Аркадий Укупник о том, как его обижали в музыкальной школе девочки и учительница

Козырев: Меня больше всего подмывает на основании этой феерической нарезки сказать: как вы дошли до такой жизни? Но начнем по порядку. У вас, как я понимаю, в анамнезе работа с такими выдающимися оркестрами, как оркестр Утесова или ансамбль Юрия Антонова. С чего начали вообще ваш музыкальный круиз?

Укупник: Начал я в 6 лет, когда меня родители взяли за руку и отвели в музыкальную школу. И как нормальный еврейский мальчик должен играть в шахматы и играть на скрипке, то есть все это у меня было в жизни — и шахматы, и скрипка. И самое интересное: у меня дочка занимается шахматами. Почему ее туда потянуло? 5 лет, а она делает там успехи.

Козырев: Я задумался о том, что моим двойняшкам 5 лет, и папа меня дрючил по шахматам вообще конкретно, мы турниры с ним устраивали. Как раз в этом возрасте, думаю, может. Их тоже приобщить.

Укупник: Начало было в 6 лет, отвели за руку в музыкальную школу, дали в руку маленькую такую скрипочку, четвертушку, восьмушку — я уже не помню. И я пилил какое-то определенное количество лет. Если рассказывать с самого начала, то на экзамене заиграл руку.

Козырев: Заиграл?

Укупник: Не смог сыграть на выпускном экзамене, заиграл руку. Не мог, крепатура и все. Но так как я хорошо играл, мне поставили четверку. Но это стало каким-то отправным камнем, что я решил, что не буду я музыкантом. А так бы был сейчас в филармоническом оркестре, играл бы там восьмую скрипку. Я поехал в Москву, и как все приличные люди должны быть инженерами, у них все-таки зарплата 150 рублей, я поехал в Москву и поступил в Бауманский институт. Всем интересны какие-то истории… в той же музыкальной школе я был один. Просто какие-то причины: почему вы писали такие песни? Обязательно будет такой вопрос. Я начинаю анализировать: наверное, в музыкальной школе я был один мальчик, были все девочки и учительница. В общем, давление было на меня серьезное. Грубо говоря, девочки прятали шапку мою, но они прятали ее в столе учительницы, и когда я ее обыскался, они говорят: «А, так вот она». То есть почему, может, возникли такие песни, отчего это все произошло.

Козырев: А как с оркестрами вас судьба свела?

Укупник: Если говорить по хронологии, я не должен был поступить, в те времена существовали определенные квоты на поступление людей нашей национальности. Стояла точечка такая, потом уже узнал. Если уже проходило много их, по два-три человека на курс, больше не допускалось. Меня рубили. Я это доподлинно знаю, потому что я недавно встречался с нашим куратором, он подтвердил, что тогда это было. И мне дали задачу, которую я не смог, не должен был решать по математике, я все хорошо сдал: литература — четверка, одни пятерки. Последний экзамен по математике, мне дали задачку, которую я не должен был решать, потому что когда я пришел в гостиницу, показал ее отцу, отец у меня был учитель математики, он сказал: «А как ты это решил? Ты бы не смог этого сделать»— «Ну не знаю, я так решил». Там были какие-то линии, нужно было найти точку, где она должна была пересекаться. И я это сделал. Для чего, почему — иначе уехал бы в Подольск обратно.

Козырев: Коварные планы были порушены.

Укупник: Ну а дальше ты заходишь в альма-матер, поднимаешься на второй этаж в клуб, и первое, что видишь — джаз-клуб, там сидит такой полноватый человек, играет сумасшедшую музыку. А так как я приехал с Украины, информации ноль, уровень моей информированности был следующий: я знал, что есть такие ансамбли, которые играют на гитарах, они все называются «Биттлз», все. А все, кто в низ играет, это битники. Поэтому когда я услышал, это был Игорь Бриль, на секундочку, Бауманский институт — все-таки это была такая музыкальная история на самом деле. Все думают, что инженеры, а музыкальная жизнь там кипела. Все группы, которые в тот момент гремели, выступали у нас в клубе, у нас очень большой там зал. И началась музыка, джаз, какие-то концерты, ансамбль в общежитии.

Козырев: Хулиганом вы были?

Укупник: Я не был хулиганом, я был таким парнем, который открыл глаза и приехал, нюхал этот воздух, вдыхал воздух Москвы, не понимая, где я, что я, чего я, пытался учиться. Но ансамбль тут же появился, я играл в ансамбле в институте.

Козырев: А как песни начали рождаться?

Укупник: Песни — это была совершенно другая история. Я играл в институтском ансамбле, ходил на все джазовые фестивали, видел всех звезд тогда, то есть это была такая часть моей жизни. Я играл на бас-гитаре, потом где-то после 4 курса я пытался подрабатывать, на пятом я уже конкретно играл в ресторане, это был ресторан «Архангельское», знаменитый ресторан.

Козырев: Чем?

Укупник: Это ресторан, который посещала богема, ресторанов ночных было мало — «Архангельское», «Русь», «Старый замок», где играли музыканты самого высшего разряда, которые могли играть все, петь все. Ларису Долину я, например, первый раз увидел в ресторане «Архангельское», она пришла на замену. «Девочка какая-то будет из Одессы», — сказал руководитель. Пришла девочка, открыла рот — и это было «Sunny», и у меня гитара выпала из рук, какой был звук. Все лучшие люди играли в ресторанах.

Козырев: Существует два полюса отношения к ресторанным музыкантам. Один заключается в том, что это прекрасная школа, выучка, способность моментально ориентироваться в самом широком репертуаре. Другая — что это лабухи, люди, которые находятся на самом дне пищевой цепочки музыкальной.

Укупник: И та, и другая точка зрения имеет право на существование, потому что существовали разные оркестры, разные рестораны, разные музыканты. Что касается меня, мне дико повезло. Я сразу попал в коллектив, где играли потрясающие музыканты именно джазовые. Работать было негде: либо ты играл на эстраде в каких-то ансамблях, стоял со скучающим видом.

Козырев: Под плюс.

Укупник: Плюсов тогда не было. Все игралось вживую. Стоял бы за каким-то певцом со скучающим видом, и когда твое соло, ты говорил: «Сейчас он споет, а вот тут я сейчас дам». В ресторане у тебя была возможность играть то, что ты хочешь, потому что первое отделение играли всегда кто что хочет, это был джаз, какие-то популярные вещи, а потом была какая-то программа, певица, иностранная музыка, популярные хиты.

Козырев: А кто был в зале?

Укупник: В зале были самые разные люди. Я вспоминаю самый яркий период, не только «Архангельское». Если говорить об «Архангельском», то это, конечно, была богема. Приезжали все — от Галины Леонидовны Брежневой, не знаю, вся элита гуляла там. И вся творческая элита — весь театр на Таганке, все хоккеисты. База в Красногорске, Фетисов и компания, все ребята приезжали выпить, потом на базу. И это была такая творческая атмосфера на самом деле. Я бегал по залу, на скрипке что-то играл, Владимир Семенович рядом сидел, руководитель наш небезызвестный, композитор Толя Бальчев по прозвищу Кипа, который был другом всех, он дружил со всеми. Это была одна какая-то… То есть в 7 часов вечера ты стоял на Соколе, ждал своего автобуса, какая-то была жизнь серая, и через час ты приходил в этот ресторан — и там начиналось то, что…

Козырев: Это абсолютное кино.

Укупник: Абсолютное кино. И потом в три часа ты довозил какого-нибудь своего товарища до квартиры, потому что музыканты, честно говоря, выпивали. Царствие ему небесное, замечательный учитель, барабанщик джазовый Боря Новиков, который, что греха таить, выпивал. Он был очень образованным и культурным парнем, он знал поэзию, Есенина читал наизусть. Но это сочеталось… И когда я его довозил на Дмитровку, он открывал окно, это было 8 утра, люди бегут на работу, он читал стихи Есенина и потом кричал: «Люди, я люблю вас!». Как это вообще рассказать? Сейчас это невозможно даже представить. И другой ресторан был, конечно, «Будапешт», интересные там тоже были истории. Если ты спрашиваешь, какие люди ходили в ресторан — конечно, цеховики и, конечно, люди, у которых водилась копейка, хотя это все было, может, и не так дорого, можно было за 10 рублей хорошо гульнуть. Но интересная была история. Мы играли всегда первое отделение, приходил всегда такой интересный парень, он был одет по самой последней моде, Wrangler, все эти платочки, от него пахло духами, он был высокого роста. И он исполнял одно и то же. Мы только начинали играть джаз, еще никто не танцевал, все сидели, он выходил в центр и начинал какой-то танец весьма такой… он приходил с мужчинами, и это была такая церемония. Мы привыкли к этому, он платил хорошо. И однажды я, познакомившись с какой-то девушкой, она меня пригласила к себе в общежитие, мы зашли к ней в общежитие, она говорит: «Пойдем перекусим». Я захожу в столовую — и о боже. Я вижу его в колпаке, он там главный повар.

Козырев: То есть это был столовский повар?

Укупник: Столовский парень, который зарабатывал свою копейку на бедных студентах, а там он шиковал. Такие контрасты. Таких было много. Повар: «Вась, подай тарелку», главный он там был. Хорошо, что он меня не узнал. 

Козырев: Как возникла потребность того, чтобы выйти самому на сцену в качестве исполнителя?

Укупник: В последнее время ресторанные какие-то вещи, они… последний год я работал в ресторане, заканчивал уже институт. И я могу сказать: была такая история, мне исполнилось тогда 30 лет, я был одинок, я пошел в ресторан «Союз», такой был очень популярный, где работал Черенков со своей командой, потрясающие совершенно музыканты, всегда ходили в свободное время слушать их, потому что они играли так, что это был вышак. Люди из Харькова. Как всегда, Украина давала самое лучшее. И я сидел один, я смотрел на этот ансамбль и почему-то подумал: «А что меня ждет через 10 лет? Вот я буду играть дальше, еще пройдет 10 лет». И меня что-то так накатило, и я себе дал слово в тот день, в 30 лет, что я больше в ресторане работать не буду. А работал я в ресторане «Узбекистан», он и сейчас есть. И я как-то бросил это дело, опять же, случайно, потому что я дружил с бас-гитаристом из группы «Цветы», Юра Гарьков был, которого я туда же и устроил. Он хотел уехать домой, я ему сказал: «Юра, не надо», мы дружили, обменивались этими приемами. И вдруг у «Мелодии» встречает Стас Намин и говорит: «Слушай, у тебя нет басиста?» — «Да есть». «Давай, нам срочно выезжать». Я ему звоню, говорю: «Юр, ну чего?» — «Да я в Пензу к себе». Говорю: «Юр, одевайся поинтереснее, приходи к «Мелодии»». Дальше он мне рассказывает историю: «Я оделся, у меня были сапоги ковбойские, я захожу, взял бас-гитару, выходит Стас Намин, посмотрел на меня, говорит: «О, сапоги как у Лосева. Завтра можешь вылететь с нами в Симферополь?». На этом началась его карьера. А потом уже Юра меня порекомендовал тому же Стасу устроить группу «Джаз атака», была такая группа у Стаса, кто не знает.

Козырев: Я сам не знаю.

Укупник: Это была группа, где играли звезды джаза, я там учеником был. Я уже учился в Царицынском училище музыкальном по классу бас-гитара, и для меня, конечно, это была большая честь — попасть к звездам: Владимир Васильков, Александр Пищиков, Давид Азарян, Слава Назаров. Это звезды, все их знают. Я вот попал туда, играл в этой группе. Получал совсем мало денег. Для меня это был уже не ресторан, это был какой-то оклад, денег не было. Я таксерил.

Козырев: На чем?

Укупник: На своей «шестерке».

Козырев: Это первый автомобиль?

Укупник: Первый был автомобиль одиннадцатая модель оранжевого цвета, номер 5403. Ты понимаешь, что такое память? На самом деле я вообще не люблю вспоминать, что было до этого. Я такой человек, который любит сегодняшний день и то, что будет завтра. Начинаешь память откручивать, и ты вспоминаешь номер своего оранжевого автомобиля. Прав-то не было, она уже стоит, купленная на гонорары из ресторана «Будапешт», и ты садишься в нее вечером и сидишь, потому что ехать ты не можешь — у тебя прав нет. Просто сидишь, смотришь. Ну и дальше после «Джаз атаки», там же работало рядом варьете, где работал Боря Моисеев, там же выступал и Саша Серов, с которым мы там же в этом «Континентале» общались, я уже пытался показывать какие-то песни, а он мне говорил: «Ты послушаешь?» — «Ну давай». И играл свои. Все это было наслоение каких-то встреч, страшно даже вспомнить.

Козырев: Одна деталь, которую, я уверен, наши зрители точно не знают из вашей биографии, это то, что вы были продюсером одного очень модного ансамбля. Это группа «Кар-Мэн», это был очень крутой ансамбль. Это просто самый писк моды в тот момент был. Как вообще родился этот коллектив?

Укупник: Опять же, в моей жизни все случайно, случайно даже сюда пришел.

Козырев: Из случайностей всегда какая-то закономерность выстраивается.

Укупник: Эти ребята были и до меня, как-то они работали с таким Мальцевым, они даже с Димой Маликовым общались в свое время, но когда я их увидел, у меня уже была своя студия, которую мы с Максимом Дунаевским организовали в те годы, первая, наверное, из кооперативных, студия «Гала». Все уже было хорошо, стояли пульты, музыка. И я в каком-то кафе, не помню, где, вдруг услышал звуки музыки. Как в кино: зашел, вдруг вижу — два парня, которые делают какие-то страшные движения и абсолютно фирменная музыка. Я с ними познакомился, говорю: «Ребята, приходите записываться». И все. Они меня, конечно, поразили, потому что это был тот момент, когда группа «Ласковый май» себя исчерпала, она шла на закат, эти песни сиротские — все уже, как говорится, всему свое время. И когда я услышал музыку, основанную на октавном басе, это делают наши ребята, я говорю: «А кто?» — «Мы сами тут пишем, все забиваем в компьютер Yamaha». Решена их судьба была, потому что я имел такой ресурс, как студия.

Козырев: Какое они впечатление произвели — Лемох и Титомир? Кто был лидером?

Укупник: Они были сначала абсолютно равные, очень дружные, абсолютно разные. И это меня привлекло. В принципе я не продюсер и никогда им не мог быть по-настоящему, потому что я сам — действующий музыкант-исполнитель, это все шло параллельно, и таких особых высот… Но какие-то удачи были, то есть всегда я кого-то куда-то доводил, они ушли к Лисовскому, группа «Полиция нравов», к которой я имел отношение, тоже яркий был проект, как только пошли первые деньги — тут же они ушли от меня. Контрактов никаких не было. Но что касается «Кар-Мэн», это, конечно, была свежая струя абсолютно. Они были абсолютными музыкантами, знали все, сами писали песни, сами писали слова. Каждый писал свою музыку, у них была коллаборация, то есть нормальный такой американский подход. Им никто не был нужен, надо было только дать базу. У меня был ресурс мощнейший — это студия. Я их впустил туда, они там это делали. Этот клип «Лондон, гуд бай» — первая моя продюсерская работа, потому что я позвонил Мише Хлебородову, и Миша снял знаковый клип, я считаю.

Козырев: Это точно. Он был, так как я смотрел это все из Екатеринбурга по единственному источнику, который мог быть — по Первому каналу, по Второму, всякие клиповые нарезки, это было фирменно сделано.

Укупник: В тот момент у меня уже не только была студия, я уже был автором, что-то писал, у меня были клипы, я знал, как зайти в «Музыкальную почту», учился у Матецкого, который заходил. Я заходил: «Здрасьте, вот тут у меня новая песенка, послушайте», мне говорили: «Давайте оставьте, позвоните через недельку». Я звонил с дрожащим голосом: «Здрасьте, я вам оставлял, как вам?» — «Ну что-то нам не очень». Что не очень и кому не очень? Матецкий заходил, говорил: «Так, ребята, смотрите, сейчас вы послушаете такое! Это просто бомба!».

Козырев: Правильный подход — не отпуская, прямо здесь и сейчас.

Укупник: Ставил тут же записанную бобину: «Автомобили, автомобили» — и все. Контакты уже были, и я мог в полном объеме их продюсировать, я пришел с этими песнями на «Утреннюю почту», они проснулись достаточно знаменитыми на следующий день. И дальше пошли фестивали.

Козырев: Почему ушли?

Укупник: Они были, конечно, парни, которых не надо было учить ничему. Они были готовы на все, они были абсолютно сформатированы на эту музыку, они занимались только музыкой, с одной стороны. А с другой стороны, были очень гибкими, особенно Титомир, который в медиа-пространстве абсолютно был контактным. Это люди были из нашего мира. Потому что я вспоминаю эти истории, хотел устроить на фестиваль, такой был «Шлягер 90-х» в Питере, мы приехали туда на гастроли, я позвонил организатору, говорю: «Надо встретить». Он говорит: «У меня уже все, я не знаю». Говорю: «Два симпатичных парня, вы же их видели в «Утренней почте»» — «Ну давайте». Он приходит в гостиницу «Октябрьская», мы такие сидим с Лемохом и Титомиров. Он говорит: «У меня забито все. Хорошие ребята, нравятся, но…». Вдруг Титомир закатывает глаза и говорит: «А у меня в квартире потолок зеркальный». И человек пошел красными пятнами. Мы заняли первое место.

Козырев: Почему факт зеркального потолка так…?

Укупник: Не знаю. То есть он вроде почувствовал, что нетрадиционная ориентация у продюсера. Я вот сижу и… А он, это уровень внедрения. Вдруг он говорит такую фразу, которая решила все. Я там пытаюсь что-то такое…

Козырев: И почему они распались?

Укупник: Они распались… во-первых, конечно, дикая популярность.

Козырев: То есть это испытание не прошли.

Укупник: Не прошли, потому что от банального дележа девушек на гастролях, на мой взгляд, я уже к этому имел мало отношения, потому что они ездили… и второе — конечно, творческий взгляд, потому что Титомир делал одну музыку, менее коммерческую, на мой взгляд, хотя потом его творчество имело какие-то…

Козырев: То есть он уходил в андерграундный хип-хоп в том виде, в котором он был тогда в то время.

Укупник: Да, «Девушка в красном, как ты прекрасна», что-то у него было такое. А Лемох был очень сориентирован на евро-поп, Лемох был более работоспособным, приверженцем танцевального стиля, который он до сих пор проповедует.

Козырев: А где он, что он?

Укупник: Работает.

Козырев: Как «Кар-Мэн».

Укупник: Да, до сих пор работает. Где Боня — трудно сказать.

Козырев: В недрах подсознания, я думаю.

Укупник: Тем не менее, я считаю своей большой удачей то, что я их достал оттуда, они, грубо говоря, нашу популярную музыку продвинули, на мой взгляд, в правильном направлении, потому что от «Ласкового мая» к такой европеизированной и энергетичной музыке они в свое время, конечно, разрывали. Я у них на разогреве потом работал. Помню, в Киеве я вышел перед ними выступать — «Маргаритка», «Паспорт». И после первой песни начали кидать булки, бутылки какие-то, «Кар-Мэн» давай, разорвали этот зал «Украина», поломали кресла. Я еле ушел оттуда, потому что ждали только это. Популярность была дикая.

Козырев: А написание этой самой первой песни для Ирины Понаровской в чем заключается? Как я понимаю, это были самые астрономические деньги, которые в тот момент могли заплатить — 300 долларов.

Укупник: Нет, за песни Ирины Понаровской я не получал никаких денег.

Козырев: Нет? Работали бесплатно?

Укупник: 300 долларов — это знаменитый гонорар продюсера Александра Иратова, который мне заплатил за песню «Ой, Леха, Леха». А тогда это было, просто я работал, опять же, в ресторане, это уже возвращаясь чуть-чуть назад, я работал с таким известным певцом, как Вейланд Родд, ни о чем не помышлял, что-то такое там, и он женился на Ирине Понаровской. Я стал вхож в этот дом. Но я уже что-то там сочинял, и на самом деле это песня знаменитая, с которой я пошел как автор известный, стал известен, это «Рябиновые бусы», это была не первая песня. Первая песня была в джазе написана для бэнда, она тогда работала в оркестре, по-моему, тоже утесовском.

Козырев: Понаровская?

Укупник: Понаровская работала в бэнде каком-то. И я помню, что я написал песню, она называлась «Успех». Ни слов, ни музыки — ничего не сохранилось. Называлась «Успех» эта песня. Сделали партитуру этой песни, ей надо было ехать в Таллин, и что-то не сложилось. Где эта партитура, где, что — я не могу найти, было бы крайне любопытно. Но я стал вхож в этот дом, и следующее пошло «Эй, гражданка у окна», есть такой клип, если кто увидит, в youtube есть. Я там снимаюсь.

Козырев: И эти песни начали приносить какие-то деньги.

Укупник: Песни — да. Я стал писать какие-то песни, потом познакомился с какими-то авторами, все это было знакомство такое-сякое. А песня «Рябиновые бусы» была написана, кстати, абсолютно с непрофессиональным человеком, когда я лежал в больнице, у меня была язва, что-то такое, и я лечил эту язву минеральной водой. А в урологическом отделении лежал парень, который все время приходил ко мне и говорил: «Давайте писать песни, я поэт». Потому что у меня уже что-то там вышло. Я говорю: «Ну, давайте». Я приехал к нему домой, как сейчас помню, на шоссе Энтузиастов, он мне стал показывать стихи, один другого лучше, так сказать. Не хотелось бы называть это графоманией, если он нас услышит, но на одном из текстов было написано «Рябиновые бусы», музыка Александра Розенбаума. Я говорю: «А это уже что, написано?». Он говорит: «Нет, я просто решил, что вот эти стихи напишет Розенбаум». И это была песня «Рябиновые бусы». Вот я прям там сел при нем и на какой-то припевчик… Хотя, конечно, и там свет с рассветом рифмуется, но тем не менее, с каких-то таких вещей я в принципе считаю, что песню может написать абсолютно необразованный музыкально человек. Одну песню, две, все равно эти какие-то мелодии, какие-то ноты, кто-то это забывает, когда оно приснилось, а кто-то встает и… Если я как профессионал, у меня всегда с собой диктофончик или сейчас телефон.

Козырев: А вы их намурлыкиваете?

Укупник: Я и намурлыкиваю, я и записываю какие-то мысли, и это делают все.

Козырев: Ну, в смысле без инструмента, просто голосом.

Укупник: Голосом, потом ты садишься, ты это облекаешь в какую-то форму, но в принципе этот вид творчества — написание песен — это доступная, доступная история. Ты можешь не знать нотной грамоты, тебе может присниться какая-то фраза, которую ты вовлек, и если ты этим… сейчас же вообще просто, не надо заканчивать, ничего не надо.

Козырев: Да, все под рукой. Так когда был сделан первый шаг на сцену и как родился этот образ сольный?

Укупник: Благодаря, наверное, тоже группе «Кар-Мэн» в свое время. Нет, я параллельно занимался своим творчеством, студия кипела, студия «Гала», все нынешние звезды писались там. Я наблюдал всех, кто сейчас является или легендами или очень популярными людьми, начиная от Маши Распутиной, Анжелики Варум, Лени Агутина, Кристины Орбакайте. Я прекрасно помню, как она ко мне пришла…

Козырев: Кто из них сразу произвел впечатление: вот это явно будет суперзвезда, а кто, наоборот, вот вообще не…

Укупник: Лолита с Цекало, все были у нас. Да все были яркие, в общем, Сережа Челобанов — это все пошло со студии «Гала». Какое-то отношение я к этому тоже имею, это я собственными руками его привел к Пугачевой, они выпили, она сказала: «Иди, а я с ним тут разберусь». Просто он зашел туда и уже не вышел.

Козырев: Живым.

Укупник: Да, живым не вышел, потому что такие песни, он, конечно, опередил свое время, потому что такие песни…Он пришел ко мне в драных сапогах, показал пару песен, у него были какие-то деньги, он продал какие-то клавиши и уехал из своего города. Потом деньги закончились, он говорит: «У меня денег больше нет». Я говорю: «Ну пишись бесплатно, потому что такую музыку надо поддерживать». И это был альбом, который он записал, он разорвал тогда всех. Это была манера сегодняшнего Лагутенко и всех, кто пели вот этим загадочным голосом каким-то, который совершенно не вписывался в каноны советской эстрады.

Козырев: Собственный образ как родился?

Укупник: Собственный? Да тоже как-то случайно, даже очки оделись случайно, потому что, в общем-то, видел я хорошо, я снимал второй свой клип, он назывался «Капитанская дочка», если ты заметил, в первом очков не было. И продюсер у меня был Толмацкий в тот момент, он уже был очень известным продюсером — Газманов и все такое. Но я его взял тем, что я сказал: «Саш, стань моим продюсером, я буду тебе платить 90% от моих гонораров». Он встрепенулся, сказал: «Сколько ты стоишь?», я говорю: «Ну, пока долларов 100». Ну, на этом мы сошлись. И вот он взял мне очки у своей жены, такие очки были со светофильтрами, и я играл такого шпиона там. И вот в какой-то момент в какой-то из дублей там взорвался взрыв-пакет слишком близко от меня, и эти брызги попали на очки, слава богу, что они были, и светофильтры эти съемные испортились. Он ругался, жена ругалась, был скандал. Очки остались у меня. Они были круглые, я отломал эти светофильтры, они были абсолютно без диоптрий, одел, и в следующий клип «Петруха» я уже был в очках, не говоря уже о Рождественских встречах, знаменитый случай, когда Алла меня отправила к парикмахеру, сказала: «Надо подзавить тебя». Я принес ей, кстати, кассету «Кар-Мэн». Как я попал на Рождественские встречи — я принес «Кар-Мэн», показал, мы уже с Кристиной общались, она пела мои песни, все это параллельно происходило. Вова Пресняков спел мою песню «Туман», знаменитую тогда. Все это какая-то жизнь параллельная. Сейчас ты не можешь как-то так жить, ты идешь одной дорогой, захватить что-то рядом ты не можешь.

Козырев: Это свойство возраста или времени?

Укупник: Это свойство и времени, и возраста. Потому что время такое, что ты должен пытаться сосредоточиться на одном, я ж не мой ребенок, который может одновременно, они все делают  так, так, она может смотреть мультик, когда ей надо, она услышит, что я сказал в той комнате, это уже свойство такое современных детей и, естественно, молодости. А тогда это все было параллельно. Я приходил уже на съемки клипа, стоял там за Аллой Борисовной, она монтировала клип, я пытался все-таки к ней подойти как-то, через дочку зашел. Она спела песню. Тоже была история, когда она записала, пришла записываться с Вовой, у них были непростые отношения творческие. После первого дубля он ей что-то сказал, сделал какое-то замечание, она обиделась, выбежала со студии и больше не пришла. А это песня была «Почему?». Мы с этого дубля сделали единственный трек, с которым она потом и пошла, и сняла клип. И Алла, значит, снимала этот клип, а я стоял за спиной и пытался что-то сказать. Она мне говорила: «Мальчик, уходи, тебя здесь много».

Можно рассказывать это бесконечно, потому что эти истории про то, как я выезжал с этой знаменитой квартиры, выходили в веселое время, ей надо было на концерт в Кремль. У меня была «восьмерка», она садилась в свою «Чайку», но расставаться, видимо, ей не хотелось, потому что чуть-чуть мы там… и все так компания, и она говорила: «Поехали со мной в Кремль!». Я говорю: «Как?» — «Поехали!». Отказываться было не принято, и я на этой «восьмерке» еду в Кремль за этой «Чайкой», она сворачивает к этим воротам, подъезжает, выходит солдат, открывается окно, она так говорит ему: «Там со мной композитор на машинке». А я сзади стою, я все это слышу. А тут уже подъезжают две «канарейки», и оттуда бегут гаишники, а она ему говорит: «Это со мной композитор на машинке». Он куда-то набирает: «Товарищ генерал, там что-то такое, Алла Борисовна, композитор». Я-то слышу, какие-то обрывки слов, а она в это время уезжает. Значит, ворота открыты, и меня пропускают. Я заезжаю в этот Кремль, идет снег, я не знаю, куда ехать. Люди эти, солдаты смотрят на какую-то машину непонятную в Кремле. Но это можно представить? Вот влияние ее было. Композитор на машинке, и его пропускают. Я еле-еле нашел там, куда чего, но представить сейчас это невозможно.

Козырев: Ну, просто как во все времена, она, по-моему, с самого начала была такой королевой, и через нее можно…

Укупник: Это можно бесконечно рассказывать про гастроли с ней, когда люди просто прыгали в реку и плыли за этим кораблем и кричали: «Алла Борисовна, кумыс!». В Уфе там… Просто какой-то ужас.

Козырев: Почему такая музыкальная стилистика была выбрана, и образ у вас оказался такой вот? Это же была какая-то сплошная нелепость. Если объединить это все, клипы, например…

Укупник: Это все шло от песен, это все интуитивно как-то происходило, не было никакого продюсирования. Ну, вот она меня отправила на Рождественские встречи, она мне сказала: «Кар-Мэн» не возьму, а ты, — говорит, — у тебя тут песенка «Фиеста» как раз, симпатичная песенка, давай». Еще Агутин тогда такие песни не делал. «И, — говорит, — давай, надо тебе немножко имидж…». Я пришел на репетицию к ней уже с этой вот причесочкой, которую мне там завили химию. Я продал машину, у меня в портфеле была большая сумма денег, и я с этим портфелем пошел, а уже репетиция, Рождественские встречи, ни директора, никого. Я вышел с этим портфелем на прогон. Она посмотрела, говорит: «О, так и выйдешь с портфелем». Ну а как?

Одеваться было негде. Она ездила за границу, она все время привозила одежду для всех, одевала, раздавала, какие-то аксессуары подбирала.  Она была в этом смысле единственная. При этом количество кассет, которые она отслушивала до Рождественских встреч, не поддавалось какому-то исчислению, потому что она все слушала, и потом появлялись известные люди, которые потом становились звездами или не становились. Это уже шанс, который она давала. А мой стиль, ну вот появилась песня «Маргаритка», опять же, я писал песни, написал песню «Маргаритка». И первый, кто ее записал, был Саша Добрынин, который «Розовые розы». Я ему отдал: «Ну, пой! Да я тебе еще и клип сниму», — сказал я ему. Пошел к Марте Могилевской, она послушала песню, посмотрела на меня так и говорит: «Ты что, идиот?». Я говорю: «А что такое?» — «Срочно сам спой, я тебе сниму клип, и все будет хорошо». Ну, кто был моим продюсером в данный момент? Что-то щелкнуло — я сделал. Дальше появились какие-то песни следующие – «Петруха» и т.д.

Козырев: В какой момент вы помните, что вы выступали перед самой большой аудиторией в жизни?

Укупник: Первый момент — это конечно, Рождественские встречи. Потом были какие-то концерты, стадионы, первые стадионы, кстати, мы с ней поехали, была большая команда, большая школа, кстати, когда мы разогревали ее, участники Рождественских встреч, и она потом выходила. И это, конечно, была огромная школа, публика и все такое.

Козырев: На каком концерте было меньше всего народу?

Укупник: Я сейчас вспоминаю, что есть такой знаменитый фильм, может, он не знаменитый, история человека, который вышел в тираж. Он еще об этом не догадывается почему-то, он живет по инерции, у него есть продюсер, и вот они едут на концерт, и там сидят три бабушки, которые слушают. Он что-то делает, выходит весь потный и говорит: «Ну как прошло?». А тот, уже ему все равно, потому что это уже сбитый летчик, он говорит: «Потрясающе!». Так вот самый маленький концерт на самом деле, где меньше всего народу было, это был город Нефтеюганск.

Козырев: Там сидело два нефтяных олигарха.

Укупник: Нет, там сидело четыре бабушки, потому что это были бесконечные… Там были продюсеры, которые окучивали эти нефтяные деньги, они делали количество концертов. В каждой избе… То есть я никогда не забуду, что мы ехали в автобусе по окрестностям этого Нефтеюганска, и продюсер говорил с сожалением: «Вот в этой избушке я провел 20 концертов, вот, жаль, она сгорела». Там избушка, там сидело четыре бабушки, ему надо было просто освоить бюджет.

Козырев: Это смешно.

Укупник: Да, ну и мы пели, сидели четыре бабушки, и чего дальше? На этом же концерте, я помню, это были уже фонограммы, кстати, это было очень смешно, потому что…

Козырев: Ну, потому что просто в избушку не входил аппарат.

Укупник: Это было просто очень смешно. Я помню Таню Маркову, которая должна была… Сидели эти бабушки в этом же Нефтеюганске, а кассета заводилась из кассетного магнитофона, он стоял на клавишах. Клавишник напился, звук у микрофона был выключен, он напился, прислонился к этому магнитофону, случайно нажал на play. Фонограмма пошла. В этот момент ведущий объявляет: «Для вас поет Татьяна Маркова». Она выходит, подходит к микрофону. В этот момент звукорежиссер дает звук в зал. Это выглядело примерно так: Татьяна Маркова только подошла к микрофону и вдруг: «Только ненавижу!» пошла музыка. В зале был шок, она упала там. Этих историй бесчисленное множество.

Козырев: Корпоративы какие-то были знаковые в 90-е годы, на которых довелось выступать и которые выросли в серьезные интересные воспоминания?

Укупник: Корпоративы были, но у меня с корпоративами, в принципе, не так складывалось. Я в принципе работал для обычной публики, может быть, это не было… Были такие персонажи, как Сережа Крылов, вот это были корпоративы. Они работали, конечно. У меня какой-то был свой путь, при котором я не так много зарабатывал, потому что я и так, и сяк, и песни, и студия, у меня не было такой цели просто стать страшным артистом уровня Филиппа Киркорова, да и данных таких не было. Я всегда не клал яйца в одну корзину. Либо продюсировал, либо писал песню.

Козырев: Вот сейчас задам непростой вопрос: хорошее образование, отличный вкус, любовь к джазу, явно широкий музыкальный кругозор. Вам никогда  не было неловко за те песни, которые вы сами исполняли? Потому что никакого отношения к большому искусству, к большой музыке они вообще не имеют.

Укупник: Нет, ты знаешь, не было никогда, потому что основное — это было не то, что люди скажут или музыканты, основное было, наверное, может, это банально звучит, но это отношение людей ко мне. Вот это вот дети, которые кричали: «Ой, Маргаритка идет!». Или обычные гаишники, которые там… Не знаю, просто я понимал, что я вызываю позитивные эмоции, и это было каким-то самым главным ощущением того, что я…

Козырев: Смех и радость мы приносим людям.

Укупник: Ну, абсолютно! Потом если взять какие-то песни, в них нет этого, за что ругают попсу. Они все равно были с придумками, были какие-то клипы, тот же «Петруха», тот же «Штирлиц» в то время, тот же «Сим-сим, откройся», кстати, я все время поправляюсь, потому что музыку к этой песне написал Юра Варум в свое время, замечательный композитор и мой товарищ.

Козырев: Светлая память.

Укупник: Светлая память. Это было все абсолютно, первая же песня «Фиеста», это был такой латинос, к чему я всегда тяготел, и потом у меня был целый блок и клип знаменитый, там фрак бабочка, лаковые туфли, все этот джаз  — он красной нитью. Когда я познакомился с Таней Залужной, Любашей, у нас был целый блок песен с историей про джаз. И моя мечта исполнилась, у меня сейчас будет показан все-таки мой юбилейный концерт, я там написал абсолютный стандарт джазовый, мы с Юлией Началовой и Сережей Жилиным. Все равно музыкантская история в моих песнях есть. Ни одной песни нет такой, чтобы это было специально сделано на потребу.

Козырев: Последний вопрос, который я задаю всем гостям, звучит так: что тогда действительно начиналась и началось, и что с тех пор безвременно ушло и кануло в лету?

Укупник: Ну, во-первых, ушла эстрада как таковая. Будем говорить так. Я вчера был на пятнадцатилетии «Радио Шансон» и увидел, что эстрада туда переместилась, какие-то остатки, и она уже там сосредоточилась, на шансоне, раньше это была музыка абсолютно, много тюремного...

Козырев: Это хорошо или плохо, что она туда ушла?

Укупник: Ну, это естественно, потому что эстрада, как жанр, как Советский Союз — это все ушло безвозвратно. То есть артисты остались еще, и никто не умер из их публики, то есть есть те люди, которые ходят и смотрят, но как жанр она уже себя изжила, нет этого формата. Музыка разделилась на очень узкие какие-то вещи, но живы какие-то вещи, которые культивируются за счет «Евровидения», больших конкурсов, но мы же не можем сказать, что мы ждем Аллу Пугачеву, которая объединит все поколения. Это нет. Но есть другое, есть Земфира, есть молодежь. Сейчас время очень интересное с точки зрения музыки. Так как я уже последние 10 лет или даже больше к этому имею очень опосредованное отношение, потому что занимаюсь кино, звуком к музыке, и песни уже называются у меня саундтреками. Если говорить о любви к джазу, ты знаешь, я уже третий год делаю большой джазовый фестиваль в Риге, не в Юрмале, а в Риге с Игорем Бутманом. Все это трансформировалось лично у меня, а в самой музыке происходят очень интересные процессы, информационная блокада давно снята. С одной стороны, хорошо, что мы находимся в общем поле. С другой стороны, конечно, есть проблемы, но самое то, о чем ты говоришь, эстрады больше нет. Как говорится, остались какие-то зернышки, остались артисты, в том числе и твой покорный слуга, который вырос в этих 90-х, и их уже не зачеркнешь.

Козырев: Спасибо большое.