейтинга, как у федерального канала, когда ты можешь себе позволить делать то, что они не могут себе позволить, потому что в том числе минус рейтинг, провал аудитории, рекламных денег. У нас никогда не было этой зависимости, поэтому мы позволяли и позволяем себе до сих пор, несмотря на очень скудный ресурс, заниматься социалкой.

У нас появился другой крючок ― наши подписчики, которые на сегодняшний день на 70% закрывают наш бюджет, это наш главный доход. Ты смотришь, что покупается, как смотрят. К сожалению, все говорят, что социалка ― важно и нужно, мы продолжаем это делать, раскапываем какие-то истории, в ближайшее время мы запустим проект, посвященный проблеме эпидемии ВИЧ в России. Мы будем это делать, несмотря на то, что, возможно, это не будет собирать тех цифр и денег, которые приносят подписчики.

Не будет.

Но мы отдаем себе отчет в том, что это важно.

У нас каждую неделю отчет, какие программы набрали большую популярность, с каких совершили покупки, за чем приходят зрители, что покупают.

За Белковским.

Белковский, Собчак, Hard Day’s Night, если яркий гость. Навальный и Познер. Хорошо приходят за новостями, очень много покупают с прямого эфира, классический новостной поток. Социалку не покупают. Это наша ответственность, мы все равно это делаем, но это не является драйвером для того, чтобы расширить аудиторию. Мы подтверждаем лояльность аудитории, доверие к себе.

Я это никак не формулировала. Что Дождь дает аудитории? После того, как я начала заниматься «Страной Дождя» и разбираться с конкретными людьми, именами, городами, подписчиками, которые смотрят, мне кажется, Дождь дает одну очень важную вещь ― моральную поддержку людям, ощущение, что ты не один. Мне кажется, что сейчас в России мир не делится на тех, кто с Путиным и не с Путиным. Для меня другой водораздел.

Для меня все люди делятся, неважно, политики это или знакомые, на тех, кто может пройти мимо бед, трагедий, несчастий своего народа, своих соседей, и тех, кто не может. Я уверена, что все те люди, которые смотрят Дождь, это ровно те люди, которые не могут пройти мимо бед, трагедий и несчастий. Яна Рудковская признается в любви президенту в эфире Дождя. Это нормально, я считаю, что это хорошо. Но я считаю, что она с Дождем, потому что она неравнодушный человек. Она представитель шоу-бизнеса с человеческим лицом.

Может быть, вот такие микропроекты, которые, как ты говоришь, не будут набирать, как проект, связанный с ВИЧ, может быть, они дают очень важную миссию зрителям.

Это так и есть.

Что нам и им не все равно, важно, что они об этом говорят. Мы поддерживаем их за то, что они это делают. Мне кажется, что это надо делать 100%, вы это делаете.

Белковский и Собчак с Лобковым ― это infotainment, это развлекает, приятно смотреть, пообсуждать и так далее.

Конечно, то, что хочется расшерить, поделиться. А любая социалка ― всегда боль, трагедия, ты не можешь не сопереживать. Мы продолжаем показывать такое количество тяжелые документальных фильмов…

Когда я говорю «социалка», я думаю вот о чем. Социалка ― игра вдолгую, это горизонтальное планирование. Мы берем тему «врачи», кстати, это хорошая тема. Я думаю, какую профессию назвать ― учителя, врачи, военные, жены военных? Вот тема ― врачи, потому что с врачами, с медициной творится катастрофа. Мы, если бы на это были средства и люди, бьем два-три месяца в одну точку репортажами, историями, портретами, особенно в провинции. Мы рассказываем про то, как живут люди, от которых мы все действительно зависим ― врачи. Это касается каждого.  Мы шаг за шагом раскрываем действительность, связанную с медициной.

Через две-три недели, может быть, каких-то постоянных историй внутри врачебного сообщества должен сработать сарафан. А если играть вдолгую, два-три месяца, то ты понимаешь, как можно. Сколько врачей в стране? Очень много. Еще у них есть члены семей. Чем больше мы вытаскиваем героев, рассказываем деталей, тем больше мы расширяем круги. Дождь не работает на миллионы, но сотни тысяч ― это очень хороший результат, понимаешь?

Я сейчас фантазирую, я не знаю, но мне кажется, что это то, чего еще не пробовали делать. Бить в одну точку, взять одну профессию. А военные, представляете? Конечно, это миссия федеральных каналов. Мы знаем, как сейчас живут военные, как они путешествуют из гарнизона в гарнизон, как они едят, сколько у них зарплата, какие у них льготы? Нет, мы ничего не знаем. Но это же армия людей.

Наташа, мне кажется, что вы делаете все очень правильно. Проблема только одна ― деньги и возможности. Я не знаю, никто тебе не выдумает никакого рецепта. Если бы были другие времена и другая ситуация со свободами, ты сами прекрасно знаешь, ты всю жизнь продаешь рекламу.

Да, конечно.

Такой аудитории больше нет нигде. Все дорогие мужские марки, все мужское потребление должно быть на Дожде. Понимаешь?

Еще будет, я надеюсь.

Дай Бог.

Ты сказала про ролики. Мы сняли несколько роликов про ВИЧ. Я вообще была к этому не готова, ты с Красовским меня в это втянула. Мы снимали ролики. Были разные герои, из разных городов к нам приехали люди, чтобы рассказать свою историю. Все красивые, офигенные, прекрасные люди, некоторые двадцать лет живут с ВИЧ, некоторые недавно.

Пришел симпатичный парень, техническое образование, закончил университет. Прежде чем снимать, я, конечно, интервьюировала: расскажите о том, об этом, чтобы мы поняли, о чем говорить в вербатиме, в вашем монологе. Он рассказывает: «Я получил анализ, что я ВИЧ-положительный. Пришел домой, натянул улыбку, поздоровался с мамой, ушел в свою комнату и начал с этим жить. Три года прошло». Я спрашиваю: «А как мама?». Он говорит: «Мама и бабушка не знают». Как не знают? Они же увидят эти ролики. Он говорит: «Есть такая терапия, принятие диагноза. Чем больше ты рассказываешь о своем диагнозе, тем больше ты его принимаешь. Я подумал, может быть, мне рассказать им вот так, с помощью Дождя, с помощью ролика?».

Мы, конечно, записали с ним несколько дублей, потому что он не мог говорить. Я была совсем в ауте, у меня тут же началась мигрень.

У меня сейчас мурашки, я представила.

Он смог это сказать, потому что несколько раз он просто не смог сказать. Он говорил: «Мама и бабушка, я хочу вам сейчас, здесь…», и всё. В результате он сказал, этот ролик будет на Дожде. Я не знаю, как я его проводила, как я вышла оттуда. Еще не могла Лобкова найти, я хотела, чтобы он поддержал ― не знаю, его или меня. Потом я нашла Пашу, говорю: «Во что вы меня втянули, гады? У меня вообще нет энергии». Я рассказываю все это Паше, и он говорит: «Только ради этого парня надо было делать все, что мы делаем». Он имел в виду и Дождь вообще, и свою историю в частности, и свое признание на Дожде. Это круто. Я думаю, что аудитория Дождя должна это оценить и оценит, поддержит.

Как ты сама думаешь, что-то тебя может заставить вернуться жить в Россию? Или тебе сложно сейчас думать на эту тему? Понятно, что ты уехала по разным причинам, в том числе есть личные обстоятельства. Представь, что все зацвело.

И? Я испытываю настоящий кризис среднего возраста. Я поняла, что мне сорок один год, я не умею ничего делать, кроме как соединять картинки, серьезно.

Но ты же это круто умеешь делать!

Наташа, я чувствую, что потеряла глобальный интерес к этому. Понимаешь, я пытаюсь себя внутренне заводить, как-то раскачивать, но я вообще не чувствую. Когда мы запускали Дождь, особенно 2008, 2009, 2010 год, я вообще не помню, как росли мои дети, не помню, что с ними было. Это занимало всю мою жизнь. Я не могу себе представить, что что-то такое может еще случиться, не могу представить, что какой-либо проект, связанный с телевидением или медиа, может так захватить мой мозг.

Это ужасная проблема, поэтому я здесь не пыталась ничего делать профессионально. Я чувствую, что у меня нет никакой профессии. Для меня это просто личная драма. Я потеряла интерес к тому, что очень любила, и не обрела никакого другого интереса.

Хорошо, но ты же сейчас должна себя услышать. Окей, тебе не так интересно стало заниматься тем, что ты любила, что ты очень хорошо умеешь делать. Последние два года тебе надо было обустроить здесь жизнь, научиться интегрироваться.

Всё. И? Наташа, я в этом смысле очень много думаю про тебя. Мне абсолютно непонятно, как, во-первых, можно столько лет жить в такой состоянии? Я называю это истерикой.

Я называю это драйвом.

Я не знаю насчет драйва. Я провела десять дней на Дожде, в основном тихо сидела в каморке и монтировала.

Не очень тихо.

Почему?

Иногда громко кричала.

Нет, я очень тихо сидела, я считаю.

Не все так думают!

Мне это очень тяжело далось. Это такое напряжение. Я думала о тебе много, потому что не понимаю, как так можно без перерыва, это не шесть лет, а больше. Совсем тяжело ― это шесть лет, окей, семь, без перерыва жить в состоянии этого кошмара.

Знаешь, как мне недавно кто-то сказал: «А у нас есть варианты?». Какой вариант?

Но ты же могла…

Что могла? Бросить все? Как?

Ты заложница ситуации, к сожалению. С одной стороны, ты нарушаешь все законы медиа-бизнеса. Ты владелец, который управляет компанией, это полное безумие, такого нигде нет и не может быть. С другой стороны, ты не можешь в данной ситуации не делать это, строить как-то по-другому. Ты построила компанию по типу семьи, поэтому ты необходима внутри, ты всех мотивируешь работать не за деньги. Люди получают зарплату, но они наверняка могли бы иметь зарплату больше. Для всех них Дождь ― больше, чем работа.

Чем просто место работы.

Это совершенно очевидно. Хотя один раз я пришла первая, когда монтировала, и ушла последняя, долго возмущалась: «Что, все озверели? В десять утра никого нет, а в девять вечера уже никого нет! Вы что устроили?». Выяснилось, что у кого-то был день рождения. «Что вы себе позволяете, в десять вечера пусто в офисе?».

Ты выстроила компанию по семейному принципу, поэтому, наверно, уходы всех с Дождя больше воспринимаются как разводы, а не как смена работы, это всегда эмоциональные разрывы. В общем, ты заложница. Понятно, что если ты не будешь туда приходить, каждый день работать и так же разделять все, то это все может скиснуть.

Я недавно тоже подводила какой-то итог. У нас шесть лет постоянный стартап. И это не только из-за того, что мы так внутри построили, а еще миллион обстоятельств. Мы начинали, понимали, как важно все это запустить. Я просто очень хорошо помню состояние в конце 2013 года, когда я вдруг поняла, что это уже работает как механизм, когда у тебя огромная аудитория, она растет, растут доходы.

И вот так: привет!

Да, это все было. Я в первый раз подумала о том, что можно себя, в принципе, немножко из этой конструкции выдергивать.

И ровно в этот момент случилась блокада, тебе сказали: «Не-не-не!».

И опять все заново, ты должен все переделать, перестроить, сохранить. И сейчас никакой стабильности нет, ты каждый день живешь.

Ты понимаешь, на сколько тебя хватит?

Конечно, я все равно с огромным удовольствием этим занимаюсь. Да, я могу злиться, уставать, раздражаться, но я не представляю, что я этого не делаю. Я не представляю: встаю я утром, и что, и куда?

Когда ты понимаешь, что работа приносит какую-то пользу людям, осмысленность этой работы ― это невероятно круто. Я не случайно читаю все письма наших зрителей. Я не на все успеваю отвечать, а пишут нам много, и это не какие-то сумасшедшие пишут, ты же видела этих людей.

Среди подписчиков Дождя нет сумасшедших, нет вообще неадекватных людей.

Это хорошие люди. Я читаю эти письма, отвечаю. Я вижу, что сквозит в этих письмах, то, о чем ты сказала: ты не один, какая-то надежда, то, что мы делаем, это важно. Когда я куда-то уезжаю, меня встречают на улицах, узнают, подходят и говорят: «Наташа, спасибо, будьте», в этот момент ты понимаешь, почему ты не можешь не работать. Это не только сохранение канала, бизнес, выведение его наконец-то в стабильный бизнес.

Это не получится в ближайшее время, я думаю.

Если нам удастся расширить аудиторию подписчиков.

Только за счет подписчиков.

Мы верим. Мы для себя решили, что это жизнь. Если к нам будут приходить рекламодатели, потому что у нас качественная аудитория, пусть и небольшая, то это хорошо. Но будущее медиа ― подписчики, мы в этом уверены на 100%. Мы видим то же самое на примере больших иностранцев, у них доход от подписки перекрывает рекламный.

Как достучаться, скажи? Миллион подписчиков в фейсбуке.

Не знаю.

А из них 70 тысяч, которые платят, содержат Дождь.

Было бы 100 тысяч ― было бы чуть-чуть легче дышать.

Это вообще уникальная ситуация, у тебя есть целевая аудитория, этот миллион фолловеров в фейсбуке, которые подписаны на страницу. Тебе нужно захватить из них хотя бы 10%! Всего 10%, которые меняют жизнь.

Это самая главная задача.

Тебе не надо искать, где еще можно найти. У тебя миллион подписчиков в фейсбуке, два миллиона подписчиков в твиттере, 450 или 500 тысяч ― во «Вконтакте». Но как? Ребята, что же такое? Столько льготных историй! Сколько всего! Я не понимаю. Реально один шаг.

Если бы каждый подписчик привел бы с собой только одного нового подписчика…

Их стало бы 140 тысяч! Всего одного человек должен привести каждый. Это так легко, сразу же будет подушка.

Если бы мы были в нормальной бизнес-среде. Забегают какие-то банкиры, инвесторы, друзья или наши клиенты, начинаешь им рассказывать, они говорят: «В Америке ты бы с таким кейсом была бы уже просто миллиардершей, мегастар. Вы сумели перестроить модель за очень короткий срок, направить ее в другое русло». Реально больше года уже полностью себя финансируют.

Почему у меня есть сомнение в голосе? Я уже год живу с этим и думаю: «Почему не происходит прорыва, почему мы не доходим до цифры в 100 тысяч?». У нас осенью был эксперимент, когда мы объявили подписку по цене 99 рублей в месяц. Мы за 10 дней получили 10 тысяч новых подписчиков. С одной стороны, был ответ на наш вопрос: цена является барьером для входа.

Когда ты заполняешь, делаешь несколько операций, это занимает минут пять ― это не является барьером.

Нет. Но рискнуть и пойти на такое сокращение стоимости подписки нельзя, потому что мы не уверены, нет гарантии.

И так в рамках курса, куча всего. Это невозможно.

Хотя это было очень заметно. Понятно, контент все равно является драйвером. Цена ― важный аргумент, но контент. И вот тут мы возвращаемся к нашему разговору. Что должно быть в контенте такого, что привлекает вообще новых людей?

Я думаю, что мы посмотрим, как покатится программа с женщинами.

Тетки наши.

Я думаю, что это будет очень интересно. Я чувствую, что программу будут смотреть подписчики, расшеривать. Огромные надежды на Яну Рудковскую, серьезно. Я считаю, что вокруг нее куча людей, которые либо не знают ничего про Дождь, либо у них в голове какие-то свои соображения. Я уверена, что она принесет удачу, я в этом совсем не сомневаюсь. Вообще все эти четыре женщины с такими биографиями, с таким бэкграундом!

Да.

Ты знаешь, что очень важно? Это новая искренность, они должны быть предельно откровенны. Мне кажется, прошло время отгламуренных отфотошопленных биографий. Я думаю, они это понимают. Если они начнут шерить свои персональные истории, а я уверена, что мы сможем их в этом убедить, если они начнут делиться своими историями, а у каждой там такое… Яна, Ира… А Света? Там такое за плечами! Я думаю, что они приведут, во-первых, женщин, которых у нас нет.

Помнишь, мы в начале говорили, что было бы идеально вырулить на то, чтобы женщины начали им писать, обращались к ним.

Со своими историями?

За помощью, за поддержкой. Хотя это не гендерная программа женщин для женщин. Но если им начнут писать, это будет очень хороший знак. Хотя мне кажется, что это в целом не к мечту, но надо опять жестко шутить.

Посмотрим, как у них пойдет.

Кроме них, нужно все-таки искать юмор.

Политическая сатира нужна. Ты же знаешь, что такое сделать политическую сатиру.

Я точно знаю, да.

Это же самый сложный формат. Не в смысле рисков, уже теперь мы не боимся. А как это сделать, как найти сценаристов, чтобы выстрелило?

Это такая эфемерная материя, ее невозможно потрогать, спрогнозировать. Я думаю, что надо обязательно выйти на юмор, на сатиру. Надо разобраться с бабами.

И потом следующий проект.

Верочка, я очень рада, что оказалась в Лондоне и пришла к тебе в гости. Я рада, что ты вернулась в этот проект, запустишь «Страну Дождя», делаешь сейчас это женское шоу, проект про ВИЧ. Был сложный период нашей с тобой жизни, и я очень рада, что мы его пережили. Это вообще очень острая тема, потому что уметь расставаться с людьми, а потом находить способ восстанавливать и двигаться дальше ― это дорогого стоит, да?

О да.

Внутри нашего семейного, как ты говоришь, коллектива есть несколько таких ситуаций, когда кто-то уходит и ему это не прощается. Моя задача как руководителя ― постараться найти слова для тех, кто внутри и снаружи, что жизнь сложнее, красок сложнее, найти в себе эту силу  очень сложно, я же знаю.

Наташа, ты построила компанию, в которой каждый уход ― это развод, понимаешь?

Да, но надо же учиться общаться со своими бывшими мужьями, женами. Мы стараемся.

Спасибо тебе большое.

Спасибо.

Пока.