Как Леонид Агутин поймал перебежчика на границе

Я думал, ты не вылезаешь из концертов и гастролей, а тут раз ― и окошко! Замечательно.

Я только приехал из тура, пролежал вчера вдрызг больной, вспомнил, что у меня сегодня разговор с тобой, и это меня подняло, ты знаешь! Я наглотался всяких лекарств и сегодня бодрячком.

Я бы хотел начать «с затакта», конец восьмидесятых и твое принципиальное решение идти служить. Я думаю, что мы служили абсолютно в один и тот же период, я служил с 1986 по 1988 год.

Да.

Я был в городе Шадринске Курганской области, в танковых войсках, в танке сидел один-единственный раз, в основном занимался лечением в медпункте, поскольку у меня за плечами было уже два курса медицинского института. А тебя, значит, занесло на заставу.

Да, на границу я попал. Я учился в институте культуры, музыкант, режиссер. Я ничего не спрашивал, не просил, просто пришел в военкомат как есть, куда отправят ― туда отправят. Отправили на границу. Только потом я узнал, что, оказывается, в погранвойсках ценятся люди образованные, мол, надо соображать. Только я служил два года и так и не понял, что особенного надо соображать, разве что документы проверять иногда. Связисты? Тогда при чем здесь институт культуры? В общем, я так и не понял, что соображать.

Ты же даже задержал перебежчика, был такой эпизод.

Задержал, тут даже соображать особо не нужно было.

Он вышел из автобуса с надписью «перебежчик» на груди?

Типа того. Я тогда был младшим наряда, а ефрейтор Юра Саркисянц был старшим наряда. Еще была собака Ада.

Овчарка?

Да. Нас часто ставили вместе, мы дружили. Уже второй год службы, в принципе, шли на какие-то капризы, чтобы мне вместе ходили.

То есть ты уже имел право открыть рот.

Попросить, если есть возможность, давайте мы будем вместе, нам есть о чем поговорить и так далее. «Вы в курсе, что разговаривать нельзя? Вы должны быть на большом расстоянии друг от друга?» ― «Мы будем кричать».

Короче говоря, он зашел в автобус, я в кустах с собакой держу входную дверь на мушке.

Что за автобус?

Какой-то желтый ПАЗик, не помню. В конце службы я служил на тыловой заставе, то есть до границы еще сколько-то времени. Все поезда, автобусы нужно было проверять, в этом и заключалась служба. Он проверил, нашел человека на ту фамилию, которая была указана. Мы же охраняли на первом фланге, а до этого очень много секретных служб, которые отслеживают потенциальных нарушителей. Пришла такая разнарядка: «Ребята, такой-то с такими-то документами, его надо брать».

То есть уже вы конкретно искали человека.

Да. Все очень просто. Взяли, отвели в свою эту будку, как у гаишников, не помню, как она называлась. Самое страшное только тогда ― этот человек сидит, ты сидишь с автоматом, вызвана тревожная группа, они должны приехать, забрать его и отвезти на заставу. Это время бесконечное, потому что ты сидишь, автомат снял с предохранителя. Тебе 19 лет, что ты понимаешь в этой жизни? Какой-то взрослый здоровенный мужик, который куда-то едет с неправильными документами, его надо было взять. Сейчас он дернется на тебя, твои действия? Ты будешь стрелять в него, что? Я помню, тогда так и не решил, что буду делать в этом случае. Я просидел час, охранял его, пока не забрали.

Один? А Саркисянц?

Один. Он ходил, звонил, потом надо продолжать проверять. А ты сидишь и ждешь.

А расстояние такое же в этой будке?

Да. Что делать, я так и не решил. Слава богу, он не оказывал никаких враждебных действий. И потом его забрали, он сидел в какой-то конуре у нас на заставе, мы его охраняли по очереди, два часа каждый. Я пытался допытываться: «Можете мне объяснить, почему надо было куда-то ехать, переходить через границу? Можно же купит билет, сделать визу и улететь». Это тогда было еще непросто, но все-таки 1987 год. Он ни с кем не разговаривал, вообще ни слова не сказал, не издал ни единого звука, просто сидел молча. Через два дня его забрали куда-то, больше ничего о его судьбе я не знаю.

Он молчал из серии того, что он сам не понимал, что делает, или у него явно был замысел?

Хрен его знает. Сейчас я не могу сказать, почему, догадок тогда было много у нас на заставе, но ни одной стоящей. Так что такая история, вот так я брал нарушителя. Беготня по темному лесу с фонарями, стрельба из автомата, наверно, бывает, но не с моим счастьем. У меня такого не было. Была единственная история.

Я читал твои воспоминания об армии, они все окрашены в какие-то прекрасные цвета. Это, конечно, свойство памяти. Несмотря на то, что у меня была совершенно чудовищная армия, бессмысленная, бесцельная, мы охраняли какие-то парки с техникой, которая ржавела, никто на ней не ездил. Бессмысленно вычеркнутые два года. Тебе кажется не так сейчас?

Я даже не знаю, какое я время не люблю в своей жизни. Я благодарен всем периодам, которые были со мной. Может, мне просто повезло. Я армию вспоминаю с благодарностью, хотя первые полгода были адскими, конечно.

Унижение просто.

Я вспоминаю не то что армию, я вспоминаю погранвойска с теплом. Какого-то особенного унижения я не помню. Тебе нужно много трудиться, много носиться, холодно, плохое обмундирование, горячая баня раз в неделю ― все это неприятно. Но я находил какой-то способ, я не чувствовал себя в нечеловеческих условиях. Может, возраст такой.

Да, возраст, конечно, тоже.

Если меня сейчас в эти условия отправить, я просто сразу умру, на второй-третий день ― все, смерть.

Я думаю, что я скончаюсь в первый же. Давайте посмотрим фрагмент, как эти времена были неожиданно воспеты моим сегодняшним гостем в совместном с группой «Отпетые мошенники» клипе «Граница». Это 2003 год.

У меня в связи с этим один фундаментальный философский вопрос, который я сам для себя не могу разрешить. Современная армия в нашей стране явно далека от совершенства. Абсолютно точно любая мать, которая отсылает туда сына, ставит его в такую зону риска, которая совершенно непредсказуема. Конечно, каждый раз волосы встают дыбом, когда читаешь чудовищные истории про избиения, отморожения, издевательства. Ты же мог бы не рекламировать армию, а ты решил ее прорекламировать таким образом.

Я ничего не решал, у меня не было такой задачи. Все говорили, что мне заплатило Министерство обороны, это очень смешно. После того, как эта песня стала популярной, меня позвали на Лубянку, погранвойска же под юрисдикцией ФСБ, когда я служил, было КГБ, считалось, что я служил в войсках КГБ. Я так всегда в Америке и рассказываю, что служил в KGB, мне говорят: «О, это круто!».

С уважением и опаской начинают к тебе относиться.

Да, слегка, это все только на пользу. По крайней мере, начинают как-то относиться. Так-то никак не относятся, а так ты уже для них становишься кем-то, есть какое-то наполнение личности.

Меня позвали, говорят: «Леонид Николаевич, вы же служили, надо помочь, выступить». Вот такие разговоры я помню. А вот «на тебе денег, сделай песню про границу»… Я катаюсь со смеху просто, ребята, не смешите меня. Армия дала на что-то денег?

Этот вопрос закрыт.

Было много разговоров на эту тему. Я скажу, как было. Где-то в городе Клину на заправке водитель пошел налить бензин, заплатить за него. Я помню, смотрел в лобовое стекло, придумал мелодию, наиграл ее на торпеде. Думал, надо не забыть бы. Я понятия не имел, зачем это. Доезжаю до студии в Твери, забегаю, говорю: «Чуваки, все планы отменяются, у меня есть идея!».

Первая нота долго тянется, а под ней такая движуха. Я сажусь, начинаю это забивать в Cubase, сделал аранжировочку, наметал ее, записал басочек, клавишки. Я пока не имею понятия, что это, просто мотивчик, даже куплета еще нет, не знаю, какой он будет. Я включаю, думаю, надо дудками что-то, может, придет сейчас, зачем это все делается. Включаю дудки и зачем-то играю фразу на трубе, просто от балды взял и сыграл. Понимаю, что она какая-то армейская. Естественно, про какую армию я могу придумать? Про то, что я знаю.

Куплеты пришли моментально, я текст написал за сорок минут, у меня все было готово. Только первая строчка никак не укладывалась, «Паровоз умчится». У меня было «Улетели птицы», какая-то такая символическая. Но мой водитель сказал: «Это глупо, Леонид!». Мы с ним долго ругались, он говорил: «Глупо, я не понимаю, про что песня». Я говорю: «Давай будет „Паровоз умчится“, так тебе подходит?». Он говорит: «Да, конечно, другое дело, так подходит».

В общем, по его настоянию я написал «Паровоз умчится». Я очень быстро доделал и в эту же ночь позвонил Жене Орлову, продюсеру группы «Отпетые мошенники», говорю: «Мне твои ребята срочно нужны».

Твоя идея была с ними это сделать?

Да, я сразу придумал, что это будет с ними. Я придумал, что в середине песни будет останавливаться темп, там должен быть обязательно рэп-кусок. Я его даже сочинил, но прочитать его я не имею, это не мой жанр. Если я буду это делать, песня будет совсем смешная. Я, естественно, выбрал самых талантливых и харизматичных на то время, с Женей мы давно были знакомы. Я ему сказал: «Гони срочно ребят в Тверь, бросайте все, делаем песню, чую, что будет хорошо». Доволен, что с ними это сделал. Они здорово отыграл.

Вот ни о чем я не думал, просто мне понравилась идея. Зачем эта идея, рекламирую, нет, в этом не было никакого смысла.

Думаю, что за все годы своего существования КГБ и ФСБ не получали настолько мощного рекламного толчка в лице ни одного артиста.

А по-другому не бывает. Я говорю: «Ребята, если бы я мог такие песни писать по заказу, я был бы гением». Это невозможно.

Вернемся к началу девяностых годов, к твоему первому опыту сценических выступлений. Давайте посмотрим те самые исторические фрагменты, которые большинство зрителей даже никогда не видело. Может быть, вы не поверите, но этот элегантно одетый человек, исполняющий жанр «электропоп» ― это мой гость Леонид Агутин. Рассказывай, что это было.

Начнем с последнего. Такой пиджачок с вышитыми здесь… Мне надо было выступать в передаче «50x50», это было очень ответственно. Я долго обивал пороги, наконец-то взяли в программу с этой песней. Странно, что я микстом пою припев, я даже забыл, что делал так.

Надо же в чем-то выступать, это же очень сложно. Я этот пиджачок купил в комиссионке, мне сказали, когда я его купил, что его сдала какая-то путана. Ну, какая разница, на мне он смотрелся вполне артистично. Широкие штаны-бананы такие. Сзади мне подтанцовывают две девчонки с моего курса. Одна, скрипачка с очень хорошим классическим образованием, все смеялась: «Зачем я этим занимаюсь», а в результате…

Попала в группу «Комбинация» потом.

Типа того, да.

До этого про фурию, мы это снимали в подвале какого-то дома. Мои дружбаны с какой-то допотопной камерой. Но монтировали в какой-то настоящей монтажной, я помню, всю ночь сидел и монтировал, все серьезно. Это был клип, да.

А еще было выступление «Падает снег» в программе «Шире круг».

Твои концертные появления в ту пору, насколько я понимаю, в основном были разогревом перед популярными артистами.

Да, поэтому и такая музыка. Особенно самое первое видео, это были специальное придуманные под конкретную работу песни. Мне папа помог, он давно и много занимался вокально-инструментальными ансамблями, «Песняры», «Веселые ребята», в общем, серьезные коллективы. Это как раз конец восьмидесятых ― начало девяностых, пошла мода на поп-артистов, диско.

Электропоп.

Евродиско. Женька Белоусов тогда был, Дима Маликов начинал, они стали звездами. Отец мне помог тем, что взял меня в первое отделение. Отделений было два, потом выходила звезда. Я работал, потом обычно выходила группа «Икс-9», потом, например, Женя Белоусов или Дима Маликов. Мне надо было сделать первые пять песен, чтобы поднять, разогреть народ. С песнями, которые я писал, было невозможно разогреть, это не модно, надо делать модные песни. И я специально под конкретную работу делал конкретные поп-песни, хотя все равно умудрялся туда вставлять какие-то соляки, басовые выхилы. Но основа должна была быть обязательно такой, без этого работу было просто невозможно получить, поэтому я так смешивал.

Соответственно, двигаться надо было определенным образом, выглядеть. Когда тебя один-два раза с этим еще и показали, а эфиры тогда на телевидении были более знаковыми, их реально смотрело много людей…

И каналов-то было раз-два и обчелся.

Эфир на телевидении был очень важен. Дециметровых каналов не было, музыку было больше негде смотреть. А выступить в «Шире круг» или «50х50» было очень круто. Уже не было вопросов о том, чтобы взять в первое отделение, да еще и подороже могли взять. Это мне тогда сильно помогло.

Вспомни, пожалуйста, артистов, которые играли как хедлайнеры. Женя Белоусов ― это же совершенно легендарная история, у него было четыре песни.

Я это хорошо помню, потом пятая появилась.

Он делал несколько бисов с одной и той же песней и собирал реальные стадионы типа «Лужников». Как выглядели в ту пору Дмитрий Маликов, Михаил Муромов, Игорь Корнелюк? Тебе с ними доводилось выступать на одной сцене.

Я историю вспомнил, раз мы заговорили. Я с Димой Маликовым работал в Риге. Было два концерта, работали во Дворце спорта, я опять-таки выходил первым, открывал. У меня было пять песен записано на кассете, серебряный Basf Chrome.

Это была кассета очень хорошего качества. Золотой был самый крутой, да.

Магнитофон, на котором все крутилось, был мой, это тоже было очень важное условие. Он был двухкассетный, можно было на одной перематывать, другую крутить. Почти профессионально это смотрелось. Ко мне были требования такие: я пою под минусовку, должен быть живой голос и быстрые песни. С этим берут в первое отделение.

На улице в Риге я познакомился с девушкой, очень симпатичная латышка с голубыми глазами. Пригласил ее на концерт. Мало того, что она пришла с чуваком, это ладно.

Во-первых, это обидно.

Это унизительно, да. Главное, что тогда отличился мой папа. Он должен был включить мою минусовку. На другой стороны был записан Стинг, просто послушать. Он перепутал стороны и включил мне Стинга. Я понимаю, что начинается Sister Moon, которую я, конечно, знаю… Сейчас это себе невозможно даже представить, где-то во Пскове можно было бы представить, но в Риге!

У меня нет выхода, стоит коллектив мой, мы же должны были изображать, что мы это играем. В общем, я проваливаюсь под сцену от стыда, открываю рот под Стинга и изображаю эту песню.

Что Стинг ― это ты.

Заканчивается песня. Пока я начинаю нести ахинею, что, мол, мы только что исполнили вам репертуар, который будем исполнять в нашем западном турне, была специально выучена эта знаменитая песня, а сейчас мы познакомим вас с нашими песнями, в это время батя успевает перематывать, включается моя минусовка. Я наконец-то своим голосом пою свои песни, которые, естественно, звучат в два хуже, чем фонограмма, которая была до этого.

Все это ужасно стыдно, я отрабатываю, на негнущихся ногах или, наоборот, на ватных, в общем, не на своих, ухожу в гримерку в страшном смятении чувств, надеясь, что звезда еще не приехала к первому отделению и не видела всего этого кошмара, потом сможет исправить положение. Ко мне зашли эти двое, эта девушка со своим парнем, и она говорит: «Как же так? Как не стыдно? Это было так стыдно, я не знала, куда себя девать!».

В общем, я был в шоке, тут меня еще и обложили.

А Маликов слышал это?

Нет, потом как-то замялось это. Время было такое, можно это было делать даже на полном серьезе, никто бы даже внимания не обратил. Но мне это было ужасно стыдно, потому что как бы я ни пытался зарабатывать деньги, работать в первом отделении, все-таки я не за этим занимался исполнением каких-либо нот.

Чтобы быть вялой копией Стинга.

Да. Кстати, это был конец истории, а вот начало. Когда я пришел на саундчек этого концерта, у Димы работал очень талантливый клавишник. Я удивился, потому что Дима сам пианист, но кто-то же должен это делать, когда Дима впереди.

Работал очень талантливый клавишник, на сцене стоял рояль. Не помню, как звали этого клавишника, он сел за рояль и гениально сыграл Шопена. Я обалдел. Тогда было не принято нанимать хороших музыкантов на такую работу, потому что они же просят нормальных денег, а зачем, если было можно просто кого-то поставить постоять.

Подвигать пальцами.

Вдруг я увидел настоящего музыканта, что произвело неизгладимое впечатление.

Как будто упал Тунгусский метеорит.

Он так блестяще сыграл на рояле. Я очень захотел с ним познакомиться, поговорить, поделиться чем-то. Мне двадцать лет, хочу общения, музыканты, я на гастролях. Ему с виду было лет аж двадцать пять.

Во Дворце спорта обычно очень высокая сцена, она делается на каких-то сваях, лестница. Он стоит под этой сценой и задумчиво смотрит куда-то вдаль, просто стоит за кулисами. Я подхожу к нему, говорю: «Привет». Он со мной здоровается, но продолжает смотреть вперед. Он крутой. Смотрит вперед, говорит «привет». Я ему: «Какую ты музыку любишь?». Он: «Ну, люблю музыку…», не обращает на меня внимания особо, не хочет разговаривать, суета все это.

И вдруг группа, которая должна работать после меня, пошла на саундчек. Это группа «Икс-9», там были две девочки в таких коротких-коротких гипюровых юбочках с бахромой, корсетами, такими ножками. Рыжие, классный бэк-вокал. Они проходят мимо, поднимаются наверх по лестницу. Он обратил внимание на них, посмотрел. И тут я ему понадобился. Он поворачивается и спрашивает: «Ты знаешь, их кто-нибудь?..». Я растерялся, говорю: «Не знаю». И все, он опять потерял ко мне интерес, стал смотреть прямо. Больше я с ним не говорил.

Это Шопеном навеяло.

Я тогда познакомился с тем, как крутые, настоящие музыканты себя ведут.

Что у них в голове варится.

Что их мотивирует, стимулирует, что они по-настоящему ценят и любят в этой жизни.

Скажи, был у тебя в жизни момент, когда ты проснулся знаменитым? Чтобы ты вышел на улицу и почувствовал эти взгляды: «Ты видел, это тот самый!».

Этого ощущения я не помню, но я помню, когда понял, что покатило. В 1992 году выступал, в 1993 году уже довольно много пел в каких-то более-менее серьезных программах уже такие песни, которые реально начинали нравиться. Мне тогда говорили: «Круто», стали за кулисами говорить: «Здорово! Песня-победитель!». Я помню такие слова. «Хоп-хей-лала-лей», вот это все.

У меня не было никакого директора в принципе, не имело смысла до этого периода. Вдруг в начале марта звонок домой: «Леонид, мы нашли ваш телефон. Мы из Питера, у нас клуб, называется „Конюшня“, мы бы хотели пригласить вас у нас выступить». Я, конечно, чуть со стула не упал. Я подозревал, что когда-нибудь это произойдет.

Тебя вдруг приглашают сольно выступать.

Да. Мне тут же приходит в голову идея. Я говорю: «Давайте так. У меня есть директор, говорите с ним обо всем, о деньгах. А я-то приеду». Тут же звоню моему приятелю, который давно предлагал помощь. Говорю: «Андрюха, сейчас тебе будут звонить. Назови две тысячи долларов, вдруг покатит. Ты мой директор». Он говорит: «То есть я работаю?». «Сейчас надо так». Он мне перезванивает и говорит: «Все нормально, они согласны». И вот когда он мне сказал, что они согласны, я понял, что что-то реально начало происходить. Я хорошо помню этот день.

Поразительно, что этот период наступил уже после того, как появились «Босоногий мальчик» и «Хоп-хей-лала-лей».

Года через два.

Скажи, как ты выглядел в ту пору? Какой первый сотовый телефон у тебя появился, какая мелодия на нем звучала?

Я помню телефон, по которому звонили, он был красного цвета с прозрачным диском.

Домашний, что ли?

Да. А сотовый телефон…

У тебя были вот эти Benefon?

Да, Benefon был.

Вот такая трубка, примерно килограмм весом.

Какая-то «Кобра», какая-то такая штука, похоже на американскую военную технику. Такой чемоданчик, большой, тяжелый. Мне его приятель принес домой. Понятно, что когда носишь приемник с собой, это какая-то фигня. А он стоял дома, ты отъезжаешь до станции метро, где-то в округе по району. Дальше он уже не берет, но по району брал. И когда ты достаешь просто одну трубку, говоришь «Алло» ― это круто.

Да, я помню, гулял с собакой вокруг дома, не выходя за пределы зоны приема. Вспомни, пожалуйста, самое невероятное приключение в девяностые. Например, ты попал в какое-то место, про которое не мог представить, что будешь там выступать? Или какие-то промоутеры, которые оказались парадоксальными жуликами? Этих историй масса же.

У меня было два концерта в Екатеринбурге на восьмое марта, 7 и 8 числа. Восьмого марта, еще днем, за городом где-то, филармония для работников чего-то, в основном пожилые люди. Там выступили, такой «шефняк» был…

Что это такое?

Шефский концерт. К вечеру ― Дворец спорта, там уже выложились по полной. Я прихожу в гримерку, в переодевалку. Там меня поджидают два здоровенных мужика с большой сумкой рублей, пятерками, рублями, очень много. Ставят на скамейку и говорят: «Давай, Леня, живые деньги. Хотим сделать подарок нашим дамам. Они сидят в ресторане вдвоем». Я не ожидал, что они сами не собирались ехать, они хотели таким образом куда-то слинять, а дамам своим сделать подарок.

Позвонили директору ресторана, сказали: «Сейчас приедут музыканты, ты их размести». Предложили: ты под минусовочку караоке споешь, живые деньги. Хорошо, я приехал, у музыкантов же закон, мы не отказываемся. Ты никогда не знаешь, позовут ли тебя завтра. Когда есть работа, всегда надо работать. Отец и старшие коллеги меня всегда так учили с юности.

Приезжаем, помещаемся в какой-то импровизированной гримерке. Заходят какие-то люди, которые, как оказалось, не имеют никакого отношения к тем, кто нас позвал, начинают вот так разговаривать, хамить нашей девушке-костюмеру. Я начинаю в такой же форме отвечать.

Ты владеешь таким наречием?

2: Я владею наречием. Я, может быть, разговаривал бы интеллигентнее, если бы я не был уверен, что это люди, не имеющие отношения к заказчикам. Это же какое-то недоразумение произошло, они не в курсе, что мы сейчас выступать будем для правильных людей. Меня человек просто взял и поднял, отнес куда-то на второй этаж. Он был настолько здоровый, что сделать ничего было невозможно. Посадил там меня, и давай эту дурацкую шутку с паспортом: «Ты какого года?». Я говорю: «Шестьдесят восьмого». «Спорим на тысячу баксов, что нет». Открывает паспорт и говорит: «Вот видишь, 1968! Давай, ты денег должен».

Мелкожульническое разводилово.

Я говорю: «Ребята, сейчас надо выступить, потому что там тоже ребята серьезные, неудобно». Отпускает на сцену меня. А сцена была почему-то из кафеля, кафельный пол, как в бане.

Мечта артиста.

И почему-то сцена заканчивалась, там была вот такая дырка и потом еще какой-то перешеек, кажется, что конец там, а дальше есть еще. Не знаю, чья это была гениальная дизайнерская песня. Я пел, пел и провалился в эту дырку. То есть, помимо всех неприятностей, я падаю, зацепляюсь руками, разбиваю себе их. Пропал с головой. Музыка продолжается, идет проигрыш как раз. Я вылезаю на сцену, успеваю за этот проигрыш и допеваю последний припев. Мне нехорошо, я чувствую кровь.

В это время какая-то женщина кричит: «Я хочу не эту песню, а другую». Они приходят в рубку, бьют по голове нашего звукорежиссера, потом происходит драка на сцене. Мы закрываемся в гримерке, кое-как люди находят тех, кто нас заказал. Приезжает огромный человек-гора, больше всех в этом клубе, выводит нас оттуда под недовольные крики других бандитов, сажает нас в машину, отвозит в гостиницу и говорит: «Как вы вообще туда попали? Это самое адское место, там вообще нельзя находиться нормальным людям!». Вот так.

Новый альбом Леонида Агутина «Просто о важном»  уже доступен для скачивания в iTunes и Google Play.