«По всем каналам все хорошо — можно и три минуты негатива»

Сегодня годовщина закрытия каналов НТН-4 и НТН-12, на которых вы работали с самого начала. Расскажите, как это было.

Это [отзыв лицензий и прекращение вещания телеканалов — Дождь] стало полной неожиданностью, никто не был готов. Это было накануне моего дня рождения, он 22 марта, и мы всеми «Новостями» собирались отмечать после эфира. И буквально за 20 минут до выпуска обнаружили «матрас». Оказалось, что нас отключили связисты.

Ваш канал всегда критиковал власти. Вы могли предвидеть такое?

Нам казалось, что такого быть не может. Разговоры, конечно, какие-то ходили, но мы не представляли, что можно вот так взять и закрыть канал. Нам выносили даже какие-то предупреждения, которые три раза если нарушишь, то закроют канал, но всерьез это никто не воспринимал. Думали, что могут начаться какие-то судебные процессы, но к тому, что просто возьмут и выключат, никто готов не был. Даже когда все случилось, мы были уверены, что день-два — и все восстановится, будет как раньше. Все ждали — неделю, две.. Митинг в нашу поддержку в городе прошел большой, все были уверены, что после такого серьезного протеста нам все вернут. Просто до этого не было подобных историй с региональными каналами.

Митинг против закрытия телеканалов «НТН-4», «НТН-12». Фото: фейсбук Романа Шулика

Как вы, журналисты телеканала, для себя объясняли закрытие?

Учитывая, в какой оппозиции к власти мы находились, было понятно, что наверху включили все административные ресурсы. Мы были очень неудобные, много себе позволяли, проще было закрыть, чем что-то нам объяснить. Я никогда не пыталась серьезно анализировать, почему так произошло. Видимо, была набрана какая-то критическая масса: участие Якова в выборах мэра, грядущие выборы в Горсовет — сложно разобрать, в чем именно причина. Нам казалось, что таким образом разобрались с Лондоном, но так ли это — неизвестно. Но в итоге все мы оказались без работы и с волчьими билетами. 

Почему спустя семь лет после агрессивного закрытия телекомпании Яков Лондон снова в это все ввязался?

Зачем — я не знаю. Но он очень принципиальный человек. Я думаю, это какие-то профессиональные амбиции, личное маленькое хобби. Деньги мы не зарабатываем. Когда появился трехминутный резерв после местных новостей в эфире федерального ТВ-3, он предложил что-нибудь придумать.

И эта программа и сделала вас известной на всю страну в итоге. В августе 2015 года блогер Рустем Адагамов расшарил выпуск программы «Кстати, о погоде», который в итоге собрал 800 тысяч просмотров. Судя по комментариям, люди либо поражались вашей смелости и писали «браво», либо удивлялись, «как программу еще не прикрыли». Почему, как вам кажется, такой резонанс вызвала публикация и то, что вы говорите в программе?

Меня удивляет, что это так всех поразило. Примерно тем же самым я занимаюсь 20 лет, а в соцсетях о нашей программе массово заговорили только после публикации Адагамова. Телеканал НТН-4, на котором я работала, тоже ведь был достаточно оппозиционным, по крайней мере, к местной власти. А в программе «Кстати, о погоде» и конкретно в том выпуске, который Адагамов увидел, я просто озвучила то, что в воздухе, как и всегда. Если бы программу не увидел известный блогер, мы бы так тихонечко продолжали бы работать.

Вас правда удивляет такая реакция? Все ведь привыкли, что телеканалы в регионах острых тем стараются избегать и федеральные власти не критикуют, а тут вы не прямо, но все-таки называете власть имущих шизофрениками, которые истребляют собственное население.  

Я не понимаю, почему этого не делают другие. Мне кажется, что на региональном телевидении, в частных телекомпаниях говорить правду с экрана проще, чем на федеральных. Их особо никто не смотрит, на них обращают не так много внимания, поэтому они могут позволить себе немного больше.

Ну вот ТВ-2 были такие смелые, их закрыли.

Да, у них закончилось все печально, но у них и эфирного времени было больше. Но я все равно не понимаю, почему молчат на местах, этот страх не должен быть присущ журналистам.

Люди, когда идут в журналистику, должны понимать, что им не удастся отмолчаться.

Для вас не очевидно, почему молчат на местах? Бизнес инвесторов телекомпаний ведь зависит от местных чиновников, местные чиновники зависят от федеральной власти, и здесь неважно, как это называется — НТВ или ТВ2, схема одна и та же — как на федеральном, так и на региональном уровне.

Да, про бизнес-интересы я не подумала. И если захотят отобрать и закрыть — отберут и закроют. Наш канал ведь тоже тем же образом закрыли в 2005 году.

Как появился нынешний формат?

Мы подумали, что даже за три минуты можно что-то важное сказать. Сели придумывать вначале вдвоем с Лондоном, потом с остальными ведущими [программу поочередно ведут четверо журналистов — Дождь]. Яков сказал, что поскольку все четверо — состоявшиеся журналисты со своим мнением, то у нас есть право говорить его зрителям. Дал полный карт-бланш: никакой цензуры и ограничений. Но изначально никто не предполагал, что программа будет касаться политики. Все, чего мы хотели, — дать возможность журналистам высказывать свое мнение независимо от политической ситуации. Весьма вероятно, что Яков сейчас недоволен моим поведением. Но иначе смысла нет. Программа не политическая. Она про жизнь. Про то, куда нас с вами засовывают. О тех, кто это делает. Меня часто спрашивают: «Вы оппозиционер?» Да нет. Журналист ведь для того и нужен, чтобы говорить о проблемах.

Вот вы говорите: дать возможность журналистам высказывать свое мнение. А нужно его высказывать?

Мне сложно ответить на этот вопрос. У меня на эту тему с отцом часто конфликты: он упрекает меня в навязывании своего мнения. Могу только сказать: не хотите — не слушайте. Я не на центральном канале, и, чтобы посмотреть выпуски, еще нужно постараться. Я говорю, что думаю, о том, что меня волнует. Мне все — папа, родственники, близкие, друзья — говорят: ты найди что-нибудь хорошее, о чем-нибудь хорошем расскажи. И вот я стараюсь полегче как-то. Но я открываю новости и вижу: ФАС хочет повысить цены на самые дешевые лекарства, Дума очередной закон думает, и все это валится, валится… Я понимаю, что нужно думать о хорошем. Но как, когда такие вещи происходят? У нас даже хорошее часто связано с плохим. Вот была история: полицейские сопроводили «скорую» с ребенком, которого везли в больницу из Новокузнецка в Новосибирск, и счет шел на часы. Это хорошая история. Но что за кошмар: в городе, где живет больной ребенок, его не могут вылечить. Возможно, я зашоренная и выискиваю плохое.

А зачем вы стараетесь «полегче»?

Ну я же все понимаю. Я когда свои выпуски смотрю, мне самой тяжело: каждый раз как обухом, каждый раз я с шашкой. Никак ее бросить не могу. А от этого устаешь. 

Я себе придумала оправдание: по всем остальным каналам все хорошо. Коровники вот строят, сельское хозяйство на подъеме. Можно и три минуты негатива.

А Путина ругаете?

Да, и не раз.

И все-таки. Вы ругаете Путина, Кадырова, называете чиновников уродами, власти критикуете постоянно. Как вы объясняете, почему ваша программа выходит? Почему ее не запретили еще, не сняли?

У меня нет объяснения. Наверное, потому что мы маленькие.

Не боитесь, что вашу программу начнут воспринимать как угрозу по мере того, как она будет становиться популярнее?

Я не очень осторожный человек. Я просто считаю, что если не готов к последствиям, то и не нужно лезть. Единственное, что меня может остановить — это если из-за моих слов пострадают коллеги. Однажды хоть и косвенно, но все-таки из-за меня люди уже остались на улице, этого я врагу не пожелаю.

А где сейчас те люди, с которыми вы работали в «Новостях» [программа «Новости» выходила с 1992 по 2005 гг., пока НТН-4 не лишили лицензии — Дождь]? Они ведь привыкли работать без цензуры...

В большинстве своем они продолжают работать на телевидении. Многие из них пришли к нам еще студентами, они больше ничего не умеют. И грустно, конечно, зная их потенциал и на что они способны, видеть, чем им приходится заниматься. А куда им деваться. Это грустная история. Если бы у нас было больше трех с половиной минут, я бы всех к себе забрала.

У вашей программы вообще большая аудитория?

Не знаю. Мы никак это не отслеживаем. Только число подписчиков на ютубе [на ютуб-канал программы «Кстати, о погоде» подписаны 16 тысяч человек, выпуски с Марией Лондон смотрят до 800 тысяч раз — Дождь]. Рейтинги мы не смотрим.

Вам не интересно или это принципиальная позиция?

Мне не интересно. Все эти рейтинги — для рекламодателей, а какие у нас рекламодатели? Я знаю, что у меня есть своя аудитория, мне не нужно, чтобы она исчислялась какими-то тысячами. Приятно, конечно, когда тебя смотрят больше людей, но это чревато. Одно дело когда было по двести просмотров, тогда я от звонков периодически не вздрагивала.

То есть вы не хотите, чтобы аудитория росла? Боитесь этого?

Я просто понимаю, что каждый раз, грубо говоря, хожу по лезвию. Сегодня писала текст и все время себя проверяла, каждую фразу высчитывала: как она бьется с принятыми поправками в закон о СМИ — с экстремизмом, может ли это сойти за оскорбление чувств верующих. Потому что я понимаю: если что — заберут лицензию, закроют канал. Поэтому я стараюсь сделать так, чтобы у канала не было неприятностей. Я, например, лишний раз боюсь что-то репостнуть в своих социальных сетях. За свои слова в эфире я отвечаю, я их сто раз проверила, а за чужие нет. Вот у нас же в Екатеринбурге судили мамочку за репост.

А вам не кажется ваше положение сейчас унизительным?

Если бы мне сейчас предложили собрать команду и делать новости, большего бы счастья не было. Но по сравнению с моими коллегами, которые сейчас на ГТРК, я в лучшем положении. Не только в Новосибирске, но и вообще по регионам.

Почему вы в своих колонках поднимаете в основном федеральные темы (война в Сирии, решения правительства, дальнобойщики) и так мало — местные?

Из четырех ведущих местных «трогает» Алексей Мазур [обозреватель издания «Тайга.инфо» — Дождь], и здесь я стараюсь не лезть, потому что он это делает профессионально. А у меня с местными непростые отношения: я судилась с ними неоднократно, в мой адрес подавали иски, пытались описать имущество. Раз есть люди, которые взяли на себя местную власть, я к этому стараюсь не прикасаться. Когда совсем припирает, бывает, что не сдерживаюсь. Буквально две недели назад меня «разорвало» из-за новосибирского министра здравоохранения. Но ведь в конечном счете все идет сверху — от гражданки Скворцовой.

В одном из интервью вы сказали, что вам просто скучно заниматься местными новостями.

И такое тоже есть. Ни городские, ни областные власти ничего не решают. Про то, что они ничего не решают, мы уже говорили сто пятьдесят раз. Зачем еще? Если происходит то, что меня реально задевает, я об этом говорю, а так, только как дань тому, что мы региональное телевидение — нет.

Ваша программа визуально выглядит так, как будто на дворе до сих пор 1995 год. Вы не думали о редизайне?

На это деньги нужны, а мы и так ничего не зарабатываем, сидим на шее у Лондона. Мне постоянно про это говорят, мол, мы «прошлый век» и все это нафталином пахнет. А мне как-то это все неважно. Не хочется заморачиваться: причесались и вперед.

Недавно Союз журналистов Новосибирска назвал вас, ведущую трехминутных резких критических телеколонок, журналистом года. С их стороны это такой акт солидарности?

Ну, для них это шаг, гражданский поступок в каком-то смысле. Учитывая, что вся местная власть ко мне любви не питает, сказать, что Маша — молодец, на это смелость нужна. При том что они же, Союз журналистов, песочили меня со страшной силой, собирали экстренные собрания из-за Индинока [глава администрации Новосибирской области с 1993 по 1995 год Иван Индинок, покинувший студию во время интервью с Марией Лондон и через неделю проигравший губернаторские выборы], собирались, клеймили. Это при том, что я не член Союза журналистов, а теперь вдруг так. Поколение, конечно, сменилось. Они-то задавлены, они говорить не могут, а я могу. И каждый из тех, кто меня поддержал, понимает, что, если бы у него была возможность, он бы тоже раскрылся. Поэтому то, что у них ни профессиональная зависть, ни злоба какая-то не сработали — это приятно.

Ну хотя бы в такой форме они смогли что-то сказать.

Да, но при этом вряд ли кто-то из них возьмет меня на работу. Были периоды, когда я сидела вообще без дела и нигде мне не было места. И люди, с которыми у меня хорошие отношения, говорили: «Маш, ну ты же сама все понимаешь, ничего личного». Я как красная тряпка, которой им в лишний раз трясти не хочется.

Мне близкие говорили: вот ты сидишь и ждешь, что тебе что-то предложат. А я не бездействую, я просто не хочу ставить их в неловкое положение, потому что им все равно придется отказать. Вот недавно я попыталась устроиться внештатником в местное электронное СМИ, я даже готова была под псевдонимом писать и на всякие женские темы, но мне сказали: нет.

А ведь когда-то вы брали интервью у Путина.

Да, мы встречались на «Распадской» в 2003, что ли, году. Еще до того, как он начал проводить свои массовые пресс-конференции. Он тогда встречался с журналистами вначале до Урала, а потом с теми, кто за Уралом. Тогда был один журналист из Красноярска, один из Кемерова и я.

Между прочим, тогда, до этого нас свозили в Москву к Громову [Алексей Громов, в 2003 году — пресс-секретарь президента РФ] и дали вопросы для прессы со словами: «Только вот эти вопросы и больше никаких».

Но я тогда не удержалась и влезла с двумя вопросами. Он сказал, что в Сибири жить намного легче, чем в Краснодарском крае, перепутал что-то. Я выпучила глаза и начала переспрашивать. Он тут же меня резко подмял и сказал: «Вы меня неправильно поняли». Потом журналист из президентского пула, ведет сейчас «Вести», в очках такой, подскочил ко мне, мол, ты с ума сошла, Путин такого не говорил. Мы пошли пересматривать записи, и там слышно, как он говорит все это про Краснодарский край.

И еще один момент был. Путин начал рассуждать про науку и про то, как все замечательно. Я снова влезла. У нас тогда здесь загибался серпентарий, ну, собственно, он и загнулся в итоге. Ребята, сотрудники этого серпентария, жили впроголодь, никаких условий не было, и я про это сказала. Это, правда, тогда вырезали из программы, а мне популярно объяснили, что так себя на интервью с президентом не ведут. У меня было острое желание про все про это рассказать, но Яша посоветовал не поднимать тему.

Кстати, тогда после интервью я поймала себя на том, что была под впечатлением. Кивала как болванчик. Ни для кого ни секрет, что Путин пользуется приемами НЛП-шными и ФСБ-шными. Причем сразу: вплоть до того, что он берет руку и не отпускает. Я вначале, наивная, подумала, что это я ему как девушка понравилась, но потом я увидела, что точно так же он поступил с двумя юношами. И так во всем.

Вас же не только ваши новосибирские коллеги оценили, вас вот «Новая газета» человеком года назвала.

Ну, к этому я отношусь спокойно. Если бы все это случилось намного раньше, для меня это было бы важно. А сейчас, когда мне почти полтинник — ну, приятно, ну, спасибо. Даже немного расстраиваюсь чуть-чуть. Потому что ну и что?

А отношение публики? Я к тому, что за те три года, что выходит ваша программа, в стране, как любят говорить, «вырос градус агрессии». Раньше зрители вас обожали: вы высказывали то, что у всех накипело. А сейчас у нас же принято клеймить тех, кто против власти, они сразу пятая колонна, агенты Госдепа. Вы почувствовали на себе эту реакцию, по комментариям в интернете или как-то еще?

Я стараюсь не читать, что обо мне пишут. Но все равно иногда поглядываю. Меня сложно задеть, я много чего про себя начиталась и наслушалась за все эти годы: с голосом моим нужно торговать картошкой, а с фамилией моей так вообще… Сейчас стараниями интернета этих людей стало больше. Тролли еще эти… А градус агрессии меня пугает, честно говоря.

Верите, что что-то изменится?

Я верю в то, что так продолжаться долго не может. И я, как могу, стараюсь сделать так, чтобы что-то изменилось. Потому что у меня есть возможность говорить. Пока.