«Вся Россия стоит меньше, чем Facebook»

Шанецкая: Сегодня Deutsche Bank назвал рубль самой недооцененной валютой среди развивающихся стран Европы, аналитики этого банка прогнозируют укрепление рубля. Вместе с тем, мы, например, в наших соцсетях, заинтересовавшись этой темой, опросили, порядка 4000 человек ответили на этот вопрос по поводу своих ожиданий. Давайте сейчас посмотрим, какие были результаты. Первое — это Вконтакте. Там, как мы с вами видим, порядка 54% ожидают, что рубль к концу года будет выше 85 к доллару. А, собственно говоря, твиттер, там где-то около 44% ждут выше 85-ти к концу года, и, конечно, что характерно, что и там, и там: в одном месте 9%, в другом 11% ожидают, что будет примерно в диапазоне нынешнем. То есть иными словами, никто, в общем, не согласен с предположениями Deutsche Bank. Как вам все это?

Романчук: Я, кстати, именно сегодня поинтересовался случайно, потому что обычно я этого не делаю, консенсус-прогнозы, которые собирают информационные агентства, в частности, агентство Reuter, оно регулярно проводит опросы различных банков и аналитических компаний, как они видят курс валют на 1, 3, 6, 12 месяцев. Консенсус-прогноз профессионалов заключается в том, что курс доллара к рублю на конец года должен составить около 70 рублей за доллар. При этом текущий форвардный курс около 80, это реально, почем вы сейчас можете сделать сделку, купить или продать доллары с расчетами через год.

И то, что мы видим из опросов населения, которые вы демонстрировали, мы видим противоположно направленные ожидания. Такая ситуация возникает практически всегда, потому что ожидания населения, единственное, что на них влияет по-крупному — это предыдущая история. И так как мы уже имеем 2 года девальвации, каждый январь мы встречаем с рекордными курсами, что в этом году, что в прошлом, и это, естественно, накладывает свой отпечаток, девальвационные ожидания у населения действительно есть. Важны ли они для рынка? В какой-то степени да, потому что они определяют поведение этих участников рынка. Но для российского валютного рынка их ожидания не являются ценообразующими.

Шанецкая: А какое из предположений вам кажется верным? У вас, наверное, есть собственное мнение.

Романчук: Соответственно, что касается прогноза, то если говорить серьезно, то каким курс будет через год — это гадание на кофейной гуще, собственно, ни один профессионал на подобного рода консенсус-прогноз не заложится. Это больше такая игра, больше ощущение того, как могут рынки реагировать в том или ином сценарии. Поэтому я со своей стороны ориентируюсь на форвардный курс — это тот курс, по которому можно сделать сделку. Сейчас это 80. А если говорить о моем гадании, ставке и ощущениях, то я думаю, что оно как раз-таки близко к форвардному курсу, может быть, между 75 и 80. Почему? Потому что я согласен, с одной стороны, с профессиональным сообществом в том, что, исходя из платежного баланса, рубль...

Шанецкая: На конец года?

Романчук: На конец года, да. Что рубль, возможно, несколько недооценен, но при этом главный как раз-таки фактор, которым будет стоимость рубля определяться — это цена на нефть. Она очень волатильна, предсказать, какая она будет через год, практически невозможно. Для меня базовый сценарий на нефтяном рынке — это продолжение роста котировок нефти по бренту где-нибудь в районе 40, может быть, какое-то нахождение там, а к концу года вполне возможно опять падение, и на нем мы можем попробовать те уровни, которые есть сейчас и выше по доллару.

Шанецкая: И которые предполагают посетители наших сайтов?

Романчук: Да. Мне кажется, что здесь важно отметить тот факт, что эти ожидания могут использоваться, эта информация для того, чтобы понимать, как население или профессиональные участники рынка будут реагировать на те или иные события. Но однозначно на основании этого сделать научно обоснованный прогноз, конечно, невозможно.

Шанецкая: А мы пока движемся дальше. Дело в том, что аналитики, собственно говоря, Deutsche Bank ссылаются на некую методику, которая отслеживает расхождение между реальным курсом и макроэкономическими показателями. И один из таких показателей, вчера об этом достаточно подробно написал Bloomberg, заключается в том, что золотовалютные резервы, которые активно Россия, по мнению Bloomberg, наращивает, свидетельствует об этом и информация, и данные Банка России, они говорят, что на 11 млрд. они выросли. Зачем это делается? Bloomberg настаивает на том, что Владимир Путин считает, что это единственный способ гарантировать финансовую независимость России. Конечно же, это может повлиять на курс рубля, но якобы, по мнению двух источников Bloomberg, Путин готов пожертвовать этим курсом рубля для того, чтобы продолжать наращивать резервы. У нас в этой связи есть видео-вопрос. Давайте сейчас его послушаем.

— Россия хочет сейчас набрать такой запас денег — 500 млрд. долларов. И что? И куда? И зачем?

Шанецкая: Да, собственно, такой вопрос.

Романчук: Действительно золотовалютные резервы имеют определенное значение, и те модели, о которых вы говорите, они носят статистический характер и в среднем позволяют каким-то образом судить о том, действительно, как будут развиваться события. Однако, когда мы рассматриваем конкретную ситуацию, ее нельзя выдергивать из контекста. Ведь наши золотовалютные резервы, то, что они увеличились в последнее время, это не означает, что Центральный банк что-то делает на рынке. Этот эффект является следствием того, что меняется переоценка тех компонентов, которые входят в золотовалютные резервы — это золото, это евро, потому что мы считаем в долларах, и возвращаются те деньги, которые Центральный банк одалживал коммерческим банкам через операции РЕПО, которые автоматически уходили из подсчета золотовалютных резервов Центрального банка, при этом Центральный банк не продавал валюту, он расставался с ней на время, и сейчас эта валюта возвращается в Центральный банк.

Шанецкая: То есть это как будто бы увеличение неосознанное?

Романчук: Да, это увеличение, которое является, по сути дела, следствием метода подсчета, а не того факта, что Центральный банк проводил валютные интервенции, то есть выкупал эту валюту на рынке.  Нет, он ее не выкупал на рынке. Теперь ко второй части, я соглашусь, может быть, с недоумением прохожего, которая задавала этот вопрос. Действительно, золотовалютные резервы в том контексте, в котором мы сейчас находимся, превратились в определенного рода фетиш, потому что зачем нам нужны золотовалютные резервы? Они нужны, естественно, для того, чтобы их использовать в какой-то момент. При этом мы видим, что...

Шанецкая: И не тот ли сейчас самый момент?

Романчук: Наверное, сейчас, конечно, не тот, но концептуально Центральный банк говорит вроде бы о том, что в какой-то момент он может использовать свои золотовалютные резервы для того, чтобы продавать, например, валюту на рынке, чтобы способствовать финансовой стабильности. В том случае, если будет угроза, то, соответственно, Центральный банк может выйти. Но при этом мы видим, что случаи, например, больших скачков валютного курса, не обусловленных изменением каких-то фундаментальных величин, которые мы видели в декабре 2014 года, которые мы видели в январе 2016, когда за один день, например, было пятирублевое движение притом, что нефть стояла. Центральный банк тогда, кстати говоря, озаботился, и Эльвира Набиуллина не полетела в Давос. Они объяснили это неким отложенным эффектом, который действительно имел место быть, потому что до этого рубль чувствовал себя несколько крепче по отношению к нефти.

Но в общем и целом получается, что Центральный банк принял концепцию, что он не выходит на валютный рынок, и об этом была одна из статей, что золотовалютные резервы превратились в некоторую такую вещь в себе, в ценность сама по себе. Не совсем так, потому что, как мы видим, например, эти деньги используются для кредитования нужных компаний, тех, которые испытывали проблемы с погашением внешнего долга, и, соответственно, служили замещением для рыночной пролонгации кредитов. Но в целом, в политике плавающего курса и таргетировании инфляции, которую проводит Центральный банк, сумма золотовалютных резервов не является важным фактором.

Шанецкая: Но, может быть, это какой-нибудь, знаете, такой психологический фактор, в том числе и для руководителей страны, что они у нас есть.

Романчук: Он является психологическим фактором, если в случае чего этот арсенал используется. Но, наоборот, мы видим то, что какая бы ни была волатильность на рынке, Центральный банк не выходит с продажей, и, наоборот, когда мы говорим...

Шанецая: Может быть, это как ядерное оружие, знаете, мы знаем, что оно у нас есть, и это как-то помогает нам в...

Романчук: Ядерное оружие важно тем, что стороны понимают, что в какой-то момент оно может быть применено. Но в данном случае у нас складывается впечатление, что оно никогда не может быть применено, хотя Центральный банк, конечно, делает оговорку, но на рынке, например, в основном, есть убеждение, что Центральный банк со стороны продажи валюты не выйдет практически ни в каком варианте развития событий. Но, по крайней мере, это то, как сейчас, интерпретируют поведение Центрального банка в тех эпизодах, когда, казалось бы, он мог бы воспрепятствовать. Плюс мы видим теоретическое обоснование со стороны Центрального банка, что они боятся выходить с продажами и вообще как-то менять текущую ситуацию даже в случае высокой волатильности на рынке, так как не уверены в последствиях, в последствиях, может быть, более долгосрочных. То есть, уменьшив волатильность на коротком промежутке времени, возможно, они полагают, что волатильность может увеличиться на более длительном промежутке времени, потому что участники рынка уже будут как-то закладываться на поведение Центрального банка.

Шанецкая: Да, они создают некую ситуацию предсказуемости и действуют в этом смысле довольно последовательно.

Романчук: Но мне кажется, что здесь есть определенное заблуждение, и которое подметил Минфин, который уже вышел с инициативой в какой-то степени заместить Центральный банк, когда сказал, что в зависимости от уровня нефти и состояния резервных фондов мы будем либо покупать, либо продавать валюту на рынке, это является целесообразным. Что должно уменьшить именно долгосрочную волатильность рубля? Мне кажется, что такие контрцикличные операции, наоборот, все-таки могли бы уменьшить волатильность.

Шанецкая: Давайте сейчас пойдем немножко дальше к другой теме. А, собственно говоря, мы немножко еще поговорим про всякие макроэкономические показатели. На этой неделе в эфире Дождя был ранее бизнес-омбудсмен, а теперь уже политик, Борис Титов, и он, как вы знаете, член «Столыпинского клуба», который предлагает проектное финансирование, а, по сути дела, вливание денег в экономику. Долго я его мучила на эту тему, но он настаивал на том, что это не приведет к повышению инфляции, в частности, потому, что инфляций у нас две. Давайте послушаем.

Титов: Одна — от того, что увеличивающееся денежное предложение вызывает рост цен. Сегодня, как вы думаете, какая у нас она? Она минус от 5 до 7%. Сегодня спрос настолько сократился денежный внутри страны в связи с изменением цен на нефть, с сокращением доходов населения, что она минус. У нас она намного ниже, чем в Америке. С другой стороны, есть costs of inflation за счет роста издержек производства. Здесь она у нас больше, чем официальная — 12%, это от 15 до 17%, как мы считаем, как минимум. И все мы это чувствуем в магазинах. Она-то из-за чего происходит? Из-за того, что она импортируется с импортными товарами, курс рубля изменился, импорт сразу увеличился в цене сильно. Но не только тот, который в магазинах на полках, но и те импортные товары, которые мы покупаем как предприниматели, которые входят как наши комплектующие, сырье и прочее. Поэтому это давит на цены, потому что издержки растут.

Кроме этого, процентные ставки по кредиту увеличились сначала до 17%. Как мы думаем, что это не повлияет на конечную цену товара? Как бороться с инфляцией у нас? Еще дальше высасываяя деньги из экономики и еще делая не минус 7%, а еще ниже инфляцию монетарную или все-таки давая деньги в экономику, снижая издержки предприятий и, тем самым, стимулируя рост, и от этого будет снижаться инфляция?

Шанецкая: То есть, давая деньги в экономику, мы будем снижать инфляцию, а не увеличивать ее — основной тезис Бориса Титова. Как вы можете это прокомментировать?

Романчук: Я могу прокомментировать, что мы здесь наблюдаем типичную путаницу и смешение понятий. В целом, говоря о разных факторах, которые влияют на инфляцию, Титов прав, но он не прав в оценке того, что откуда проистекает и как это взаимодействие складывается. Дело в том, что Центральный банк не сдерживает денежную массу как-то искусственно. Денежная масса образуется путем того, что экономические агенты требуют эту денежную массу, производя операции. То есть здесь причина и следствие. Нельзя просто сказать: «Давайте мы придумаем какой-нибудь канал, как-то впрыснуть деньги в экономику».

По-моему, у Иноземцева было удачное сравнение экономики и воздействия денежного вливания на нее. В нормальной экономике, которая готова абсорбировать денежную ликвидность и запускать рост выпуска, увеличивать рост выпуска, о чем говорил Титов, она подобна земле. Мы ее поливаем водой — и у нас идут всходы. А наша экономика похожа на паркетный пол: тут мы вольем, ну и что? Она не впитается, она растечется лужей, которой является инфляция.

Шанецкая: А это с чем связано, что у нас такая не рыхлая экономика?

Романчук: А это как раз связано с тем, что называется в целом бизнес и инвестиционным климатом. Основной момент, который мне, например, и многим не нравится, в программе, которая предлагает Титов и его «Столыпинский клуб», который над ней работал — это то, что для того, чтобы простимулировать экономику, надо создать какие-то эксклюзивные части участников рынка, создать какие-то эксклюзивные условия. Например, на прямые кредиты от Центрального банка по ставке в 2 раза меньше рыночной. Но чисто математически это все равно, что просто взять и сделать подарки избранным предпринимателям, условно, хорошим просто в виде денежных средств, потому что кредит, который вы получаете по ставке ниже безрисковой, обращаю внимание, безрисковой ставки в рублях, это просто прибыль моментальная, которой вы делитесь с предприятием. Увеличивает ли такого рода подарок эффективность предприятий инвестпроектов? Практикой и жизнью доказано, что нет.

Шанецкая: Дает ли это рост экономический в систему в целом?

Романчук: Какой-то рост в целом может быть, однако, если мы посмотрим на то, каков будет тайминг, то, очевидно, выделенные деньги вы не сможете как-то специальным образом проконтролировать, и выделите вы эти деньги тем или иным способом, их влияние непосредственное будет примерно то же самое, а мультипликатор для нерыночных проектов всегда меньше, чем для рыночных проектов. Предлагается создать некоторые нерыночные механизмы, когда с помощью искусственно низкой процентной ставки мы будем субсидировать чьи-то бизнесы. Но почему так? Почему Борис Титов не хочет задуматься об изменении всего бизнес-климата в стране?

Шанецкая: Он, видимо, задумывался, он ведь был бизнес-омбудсменом столько лет. У нас сейчас есть телефонный звонок на прямой линии. Добрый вечер, вы в прямом эфире, как вас зовут?

—Добрый Вечер. Меня зовут Андрей. Я из Москвы, адвокат. Я бы хотел вот что спросить: я помню январь 1993 года и помню осень 1998 года. В продолжение того, что сказал Титов об инфляции, не кажется ли вашему гостю, что правительство избрало такую интересную тактику повышения по чуть-чуть? Я автолюбитель, повышение акцизов на бензин — по чуть-чуть, через 3 месяца что-нибудь еще.

Шанецкая: А вопрос то ваш в чем? Не взяло ли правительство курс на...?

— Вот какой у меня вопрос: по мнению гостя, каков предел прочности этого по чуть-чуть? Когда население, условно, выйдет на улицу, как в 1993-м, например, осенью?

Шанецкая: Ок, спасибо вам большое, Андрей, за ваш вопрос.

Романчук: Я, к сожалению, не услышал: по чуть-чуть что?

Шанецкая: Когда население выйдет на улицы? То есть увеличивается все по чуть-чуть: по чуть-чуть акцизы выросли, сейчас по чуть-чуть вырастет бензин, еще что-то по чуть-чуть, там-сям, инфляция, то-се, и это все со всей очевидностью оказывает давление на население в целом, когда оно все-таки может не выдержать, какой резерв прочности у него есть экономический?

Романчук: Если мы говорим о социально-политических последствиях экономического кризиса, который есть сейчас, и реального падения доходов населения, то если вы почитаете соответствующую прессу, здесь оценки разнятся очень сильно, но, в основном, все сходятся на том, что население российское, общество очень терпеливо. Удается некоторым профессионально сплоченным когортам как-то отстаивать свои права, например, как дальнобойщикам, которые с введением системы «Платон» устроили какие-то забастовки, добились того, что тарифы подниматься не будут, продемонстрировали какой-то успех. При этом, если мы возьмем основную массу населения, а у нас очень много занятых в бюджетной сфере, так или иначе связанных с государством, то там, вы посмотрите, условия, допустим, труда медицинских работников очень сильно ухудшились за последнее время.

Но при этом какой-то кооперации с тем, чтобы отстоять свои права, нет, мы не видим. Почему? Потому что любые очаги какого-то организованного сопротивления просто наткнутся на то, что люди дальше не смогут получить работу, потому что она дается государством. И таким образом складывается впечатление, что запаса терпения еще очень много, и то, что это происходит по чуть-чуть, это как раз-таки является, может быть, в какой-то степени созданием стабильности отклика, когда отклик вроде бы есть, но он очень разрозненный и небольшой, не возникает какой-то платформы для коллективного какого-то взаимодействия.

Шанецкая: Запасы, может быть, психологической прочности еще есть, а финансовых реальных запасов, похоже, у населения не очень много. Мы сегодня, опять-таки, вышли с камерой на улицы и спросили у москвичей, что они будут делать, если вдруг сегодня они потеряют источник дохода, и насколько у них есть сбережения. Давайте сейчас посмотрим на эти результаты.

— Нет, только камни в почках.

— Уже нет.

— Раньше получалось откладывать, но мы тратили на путешествия. Сейчас возможности такой нет.

— Это последний год, да?

— Последний год, да.

— Думаю, я проживу примерно 4 месяца.

— Полгодика проживем.

— Год, наверное.

— Нет, сбережений нет, машина была куплена недавно.

— Свои — конечно, есть.

— Полгода максимум.

— Я проживу, наверное, полгода.

— Я студент, работаю, но как-то пока мало платят.

— А если бы, допустим, были сбережения, вы бы стали вкладывать их в акции, допустим, компаний или гособлигации?

— Гособлигации — однозначно нет. Мне кажется, я думаю, что я бы вкладывал свои сбережения в валюту хотя бы пополам, рубли, в валюту.

— Нестабильно, только недвижимость в Москве.

— Нет.

— А почему?

— Потому что не считаем их надежными и не считаем состояние экономики достаточно надежным для того, чтобы вкладывать в государственные корпорации на данный момент. Либо в иностранную валюту, либо в счета в иностранных банках и, может быть, в акции иностранных компаний.

— В белорусский рубль.

— Страшно, госкорпорации, гособлигации — это все вообще страшно очень звучит.

— Этим всем вопросом занимаются мужчины. Это он пускай думает, куда инвестировать, чтобы его семья прожила больше, чем полгода.

— Не настолько большие сбережения, знаете, процентов не заработаешь много, не отдаст банк много.

— Нет.

— А почему?

— Потому что как-то так не особо с госструктурами общаемся в экономическом смысле.

— Просто нету такого количества денег, чтобы сберегать их.

— Но, видимо, в Мавроди поиграли уже, поэтому и боятся.

— На самом деле, я просто не доверяю нашему государству и все. Я не знаю, по-моему, сейчас такое время, когда ты можешь куда-то вложиться — и завтра это все сгорит. Может быть, надо вкладывать в какие-то иностранные банки, но у меня нет таких средств. Мы поняли, что очень сложно играть на курсе доллара, потому что Центробанк очень интересную там игру ведет.

— А какую именно?

— То есть он когда хочет, тогда этот курс доллара держит. Когда хочет, он его просто, по всем признакам думаешь: «Блин, растет же доллар, непонятно», он раз — обрушивается.

— Нет, я не верю в наше государство, поэтому, к сожалению, нет.

Шанецкая: Собственно говоря, это было два опроса в одном. Первый отвечал на поставленный вопрос, насколько вам хватит сбережений и есть ли они у вас в принципе? А второй — про то, куда вы эти сбережения инвестируете, в случае, если они у вас есть. В общем, как мы с вами видим, действительно у населения не очень много денег, максимум на полгода, а то и вовсе нет ничего. И я хочу у вас спросить вот о чем: мы сейчас начали вдруг экспериментировать с индивидуальными инвестиционными счетами, которые теперь граждане могут открывать, и выяснилось, что все рекомендуют, в том числе и в банке ВТБ 24, наверное, мне не стоило произносить это название, неважно, в общем, в неком банке, где мы попробовали это сделать, все рекомендуют покупать гособлигации. Прям изо всех сил говорят, что это самый надежный доходный инструмент. Вам тоже так кажется, что если у кого-то все-таки эти сбережения есть, наверное, таким образом ими нужно распорядиться?

Романчук: Во-первых, маленькая ремарка. Мне кажется, что показанный сюжет, когда люди достаточно эмоционально реагируют на вопрос о доверии государству, он не совсем правильно отражает наблюдаемую просто картину в цифрах на рынке. Дело в том, что глобально у тех наших граждан, у кого деньги есть, государство доверие не потеряло. Почему я так говорю? Потому что, например, вклады в банках растут, причем растут больше в рублях, чем в валюте. Что, собственно, наверное, понятно, потому что для валюты способ хранения в наличной валюте является альтернативой банковскому вкладу на фоне достаточно небольших процентных ставок по валюте, и возможно планируемой дедолларизацией. Но именно рублевые вклады так же увеличиваются в номинальном выражении.

Бегство вкладчиков, которого все очень боялись в конце 2014 - в начале 2015 года, когда шла такая очень резкая девальвация, его не случилось. Это означает, что на самом то деле люди рублем голосуют за то, что они доверяют государству, потому что большая часть вкладов застрахована АСВ, и люди видят на практике, что даже в том случае, если банк банкротится, а достаточно большое количество банков сейчас закрывается, не возникает такого панического эффекта, что надо бежать из банков, потому что вклады физлиц, не было случая, чтобы не были погашены, неважно, какой банк.

Шанецкая: Но мы сейчас с вами о разных вещах говорим. Есть сохранение уже имеющегося, а есть преумножение. То есть с точки зрения сохранения — безусловно.

Романчук: Мне кажется, это важный такой показатель, что если бы доверия государству на самом деле не было, то, во-первых, был бы больший скачок в валюту и был бы отток вкладов из банковской системы, которая так или иначе поддерживается и гарантируется государством.

Шанецкая: Так, может быть, тогда, раз такое доверие к государству, есть смысл вкладывать действительно в гособлигации? Тем более, что там довольно высокая доходность: по облигации с погашением в 2027 году там 4,27, что, в общем, конечно, как мы с вами понимаем, невозможно ни на каком депозите получить. Там депозиты, самый максимум — меньше 10% получается, это просто надо долго очень искать.

Романчук: 14, наверное, да?

Шанецкая: А я что сказала?

Романчук: 4.

Шанецкая: Я прошу прощения, конечно же, да, дорогие наши зрители, я имела в виду 14, безусловно.

Романчук: Что касается облигаций федерального займа, то это как раз-таки инструмент, который является самым консервативным, то есть наименее рисковым и, с моей точки зрения, действительно, если мы не прогнозируем и не закладываемся на какие-то совершенно апокалиптические сценарии, скорее всего, деньги по ним будут выплачены, потому что долговая нагрузка государства у нас действительно по-прежнему невелика. По крайней мере, такая ситуация кажется, что продлится еще несколько лет. Однако на более долгосрочную перспективу, безусловно, возможны всяческие катаклизмы. Именно поэтому, я думаю, что ценные бумаги, облигации не пользуются такой популярностью у наших граждан, потому что они понимают, что ок, на год-два можно как-то рассчитывать, мы депозит отнесем, там все застраховано, там у нас не взимаются налоги, а если мы купим ценные бумаги, там у нас и налоги возникают, и вообще это что-то такое непонятное, да и доходность не сильно отличается от депозита.

Если смотреть на какие-то конкретные виды бумаг с точки зрения долгосрочного инвестирования именно с целью сохранить, например, имеет смысл обратить на облигации, которые непосредственно привязаны к инфляции. У нас есть такие облигации, выплаты по которым государство гарантирует, что будет платить инфляция плюс 2,5%. Подходит ли это в качестве средств сбережений? В общем-то, наверное, да. И в большинстве стран с развитым финансовым рынком именно такие облигации пользуются большим спросом, прежде всего, со стороны пенсионных фондов. У нас накопительная пенсионная система как-то так развивается не очень стараниями президента и правительства, деньги оттуда постоянно изымаются, по сути дела, можно сказать, что это такое воровство из кармана граждан, которые выбрали накопительную систему. Например, тот же Центральный банк последовательно выступает за ее сохранение и видоизменение.

Шанецкая: Буквально пару дней назад, по-моему, вчера как раз выступил в очередной раз.

Романчук: Да. Что в очередной раз, конечно, позитивный шаг, потому что Центральный банк, как одна из самых наших компетентных организаций на рынке, понимает, что это является такой долгосрочной основой стабильности финансового рынка, потому что нужны долгосрочные ресурсы. И если об этом говорить, то нет, можно покупать облигации, но сейчас они действительно не создают какого-то преимущества по сравнению с банковским депозитом, потому что примерно такая же ставка, но больше риски за счет того, что вы инвестируете деньги на более долгий срок.

Единственное, что можно сказать, что, может быть, страхи эти преувеличены, потому что вы всегда можете, в отличие от депозита, который все-таки имеет какую-то временную структуру, вы можете, купив облигацию, все время ее продать на рынке, за исключением каких-то таких катаклизмов, когда рынок теряет ликвидность. Рынок государственных облигаций является самым ликвидным из рынка ценных бумаг, поэтому это является такой альтернативой банковскому депозиту для самых-самых консервативных.

Шанецкая: Если сравнивать с акциями, у нас, конечно, не очень любят рынок акций в массе своей, но тем не менее.

Романчук: Мне кажется, важно в контексте обсуждения рынка облигаций сказать о том, что когда мы говорим о больших деньгах, чем сумма страховки АСВ, значительно больших, когда вкладчикам приходится раскладывать в 10, 100 банков для того, чтобы иметь гарантию, конечно же, рынок облигаций, его преимущества перевешивают, просто потому что гораздо больше емкость, вы можете больше денег разместить с автоматической страховкой государства. Потому что государство должно ответить по этим облигациям и сомневаться в том, что оно ответит в рублях, практически не приходится на данный момент.

Шанецкая: Хотя, конечно, если речь идет о 2027 году, как мы с вами понимаем, это еще через 10 лет.

Романчук: Это не такой уж длинный срок. На самом деле этого пугаться не стоит, потому что в любой момент вы можете эту облигацию продать. Что касается рынка акций, то над ним довлеет ситуация с тем, что максимальное воздействие на него влияет незащищенность прав собственности, мы все понимаем, что владея акциями, мы не владеем в классическом смысле долей в компании, как это происходит на Западе. Либо у нас есть какой-то мажоритарный акционер, который на миноритарных не смотрит и делает все, что захочет.

Шанецкая: И даже в этом случае у нас есть государство, которое к этому мажоританому акционеру всегда может прийти.

Романчук: И предъявить какие-нибудь налоговые требования или еще что-то. Из-за этого на самом деле на рынке акций есть большой дисконт. Если мы верим в то, что наше госуправление улучшится, что мы на самом деле в какой-то момент проведем структурные реформы, то тогда надо покупать, это хороший бэк, потому что наши российские активы очень сильно недооценены, вся Россия стоит меньше Facebook. Капитализация всего фондового рынка России меньше Facebook, включая все наши нефтяные, газовые, металлургические активы. Это на самом деле стоит сейчас очень и очень дешево, но оно потому и стоит очень и очень дешево, что очень и очень оценивается участниками рынка риск владения акциями.

Шанецкая: У нас в прошлом году получается так, что Россия сократила свои вложения в американские ценные бумаги, а в этом году получается, что опять снова нарастила, там, правда, пока не очень много — 6 млрд. долларов. Но тем не менее, общая сумма составляет около 92 млрд. долларов, и в этой связи у нас люди начинают как-то волноваться: мы вроде как Америку все время хаем, а сами в нее потихонечку вкладываем.

— Мне непонятно одно: почему мы опять вложились в займы американской экономики вместо того, чтобы вкладывать в свою. Большой вопрос.

Шанецкая: Как-то так получается, действительно, что мы сами предлагаем наши гособлигации по достаточно высоким ставкам, а сами несем свои деньги в Америку, правда, конечно, в другой немножко валюте, но тем не менее. Не понимают наши граждане, зачем мы так делаем.

Романчук: Это связано с тем, что мировой опыт управления государственными финансами пришел к тому, что у государства есть два кармана, деньги в котором смешивать нельзя. Такого общего расширенного государства. Денежно-кредитная политика, которая сосредоточена в руках Центрального банка, должна быть отделена от правительства. Правительство не может, как предлагает господин Титов, само брать, говорить: «Центральный банк, дай-ка мне денег, у меня тут есть хорошие проекты». Нет, государство в виде правительства должно что-то инвестировать, только если оно берет в долг или собирает в виде налогов.

Практика, когда эти две функции смешивались, в очень большом количестве случаев приводила к тому, что государственные финансы, так как они подвержены политическому популистскому давлению, приходили в негодность, страны испытывали колоссальную инфляцию, гиперинфляцию, девальвацию валюты. Например, это сценарий венесуэльский или африканский, множество африканских республик прошли по этому пути. Поэтому при кажущейся неэффективности, посмотрите, мы за гроши размещаем доллары на Западе, а сами привлекаем, в том числе и правительство размещает еврооблигации, кстати, номинированные в той же валюте — в долларах, в евро и в рублях по более высоким процентным ставкам. Действительно, кажется, что это неэффективно.

Шанецкая: Кажется, что это как шизофрения такая своего рода.

Романчук: Да. Мы несем эту плату за то, что у нас неразвитые государственные институты, прежде всего. У нас нет доверия к базовым институтам — суду, правительству, парламенту, Центральному банку до конца, тому, что они не будут вмешиваться не в свои сферы ответственности. Потому что в идеале при плавающем курсе и таргетировании инфляции Центральному банку не нужны золотовалютные резервы. Если бы у нас президент не был таким ярым сторонником того, что нужно иметь 0,5 трлн. долларов заначки, действительно золотовалютные резервы были бы не особенно нужны. И если мы посмотрим на развитые страны, золотовалютные резервы ведущих банков невелики. Самые большие золотовалютные резервы у стран с так называемой развивающейся экономикой — Китай, кстати говоря, Россия одно время была на третьем месте. Да, что-то есть у Японии, но по отношению к размеру ВВП, допустим, это все равно не такие большие суммы. Плюс у них процентные ставки локальные долгое время были еще меньше, чем в той же Америке. Функция тех денег, которые мы тратим на покупку американских государственных бумаг и тех денег, которые привлекает правительство, разная. В такой неустоявшейся экономике как у нас эти золотовалютные резервы действительно должны были служить некой страховкой для того, чтобы прийти в ситуацию низкой инфляции, прийти в ситуацию высокой кредитоспособности, низких кредитных рейтингов для того, чтобы можно было дешево привлекать инструменты с рынка. И в идеале нам действительно не нужно золотовалютных резервов. Кстати говоря, это один из моментов, почему Центральный банк критикуют за то, что он, например, не сглаживает ту же ситуацию на валютном рынке. Потому что если бы он не допустил такой рост курса доллара, который мы видели и который на самом деле не был фундаментально основан платежным балансом, в таком случае у нас инфляция была бы меньше, частично об этом говорил и Титов, потому что эффект переноса девальвации в инфляцию действительно есть. Но в целом мы не можем отказаться от такой структуры, мы платим за несовершенство нашего государственного устройства и несовершенство структуры экономики, которая экспортно ориентирована.

Шанецкая: Говоря о несовершенстве государственного устройства, не могу не обсудить с вами одну тему, а именно тот факт, что сегодня якобы «Роснано» попросило порядка 1 млрд. евро, около 80 с чем-то млрд. рублей у как будто бы Владимира Путина. То есть якобы Анатолий Чубайс пришел к Путину и попросил этот 1 млрд. из ФНБ, Дмитрий Песков прокомментировал, что ФНБ не является личной кубышкой Владимира Путина. Но Блумберг пишет, что Путин лично принимает решения о расходах Фонда национального благосостояния. Как вам кажется, что это за история, что за идея, почему действительно, может быть, в нашем национальном менталитете эта кубышка необходима? Потому что в случае чего, если вдруг нужно что-то профинансировать, то всегда можно прийти попросить.

Романчук: Нынешняя власть, которая является, прежде всего, режимом личной власти, конечно, основывается на том, что тот человек, которого ставят у власти, может своим распоряжением кому-то денег дать. Так оно происходит, безусловно. Поэтому наличие этих денег важно. При этом сама новость, конечно, несколько странная, потому что вроде бы Чубайс у нас поборник рыночных принципов. Но, может быть, мы не знаем всех нюансов, потому что насколько я ее мельком видел, там речь идет о неком совместном проектом с государственным участием с Индией. Возможно, что речь идет не о обычном каком-то коммерческом проекте, а проекте межгосударственного партнерства. Может быть, в связи с этим Чубайс не то чтобы попросил, может быть, этот проект представил как интересный для государства, и поэтому речь идет о выделении денег из резервных фондов.

Шанецкая: В этом случае вам кажется, что это в принципе…

Романчук: Честно говоря, конечно, это неправильно  сточки зрения корпоративного управления, государственного управления — то, что президент распоряжается напрямую что резервными фондами правительства, что, возможно, если такое есть, высказывает свое мнение относительно использования золотовалютных резервов Центрального банка, потому что в этом и состоит принцип разделения властей и правильного государственного устройства, чтобы каждый не вмешивался напрямую, а следовал той субординации, которая предполагается в конституционном устройстве. Поэтому в целом, конечно, это не очень хорошо. Но это основа того, как выстроены отношения сейчас, как производится управление, в том числе и государственными финансами, и что, собственно, плохо, и что надо менять для того, чтобы на долгосрочную перспективу выйти из зависимости от решений одного конкретного человека.

Шанецкая: Вам кажется, дадут или не дадут?

Романчук: «Роснано» денег? Честно говоря, не знаю, просто некомпетентен, не обладаю достаточной информацией.

Шанецкая: Спасибо.