«В нашей стране можно шутить обо всем кроме Путина»

Собчак: В четверг будет премьера фильма «День выборов 2» во всех кинотеатрах страны. И сегодня мы в преддверии этой премьеры решили еще раз встретиться на Дожде с ребятами, об этом поговорить. Давайте для начала, чтобы было понятно, о чем будет разговор, посмотрим трейлер этого фильма.

С четверга можно будет посмотреть этот фильм во всех кинотеатрах страны, и я так понимаю, 8 лет прошло с первого «Дня выборов». Почему вы решили сделать именно сейчас эту вторую часть?

Барац: У меня есть заготовка. Я уже отвечал на этот вопрос много раз, соответственно, у меня есть заготовка, потому что мы все 8 лет искали приличную рифму к слову «выборы», но не нашли и решили сделать второй фильм.

Хаит: Леша, говори чуть громче, я тебя практически не слышу.

Барац: Да?

Собчак: Да-да-да, у меня такое ощущение, что Лешу мы теряем прямо сейчас.

Барац: Я здесь.

Хаит: Леша, иногда у него такое бывает, он чуть-чуть.

Собчак: Я поняла, да.

Барац: Для солидности говорю.

Собчак: Высший вид презрения к интервьюеру, что я заснул сразу в самом начале интервью на первом вопросе.

Хаит: Нет, некоторая небольшая загадочность.

Собчак: Ок. Хорошо. Просто сейчас такая тема – выборы – она, скажем так, в нашей стране достаточно болезненная. И мне кажется, что это тема, на которую очень сложно, с одной стороны, сделать честное кино по очень многим причинам, а с другой стороны, делая кино, скажем так, сильно отсамоцензурированное, оно сразу перестает иметь какую-то ценность и с точки зрения юмора тоже, как мне кажется. Вы не боялись, условно, в той ситуации, в которой мы находимся, это делать?

Хаит: Ксюша, мы не то что боялись, мы понимали, что такая проблема есть, и мы также понимали, что люди могут по-разному реагировать на наш фильм. Но у нас в этом плане есть не то что заготовка, я просто приводил уже этот пример: мы перед тем, как снимать фильм, искали режиссера. Мы не очень понимали, с кем. В результате остановились на Александре Баршаке и очень довольны этим выбором, все хорошо. Но и давали другим перед этим. И один режиссер сказал: «Ребят, это так остро, я не могу это, я не буду это снимать, зачем мне потом проблемы? Мне это не нужно». Второй, одновременно с ним смотревший сценарий, сказал: «Ребят, это вообще ни о чем, вообще пустой текст совершенно, вообще тут такие вещи происходят». То есть на один и тот же сценарий, два человека разные.

Барац: Мы никогда не делали сатирические памфлеты и здесь не собирались делать сатирический памфлет. Мы и тогда, в первом «Дне выборов», помещали просто своих героев в какие-то такие интересные обстоятельства. Так случилось, что это оказался «День выборов». И когда мы заходим на те территории, которые о политике, мы, естественно, как-то соотносим это с тем, что происходит в жизни. Но так как мы хотели, чтобы фильм вышел, мы на самые острые территории не заходили.

Собчак: В связи с этим я и хотела спросить. У вас, например, очень много внимания уделено, собственно, той пиар-группе, которая приезжает работать на одного из кандидатов, и там с ним происходят всякие забавные ситуации. Но все-таки эти пиарщики, пиар-технологии - это такая история начала нулевых. Сейчас, особенно после Болотной и всех волнений, основная тема, связанная с выборами, первое, что приходит в голову - это наблюдатели, это какие-то фальсификации, «карусели», вещи, связанные с этим.

Хаит: Это здесь, в Москве у вас – наблюдатели, карусели. А там выборы региональные. И у меня есть ощущение, что там все по-прежнему, по крайней мере, нам так представляется. И там мы, в общем, создаем такую ситуацию, при которой происходят действительно реальные демократические выборы. Собственно, решение это было сейчас принято во время трейлера. Действительно реальные демократические выборы.

Барац: Нам пришлось обойти эту историю, что понятно, что у нас практически...

Собчак: Нет, вы очень хитро выкрутились, я вам скажу честно, потому что сейчас я сидела и редакторам, которые не видели фильмы, мы обсуждали, готовились к программе, они говорят: «Ты расскажи, ты же смотрела, он какой? Прокремлевский? Или он все-таки оппозиционный? Или он, наоборот, оппозицию критикует?» Я говорю: «Знаешь, они хитрые ребята, они так все сделали, что Путин, условный Путин, дал отмашку на демократические выборы, а чиновники во всем опять виноваты, все не так поняли и вообще решили ничего не делать, чтобы, не дай Бог, не было никаких проблем».

Хаит: В этом и смысл, что мы не ставили своей целью сделать политическую картину, которая будет обличать тех и поднимать других или наоборот. Мы ставили своей целью сделать смешную комедию, которая каким-то образом нашу позицию, наверное, как-то отражает, наверное, но не прямым образом. То есть там нету: мы за этих или мы за тех или мы как-то против.

Барац: Хотя, я думаю, что все это просвечивает, потому что способ выражения, отличный от официального способа выражения на федеральных каналах, уже является каким-то таким оппозиционным высказыванием.

Собчак: Да, но просто мне было удивительно что: у вас же очень много разных работ, собственно, «О чем говорят мужчины» - суперпопулярное кино и потом вышла вторая часть, и, в принципе, можно как «Терминатор»: третью, четвертую, потом «Чужой против хищника» вместе с «Терминатором», это же бесконечно можно делать.

Барац: Я думаю, что до третьей можно дойти.

Собчак: Но, например, есть такой, я не знаю, как вы к нему относитесь, такой комик Саша Барон Коэн. И у него был замечательный фильм «Бруно», где он страшно стебался над гомосексуалистами, евреями, это было все очень зло, на злобу дня, в общем, все были довольны. Дальше он сделал второй фильм «Диктатор» про некого диктатора некой арабской страны и постарался пошутить там про ислам, про эту культуру, терроризм и т.д. Фильм получился гораздо слабее, критики его не оценили, и, собственно, сам Саша Барон Коэн потом в одном из интервью сказал: «Да, наверное, не надо было брать мне тему, на которую я не могу шутить на 100%, потому что действительно я не могу шутить над исламом так, как я хочу, потому что, скажу вам честно, мягко говоря, побаиваюсь. И, наверное, я в следующий раз выберу просто другую тему, чтобы отрываться там так, как я отрывался над евреями и гомосексуалистами».

Барац: У меня есть ощущение, что у него просто не получилось. Он там, в общем, вполне резок, просто качество юмора и...

Собчак: Но вам, собственно, тему никто не навязывал, а вы...

Хаит: А тут такая штука: это не вопрос того, что мы сделали политическую комедию. Нет, это авантюрная комедия с участием героев, которые были и в фильме первом «День выборов», и в фильме «День радио», и в одноименных спектаклях. То есть это не политическая сатира, это просто приключения героев, приключения друзей.

Барац: Ну мы все время открещиваемся от сатиры, хотя там есть, конечно, какие-то сцены, которые выглядят сатирично. И для кого-то это действительно остро, для кого-то это, особенно, скажем, на канале Дождь будет ощущение такое: ну, ребята, вы, конечно, что вы тут так даже слегка поклонились власти. Наверняка будут такие мнения, но, повторяю, что это не сатира и не памфлет.

Хаит: Мы точно знаем, что мы сделали фильм политкорректный, не стремясь это делать, потому что в плане… ты же спросила о том, кривили ли мы душой, когда писали, правильно? Мы не кривили душой, потому что с точки зрения приключения героев делали все, что хотели.

Барац: Скажем так, когда мы начали писать, мы не кривили душой. Когда мы обсуждали, про что мы пишем, мы понимали, что есть зоны, про которые мы не будем писать, потому что, с одной стороны, не хотим, это действительно совпадает с нашей со Славой позицией, что мы, наш соавтор Сережа Петреков, он говорит: «Давайте высказываться прямо со сцены и прямо с экрана». На что мы всегда отвечаем, что: «В интервью - пожалуйста, а здесь - это не поле для этих мыслей и этих импульсов».

Хаит: Мы не хотим каких-то политических призывов в фильмах или в спектаклях. Мы хотим, чтобы люди получали удовольствие, задумывались, размышляли. Это как сеанс у психолога. То есть он не говорит, как сделать, он просто с тобой разговаривает. Мы разговариваем с людьми на понятном им языке.

Барац: Потом, мне кажется, что сейчас любое высказывание, особенно очень конкретное или категоричное, оно влечет за собой такое количество, если написал это, например, как ты это делаешь, где-нибудь в фейсбуке или еще где-то, дальше это как снежным комом обрастает ужасом, злостью, жлобством и гадостью, и дальше уже до этой мысли твоей никто докопаться не может, и как она, как слово твое отразилось в этих людях, мне кажется, что сомнительно, эффект сомнительный.

Собчак: А как вы определяете какую-то эту грань дозволенного?

Барац: Я сейчас договорю тебе. Мне кажется, что способ разговора, свободный способ разговора, что в разговорах, что в «Дне радио», что в «Дне выборов» - это и есть наш способ окружить себя своими, это сейчас, по-моему, единственный способ как-то противопоставить себя тому, что происходит на официальной арене.

Хаит: Да-да-да, совершенно верно. Я просто добавлю, что и способ дать людям понять, что как-то нужно стараться быть, извини за пафос, стараться быть людьми, говорить по-человечески, нормально. То есть хочется множить не зло каким-то призывами к чему-то, а хочется множить нормальных людей, спокойных нормальных людей.

Собчак: Это понятно, Слава, просто вопрос темы. Я сейчас введу некое, сразу оговорюсь, преувеличение, но это преувеличение, но, условно если мы...

Барац: Мне бьет свет в глаза, у меня ощущение допроса.

Собчак: Зато ты очень красивый. У меня тоже бьет.

Хаит: Ксюша, а можно я скажу, что это гипербола? Просто я знаю слово «гипербола».

Собчак: Это не совсем гипербола, это все-таки более литературная история, а это преувеличение. Представим себе, что кто-то воспринимает политическую ситуацию в России сейчас крайне серьезно. Узники Болотной, родственники какие-то сидят в тюрьме, какие-то люди, с которыми ты дружишь, находятся в опасности. Для них эта ситуация, которую нельзя вырвать из некого контекста. И, собственно, есть же масса других тем, которые вы блистательно обсуждаете. Но эта тема в нашем обществе, я имею в виду любая политическая тема, она воспринимается всегда болезненно той или иной стороной. Стоит ли в такой ситуации, это такое, чуть-чуть, условно, как в гитлеровской Германии, делать про евреев, но как бы вообще не про Германию. Мы же просто про евреев пишем.

Барац: Тут я с тобой не согласен. Смотри, это про выборы. Смотри, если ты помнишь, губернаторские выборы - это было сильное преувеличение.

Хаит: Это были великое, сильное, сильное преувеличение. Это все-таки гипербола. Гипер, гипер, бобола.

Собчак: Я предупредила заранее, что я не провожу сравнений, но кто-то воспримет это так.

Хаит: И хорошо. Меня вообще это не смущает.

Барац: Нет, смотри, губернаторские выборы были отменены. Потом они...

Хаит: Синхронизировались.

Барац: Опс-ля-ля, опс-ля-ля, потом в 2012 году они опять вернулись. И мы понимаем, что любые выборы - это лучше, чем отсутствие выборов. Если ты хочешь нашу политическую позицию - мы сейчас ее тебе выскажем.

Хаит: Нет-нет-нет, Ксюша, не выскажем.

Собчак: Нет-нет, не хочу.

Барац: Нет? Почему?

Хаит: Закончится прокат - выскажем.

Собчак: Но я ее знаю и как бы...

Хаит: Конечно, Ксюше это неинтересно, она все знает. Мы что, Навальные, что ли? Нет.

Барац: Смотри, ты хочешь выводить из нас какую-то историю про то, что мы зашли в ту зону, где нельзя шутить или она...

Собчак: Вот шутка про политику, условно, любая - как она проходит ваш внутренний этот механизм цензуры? С пониманием того, что потом вы хотите прокат, деньги, хотите телевизор и хотите, условно?

Хаит: Смотри, это работает сейчас, в основном, у людей, которые чего-то не могут сделать, я имею в виду у кинематографистов или у писателей, или у телевизионщиков. В основном, самоцензура. Но у телевизионщиков, наверное, нет, там на трех главных каналах есть редактор. Вообще здесь самоцензура работает, в основном. И мы, в общем, понимаем, что на самом деле многое можно. Мы это чувствуем. Многое можно. Нельзя говорить откровенные оскорбления в адрес конкретных людей - этого делать нельзя. Но мы этого и не хотим делать, а все остальное - можно.

Собчак: Как вы понимаете, что шутить про областного прокурора, коррупцию и то, что ему все дарят хрустальные люстры, собственно, он самый коррумпированный человек…

Барац: Про это шутить можно обо всем, кроме главного человека. Шутить в стране, на мой взгляд, можно обо всем, кроме Владимира Владимировича.

Собчак: Это конкретный совет молодым сценаристам. Это мне понятно.

Барац: Да-да.

Собчак: То есть, собственно, главное - не трогать Путина? Все остальное делать можно.

Хаит: Ты знаешь, не то, что не трогать Путина, на самом деле, это...

Барац: Нет, Путин, церковь, которая у нас, кстати, затрагивается.

Собчак: Но вы там трогаете чуть-чуть.

Барац: Да, потому что...

Хаит: Чуть-чуть трогаем. Вы знаете, у нас же есть какая вещь? Фильм первый посмотрел, насколько мы знаем, лично сам когда-то перед выходом.

Собчак: Путин?

Хаит: Да, перед выходом. Это легенда.

Собчак: У нас можно называть его фамилию.

Хаит: Нет, я не про это, нет.

Барац: Путина можно называть?

Собчак: Можно.

Хаит: Так нам рассказывают, может быть, это не так: посмотрел, сказал.

Собчак: Кто рассказывает? Давай закончим.

Хаит: Рассказывают наши...

Собчак: Прохоров?

Хаит: Нет. Ты их не знаешь.

Барац: Наши люди. У нас есть люди, которые знают.

Хаит: Не потому, ты их просто не знаешь, которые имели отношение к фильму. Путину показали, он сказал: «Да нет проблем». Сейчас у нас тоже такая же ситуация: фильм посмотрел практически он, второй человек в стране - Константин Львович Эрнст.

Собчак: Тут тоже, кстати, теперь мы знаем, кто второй человек в стране, потому что были вопросы: Сечин или Бортников. Оказывается, все-таки Эрнст.

Хаит: Он сказал, что в плане остроты, типа, вообще ни о чем, что все нормально, все в порядке.

Барац: А тогда, кстати, в первом фильме мы себя обезопасили, потому что наш продюсер, тогда он был продюсером и ему принадлежат права первого. Мы себя обезопасили, если помнишь, Миша Ефремов крадет рясу, то есть у нас в спектакле он не крадет рясу, он поп, а там он крадет рясу, поэтому он ряженый.

Собчак: Понятно. То есть есть свои нюансы.

Барац: А дальше шутит, дальше пьет. То, чего не делают никогда попы, он у нас пьет, потому что он ряженый, а не поп.

Собчак: А с Эрнстом вы встречались для того, чтобы сделать…?

Хаит: Нет, мы не встречались с Эрнстом.

Собчак: А, вам рассказали?

Хаит: Просто так получилось, там долгая какая-то история была.

Барац: Там не история, мы просто собирались давать рекламу на Первом канале, и он должен был…

Хаит: И понятно, что он должен был это смотреть.

Собчак: Насколько я знаю, что вы собираетесь сделать сериал из этого фильма 4-серийный?

Хаит: Мы не то что собираемся, просто наснято около 3 часов материала.

Собчак: И вам жалко выбрасывать?

Хаит: И вроде неплохой, и нам было жалко резать фильм и делать его 1.35 - 1.40, как он сейчас, и действительно осталось час с чем-то, материала, в общем, можно сделать легко 4 серии.

Собчак: Переговоры уже ведете с каналами, как они относятся?

Барац: Мы сделаем, а потом будем продавать.

Хаит: На самом деле у нас, мы так не очень понимаем, мы дождемся, мы хотим дождаться бокс-офиса. То есть мы рискуем в этом плане. Если будет маленький бокс-офис, то, конечно, цены понизятся, безусловно.  Если высокий - тут мы выиграем. Но мы решили рискнуть.

Собчак: То есть вы будете ждать уже результатов бокс-офиса?

Хаит: Да.

Собчак: Скажите, а насколько для вас в принципе это важно - кассовые сборы вашего фильма? Это ключевая вещь?

Хаит: То есть ты хочешь сказать иными словами, любим ли мы деньги?

Собчак: Иными словами можно и так сказать.

Хаит: А жажда наживы не чужда нам, Ксения, не чужда. Конечно, нам очень важны эти сборы, тем более, предыдущий фильм «Быстрее чем кролики» не окупился.

Собчак: Хорошо. Если выбор вдруг, я понимаю, что я сейчас опять преувеличиваю, но выбор - спускается к вам, условно…

Барац: Гитлеровская Германия.

Хаит: Да, и нас пытают.

Барац: И у нас есть возможность заработать.

Собчак: Ребята, либо главный приз «Кинотавра», главный приз «Золотого орла». Михалков на сцене: «Ребята, вы молодцы». «Золотая маска» за ваш спектакль, уважаемые премии.

Хаит: Честно ответить?

Барац: Конечно, деньги.

Собчак: Какой-нибудь Берлинский фестиваль.

Барац: Выбираем деньги.

Хаит: Конечно, деньги. Вообще даже разговаривать…

Барац: И мы никогда не ходили за премией.

Собчак: Следующий вопрос. А почему тогда не пошли до конца по, условно, тому пути, по которому пошли ваши коллеги в каком-то смысле этого слова - Comedy Club? То есть они же тоже в какой-то момент выбрали деньги, но выбрали их совсем без оглядки. И очень многие вещи.//

Барац: Смотри, мы же тоже, тут гипербола. Спроси? важен ли нам бокс-офис.

Хаит: Нет, ты поставила конкретный выбор. Ты сказала: либо приз «Кинотавра» или «Золотая маска», либо деньги. И мы сказали: конечно, деньги.

Собчак: Что вы не можете продать, условно, за деньги? Потому что они в какой-то момент продали, как мне кажется, больше, чем хотели.

Барац: Мы никогда не делали то, что нам не нравится. И у нас так случалось, что мы делали то, что нам хочется, и это как-то попадало в зрителей. Иногда это не попадало, это первый раз произошло, как это в случае с фильмом «Быстрее чем кролики».

Хаит: Спектакль до сих пор забирает полные залы, приносит деньги.

Барац: Так что мы не покривили здесь душой, нам это интересно было. Хотя это, на самом деле, в первом...

Собчак: Хорошо. Грань находится этого выбора в том, что вы не будете делать то, что вы не хотите?

Хаит: Ксюша, смотри, здесь нету контрольного пакета акций, с моей точки зрения. То есть здесь приблизительно, мне кажется, 50/50 желание заработать деньги и близко не пренебрежительное отношение к ним, и при этом соответствие все время с каким-то взглядом на то, что мы делаем, взглядом правильным, взглядом, по-моему, 50/50.

Барац: Нет, я не согласен. Смотри, мы никогда не были проектом, у нас не было никогда бизнес подхода.

Собчак: В жизни, мне кажется, очень сложно находиться в этой середине.

Барац: Нет, подожди. Смотри, у нас никогда не получалось сделать что-то на заказ или пристроиться, или как-то адаптироваться, и поэтому у нас никогда не получалось, например, на телевидении.

Хаит: Нет, просто на заказ, Леша, получалось. Но сценарии фильмов…

Барац: Нет, я имею в виду от себя.

Хаит: То, что не хочется?

Барац: Подожди, секундочку. Я имею в виду то, что мы делаем от себя, то, что мы играем на сцене, и то, что мы играем на экране, мы всегда делали, собственно, то, что хотели. И это удачно попадало в зрителя.

Собчак: Смотрите, насколько я знаю, например, когда вы работали с Цекало на «Шоу ни бе ни ме не Хила» на Первом канале, вы шли на ряд компромиссов, во всяком случае, как об этом рассказывали люди, которые с вами работали, и там было много творческой ругани по поводу сценариев и т.д.

Хаит: Ксюша, с точки зрения компромиссов, там какие-то отдельные компромиссы были.

Барац: Какие там были компромиссы?

Хаит: Нет, я имею в виду, это не было компромисса такого, что он сказал так, как мы совсем не хотим, категорически не хотим, а мы так сделали. Это были нюансы в плане того, что он хотел одну импровизацию, а мы взяли другую или наоборот.

Барац: Да это все ерунда. Вообще для нас телевидение - это творческий спор.

Собчак: Почему не получился на телевидении телевизионный проект?

Барац: Послушай, у нас с телевидением есть тысячу причин, почему не получилось, но мы в какой-то момент себе... Сейчас тебе расскажу.

Собчак: Я не знаю, но это же, правда, очень странно. Смотрите, с одной стороны, у вас спектакли, которые идут, мы сегодня смотрели, 15 лет идут спектакли только «Юнона и Авось» в нашей стране и «Добрый человек из Сезуана». То есть невозможно найти, то есть вы, условно, находитесь в какой-то уникальной нише, потому что 15 лет - это огромный срок. То есть вы и «Юнона и Авось» с 1981 года. Все.

Барац: Смотри, у нас с телевидением вообще ничего не получилось.

Собчак: С другой стороны, фильмы, которые собирают большую кассу.

Хаит: Это чуть раньше, это 35 лет назад.

Собчак: Но я имею в виду в нише 15 лет сразу выдается тебе либо с 1981 года «Юнона и Авось», либо вы и «Добрый человек». Все. Они, по-моему, лет тоже 17-18. Почему с телевидением не сложилось?

Барац: Послушай меня, на телевидении у нас никогда не получалось, даже когда нам давал карт-бланш и много денег, и делайте что хотите, у нас не получалось.

Собчак: Почему?

Барац: Мы как-то с ними не резонируем или они с нами.

Хаит: Здесь вряд ли есть материальное объяснение.

Барац: Да, как-то так.

Хаит: Мы даже благодарны этой судьбе, которая так сложилась с телевидением, потому что есть ощущение, что если ты работаешь на телевидении так регулярно, то это выхолащивает тебя, конечно же. Я имею в виду, учитывая наш подход, в общем, достаточно рукодельный, мы делаем один спектакль в 4 года.

Барац: Да, мы очень долго пишем пьесу и очень долго ее выверяем.

Собчак: В этом есть для меня лично какая-то большая загадка, потому что вы - люди, которые, в общем, объяли необъятное. Вы абсолютно овладели таким творческим семиборьем: вы делаете спектакли, сами играете в них роли, сами пишете, сами выступаете, поете куплеты, ведете как ведущие корпоративы, еще-еще-еще-еще.

Хаит: Я бы единственное сказал, семиборье - это женское, десятиборье все-таки, потому что я не могу, я просто…

Собчак: Но это серьезный результат, и при этом единственное, условно, в этом, чем вы не овладели - это телевидение.

Хаит: Черт его знает почему. У нас была когда-то...

Барац: Ты знаешь, есть какая-то такая экзистенциальная причина, я когда попадаю, мне даже здесь сейчас не очень хорошо.

Собчак: Это потому что я рядом. Не связано со студией.

Барац: Нет, не поэтому.

Хаит: Смотри, а мне хорошо. То есть это не поэтому.

Барац: Ты знаешь, у нас с телевидением как-то всегда не получалось, там какая-то такая поверхностная рябь, кроме вашего канала, конечно.

Хаит: Нет-нет-нет, Ксюша, я думаю, что это не связано с тем, что телевидение - это плохо.

Барац: Почему ты меня перебиваешь?

Хаит: Телевидение не связано с тем, что это плохо или как-то, это просто потому что у нас не складывается, именно у нас. Просто Леша пытается сказать, что все телевидение огульное, что там поверхностная рябь.

Барац: Нет.

Собчак: Не очень-то и хотелось. У вас тут поверхностная рябь.

Барац: Нет, Ксюша, туда, куда нас звали, там именно так. Это просто способ передачи информации. Понятно, когда Познер на экране, там не рябь, или ты.

Собчак: Ваня Ургант?

Барац: Ваня Ургант.

Собчак: Рябь или нет?

Барац: Нет, Ваня большой, очень остроумный и талантливый человек.

Хаит: Ваня сейчас в результате получается очень хорошая передача получилась.

Барац: Он сориентировался, у него был юмор все время на понижение. Тут он понял, что нужно в какую-то сторону еще, какой-то арсенал иметь еще, кроме того, что Цекало маленький, и это он большой молодец, он очень талантливый и остроумный человек.

Собчак: Откуда у вас появилась эта уверенность, что вы можете объять такие большие творческие просторы и такие большие массивы? Откуда оно появилось у вас? Как вы думаете, из-за чего это происходит? Потому что, в принципе, особенно Славе, я думаю, должно быть знакомо, как человеку, который любит футбол, условно, человек, который хорошо играет в футбол, вряд ли может еще так же хорошо играть в хоккей. То есть такое, наверное, бывает, но это, скорее... И, собственно, принято считать, что если ты профессионал, ты профессионал какого-то жанра. Вы при этом, действительно, и жнец, и на дуде игрец, и много-много-много всего. Это вас не выхолащивает? Это вам не мешает вашей работе?

Барац: А чего там так уж много? Смотри, мы занимаемся театром, и это то, по чему хочется, чтобы о нас судили.

Собчак: Вы сами играете, вы поете, вы сочиняете песни, вы ведете мероприятия - уже 5.

Хаит: Нет, песни мы практически не сочиняем, это так.

Барац: «Калоши» когда-то сочинили.

Собчак: Как «Калоши»? Вы часто выступаете на мероприятиях, вы поете.

Барац: Мы сочинили когда-то 5 песен, их и поем. А что касается кино: мы выпускаем раз в 2 года фильмы. Не так уж мы активны.

Хаит: Нет, это не так активно. То есть если бы мы действительно еще делали телевизионную передачу какую-то еженедельную, если бы мы еще вели шоу на радио, если бы мы еще и открыли свой ресторан и т.д. Это я понимаю, а так, в общем.

Собчак: Сейчас был камешек в чей-то огород, мне кажется. Если бы мы сейчас свой ресторан открыли и журнал, еще были бы главным редактором.

Барац: А потом кино у нас стало получаться, как мне кажется, именно как кино, начиная с разговоров. До этого мы учились.

Собчак: Вы снобы?

Хаит: Наверное, каждый про себя ответит. Я - наверняка.

Собчак: А в чем это выражается, Слава?

Хаит: Выражается в, безусловно, предвзятом каком-то отношении ко многому. То есть на меня распространяется такое общественное, такое, знаешь, мнение и я, в общем, предвзято отношусь, с предрассудками к каким-то вещам.

Барац: Ты знаешь, я скажу про себя. Мне кажется, что отчасти, но это мы заходим в зону как раз спора с твоим мужем. Мы в какой-то момент долго спорили о том, что человек после 30-35 лет имеет право, придя на спектакль, например, который очень нравится многим, и он привезен из Японии, и все знают о том, что ты гениальный режиссер, увидев это своими глазами и поняв, что это плохо, назвать этот спектакль плохим. Я заслужил это право: определять, что мне нравится, что мне не нравится, и если мне это не нравится, я называю это своим именем - это плохо.

Собчак: Про спектакль у тебя вообще есть конкретно, Леша, у тебя очень такие странные формулировки, например, я нашла в одном интервью, которое ты давал, такую цитату: «Непонятно, зачем снова ставить «Три сестры», «Чайку» или «Гамлета», чтобы использовать эти пьесы как полигон для испытаний своих режиссерских фантазий». То есть, правильно ли я понимаю, что ты считаешь, это, знаешь, как в анекдоте: у милиционера уже есть одна книга, зачем ему дарить вторую?

Барац: Нет, это другая история.

Собчак: То есть интерпретация великой классической литературы, классических пьес - это, собственно, и есть то творчество, та мысль, которая живет в театре, то, как ты по-другому можешь увидеть совсем другие вещи, совсем другие оттенки смыслов и чувств, которые ты нашел в том или ином произведении.

Барац: Смотри, в «Сатириконе» идет «Чайка», на мой взгляд, замечательно поставленная Бутусовым, там много Чехова в этой «Чайке». Я видел много других «Чаек», где от Чехова вообще ничего нет. Это, собственно, полигон для...

Собчак: Для тебя нет, от Чехова.

Барац: Для меня. А скажи мне, а кто будет судить? Как я могу? Да, это я, я произношу свой… но театр, как мне кажется, жив всегда был современной пьесой. Это должен быть мейнстрим.

Собчак: То есть, ты считаешь, что, в принципе, ставить «Чайку» больше не нужно? То есть ты же говоришь…

Барац: Нет, я не считаю, но когда в Москве 50 «Чаек» или 50 «Гамлетов» - это странно. «Чайки» должны быть, должны случаться.

Собчак: Сколько их нужно? Каким-то образом, что ли: давайте, разнарядочка на пять «Чаек».

Барац: Нет, это же мое мнение, я же не сижу в Министерстве культуры.

Собчак: Две-три «Сестры», нет, лучше три, хорошо, для ровного счета.

Барац: Я не в Министерстве культуры. Я высказываю свою точку зрения. И моя точка зрения такова, что надо в какой-то момент, например, будет какой-то юбилей Чехова, объявить мораторий. Пусть год отдохнет от этого.

Собчак: Кто будет объявлять?

Барац: Я шучу.

Собчак: Мединский?

Барац: Я же тебе говорю, Мединский может.

Хаит: Нет, Ксюша, это же тут такая простая вещь, поскольку задают вопрос Леше, то Леша, собственно, и высказывает свое мнение. И он в данном случае не министр культуры, не президент России, чтобы это мнение стало законом. Поэтому он высказывает собственное мнение - это нормально, это у него такое ощущение.

Барац: Совершенно верно. Я не призываю запретить это.

Собчак: А вы часто бываете в современном театре?

Барац: Я - нет.

Хаит: Что значит в современном?

Собчак: Вы ходите на постановки Богомолова, Женовача, Крымова?

Хаит: Я хожу, в основном, в театр «Глобус» в 1753 году.

Собчак: То есть, какой последний?

Барац: Конечно, да. Но я нет, я бываю.

Хаит: Я вообще не хожу.

Собчак: Вообще нет?

Хаит: Я не люблю театр, я честно тебе говорю, я не люблю театр.

Собчак: То есть Чукча писатель, Чукча не читатель?

Хаит: Вообще, именно так. Нет, я честно не люблю, я Гришковца люблю. Вот и все.

Собчак: Но вы же ставьте спектакли, вы втроем пишете их и ставите, участвуете в каждом кадре, при этом тебе не кажется, что это очень важно, когда ты сам это делаешь, смотреть, куда...?

Хаит: У меня есть партнеры по написанию. Леша иногда ходит в театр, и Петрейков часто.

Собчак: Хорошо. Что ты смотрел за последнее время, что тебе понравилось?

Барац: Я тебе сказал, что я смотрел «Чайку», это было замечательно.

Хаит: Это было когда?

Барац: Это было, наверное, полгода назад.

Хаит: Полгода назад?

Барац: Конечно, да.

Хаит: Ух ты!

Барац: Но она давно поставлена. Там же замечательно поставлены еще...

Собчак: А что еще ты посмотрел?

Барац: Я смотрел параллельно «Ричарда III» с участием Райкина, и в Лондоне посмотрел с участием, в главной роли Мартин Фриман, и надо тебе сказать, что в этом смысле русская школа театральная, конечно, до сих пор очень сильна.

Собчак: А на «Сказки Пушкина»?

Барац: Не ходил, меня отговорил твой муж.

Собчак: Правда? Хорошо. Я с ним поговорю дома, что он не занимается театральным образованием своих близких друзей.

Барац: Я смотрел «Женитьбу».

Хаит: О, я тоже был.

Собчак: Это будет тема нашего следующего интервью.

Барац: Это как раз то, о чем я говорю по поводу...

Собчак: А многие, кстати, критики писали, что в этом очень много Гоголя.

Хаит: Так много Гоголя и, слава Богу.

Собчак: Но это отдельная тема.

Хаит: Нет, это же Леша мнение высказывает, просто мнение.

Собчак: А на спектакли конкурентов вы ходите? Гришковца, например?

Хаит: Гришковца каждую премьеру я смотрю, и это, в общем, единственное, на что я хожу.

Собчак: Нет, серьезно, вы ходили же?

Хаит: Я тебе клянусь, я видел все спектакли Гришковца, в большей или меньшей степени они мне все нравятся. То есть это, безусловно, зрелище, которое меня интересует, которое больше или меньше дает пищу для размышления, и которое адекватно мне.

Собчак: Я нашла его цитату, которую хочу вам зачитать, чтобы вы ее прокомментировали.

Барац: Можно нашу цитату в ответ, у нас была одна.

Собчак: Но я надеюсь, что вы сами мне все расскажете.

Хаит: Хорошо, давай.

Собчак: «Думаю, что «Квартет» удержался от целого ряда соблазнов. Какое-то время он явно колебался между тем, куда стремился Comedy Club, и между стремлением к искусству. «Квартету» явно хотелось совсем оглушительного успеха, славы, узнаваемости и больших денег». И в этом, наверное, вы даже с ним согласитесь.

Хаит: И продолжает хотеться.

Собчак: «Но не любой ценой, - пишет Гришковец, - точно не ценой расставания со своей средой и главное - со своей публикой. Со своей же публикой Comedy Club без колебаний расстался, взяв деньги. В искусстве же «Квартету» шагнуть хотелось. Это вполне понятный шаг для тех, кто пытается расти, но они не знали, как это сделать и опасались безденежья. Поэтому продолжали делать аморфные и небрежные, но с претензией на искусство постановки, которые искренне считали спектаклями». Согласны ли вы с этой цитатой? Согласны ли с тем, что вы опасались безденежья? Я думаю, что кроме последнего оценочного высказывания, все остальное достаточно четко.

Барац: У нас, смотри, Ксюша, насчет безденежья.

Собчак: То есть, я думаю, безденежья вы, правда, боитесь, боитесь уйти совсем.

Барац: Смотри, насчет экзальтированной театральной любви к кулисам, театру и умереть в театре. Смотри, вы в 1993 закончили, «День радио» мы выпустили в 2001 году. Все это время у нас, собственно, было безденежье. Мы таскали декорации, сами гладили себе какие-то занавесочки и т.д.

Хаит: Даже я, Ксюша, гладил занавесочки.

Барац: Да-да, стирали костюмы и т.д.

Собчак: Это круто.

Барац: Поэтому насчет безденежья - хочется зарабатывать за это деньги. И мы сумели через 10 лет сделать такой театр, который зарабатывает деньги, и все эти крики о том, что театру нужно помогать. Ставьте хорошие спектакли, и другой вопрос, что меня тут же схватят за руку, и скажут: «А как же эксперименты?», когда не может на эксперимент прийти тысячный зал. Но в нашем случае безденежье было нашей жизнью 10 лет.

Хаит: И после того, как мы пожили таким образом, конечно же, перспектива какого-то следующего этапа безденежья нас, безусловно, не радует, но он, в общем, совершенно точно пишет «не любой ценой». То есть, то, о чем говорил Леша до этого, просто так удивительным образом совпало. Мне мой брат когда-то сказал, когда вышел фильм «О чем говорят мужчины». Он говорит: «У вас счастливейшая судьба, вы с помощью самовыражения зарабатываете деньги». Понимаешь, это важная штука.

Барац: Да, а наш режиссер Сережа Петрейков настолько любит и страдает по поводу того, что происходит, любит русский театр и страдает по поводу того, что, как ему кажется, неправильное происходит с русским театром, он вложил огромное количество своих денег в «Другой театр», так называется - «Другой театр». Когда мы начинали, он вкладывал все деньги...

Собчак: Нет, мне нравится, что ты поясняешь. Так, кстати, часто, я хотела сказать, поясняете своим зрителям в кино, не доверяя их уровню образования. Это с вами часто случается.

Барац: Кто знает, что такое «Другой театр»? Может быть, не все знают. Я пояснил. И эти огромные действительно деньги, которые он вложил, это и есть показатель того, насколько он относится...

Собчак: Смотри, я не Гришковец, мы к нему обязательно вернемся, но когда я думаю о вас и о вашем творчестве, мне тоже иногда кажется, что вы, на самом деле, находитесь в данном отрезке времени в достаточно сложной такой вилке, где, с одной стороны, вы уже делаете вещи по накатанной, которые хорошо идут, собирают зрителя, собирают деньги, вас за это любят и обожают, и вы действительно добились огромных успехов на этом поприще. С другой стороны, есть, на мой взгляд, масса невысказанного, наболевшего, что вы хотите сделать, хотите сказать, и я помню, не знаю, насколько это можно говорить, но я помню, что «Быстрее чем кролики» был фильм, который по-настоящему вам самим казался одним из ваших любимых и лучших. Но зрители его оценили совсем не так, как более ваши коммерческие работы. И получается, что вы еще раз сами обожглись на том же самом страхе. То есть вы боитесь потерять деньги, вы делаете что-то совсем другое, более интеллектуальное, более серьезное - и вы теряете деньги, опять возвращаетесь к своему и можете никогда не вырваться.

Хаит: Ксюша, четкий алгоритм есть, мы все поняли. На фоне этого фильма все поняли. В кино эксперименты делать не нужно. Спектакль «Быстрее чем кролики» по-прежнему собирает деньги и все в порядке. В театре мы сейчас заканчиваем пьесу, в которой мы говорим вообще...

Собчак: Вы не боитесь, что вы из-за того, что вы сами себе сейчас запрещаете эксперименты, вы не выйдете на новый какой-то уровень?

Хаит: Послушай, мы в театре сейчас заканчиваем пьесу, мы сегодня днем этим занимались, завтра будем днем заниматься, целыми днями сидим дописываем пьесу, в которой мы говорим вообще ровно то, чем мы сейчас живем, чем мы дышим, что у нас наболело.

Барац: Я уже произносил, театр - это как раз то, почему хочется, чтобы о нас судили, это наше главное дело.

Собчак: О чем будет пьеса?

Хаит: Ты знаешь, она будет, главный герой, которого будет играть, судя по всему, твой супруг, он наш ровесник, который в какой-то момент ему очень разонравилось... Он кинорежиссер, ему очень разонравилось то, что он делает, та личная жизнь, которой он живет, в принципе, его жизнь. И он решает резко ее поменять. И что из этого получается? То есть, понятно, что это такая вроде совсем банальная история.

Собчак: Но это будет на поле экспериментальных каких-то вещей?

Хаит: Нет, смотри, мы недавно сделали читку этой пьесы, там многофигурная композиция, по-моему, 13 действующих лиц, мы сделали читку.

Барац: Да нет, почему она экспериментальная? Это просто тема другая, но способ подачи и способ осмысления того, что происходит вокруг, тот же, что и в предыдущих спектаклях.

Хаит: Там никакого эксперимента. Мы по-прежнему хотим, чтобы все время было смешно. Это действительно у нас такая счастливая судьба. Мы всегда хотели, чтобы людям было смешно.

Собчак: Счастливая?

Хаит: Счастливая, конечно.

Собчак: То есть нету, например, боязни, знаешь, какой? Как, условно, даже вы это видели, пока шел ваш трейлер. У людей, которые работают на телевидении, это действительно профессиональная проблема - боязнь тишины, ты понимаешь, что если включена камера и ты молчишь, нужно срочно и, собственно, это такой профессиональный навык, в тебя это вбивают, когда ты приходишь работать на телевидение.

Барац: Ты имеешь в виду не идет ли это в ущерб смыслу?

Собчак: Есть ли у вас боязнь не пошутить? Вы пишете, что мы уже 5 строчек не шутим, давай, Слава, быстро думаем.

Барац: Я тебе объясню. Мне кажется, извини, такая неприятная подача, я тебе объясню, сам не люблю, извини.

Хаит: Ксюша сейчас вообще не поняла, за что ты извинился. Вообще не поняла. Я с трудом понял, но...

Барац: Я очень не люблю, когда мне говорят «я объясню», это сразу делает меня…

Хаит: Для меня, например, нормально совершенно. Мне тоже абсолютно нормально.

Собчак: А, да? Я просто вообще… Хорошо, Леша.

Барац: Я очень не люблю, когда у нас в спектакле Камиль, например, говорит: «А что это означает?», требуя от зрителя ответа, а дальше поясняет, потому что он знает, что это означает, неважно. Юмор и такой способ - это наш способ понимать, что происходит вокруг. И этим мы интересны. Если мы начнем рассуждать спокойно на те темы, которые мы поднимаем, мы перестанем быть интересны, потому что, в общем, новых мыслей у нас немного, как и, в общем, вообще вокруг. Но способ подачи... Нет, я говорю про театр.

Собчак: Это смелое заявление.

Барац: Нет, оно не смелое.

Хаит: Нет-нет, смотри, я чуть-чуть уточню, что формулировка новых смыслов. Даже не новых мыслей, а важны формулировки. Понимаешь, то есть смыслов там...

Барац: Формулировки, нюансы, парадоксы.

Собчак: У вас есть какая-то схема как в американских фильмах?

Барац: Нет.

Собчак: Что, условно, каждый 5 строчек должна быть шутка?

Хаит: Нет, то, о чем ты говоришь - это другая вещь. Мы понимаем, что если мы пишем, и у нас в течение какого-то времени нет шуток, мы прям это чувствуем, это прям материальное ощущение, что должно быть смешно.

Собчак: А вы не боитесь, что это некая ловушка такая?

Барац: Мы пишем репризы, мы пишем какие-то либо ситуации…

Хаит: Мы пишем репризы, но, скорее, реже. Чаще ситуации.

Барац: Все равно мы не каждую фразу делаем шуткой, потому что если 10 раз шутить, смысл размывается. Есть какой-то смысл, потом этот смысл оттеняется шуткой, он становится объемнее за счет шутки.

Собчак: Возвращаясь к Гришковцу, он достаточно хлестко о вас тогда высказался.

Хаит: Обидно, что он высказался 5 лет назад, и до сих пор это актуально.

Барац: Все-таки он не хлестко высказался.

Собчак: В его словах, притом, что можно по-разному трактовать, очень много…

Хаит: Много правды.

Барац: Но он это по форме сделал так, что это не было предложение поговорить.

Собчак: Но вы поговорили с ним.

Барац: Через три года, мы для красного словца это сделали, по большому счету.

Собчак: Это было на вашем юбилее, я так понимаю.

Барац: А ты не была, что ли?

Собчак: Я на нем не была, был мой Максим, и он рассказывал мне, что на юбилее вы зачитали какой-то его текст про то, что он сравнивал вас с часами.

Барац: Он сравнивал и нас, и себя. Только себя он сравнивал с механическими часами, а нас – с электронными, говорил, что электронные часы могут даже показывать точнее время, чем механические, но механические – они ручные, они вот как-то так, «и под механическими часами, конечно, если кто не понял, имею в виду себя». Мне кажется, он неудачно написал. Он очень остроумный и талантливый человек, но все, что он посвятил нам, он написал неудачно. Это было не остроумно.

Собчак: И после этого на сцене вы послали его на три буквы?

Барац: Да.

Собчак: Вы считаете, это достойный ответ.

Барац: Смотри, там была до этого фраза: «Долгое время мы хотели быть выше этого и не отвечать, но сегодня, на своем юбилее, мы будем ниже и ответим: дорогой….».

Хаит: Мы, знаешь, тоже хитрые евреи, потому что мы предоставили сказать и, собственно, послать его русскому меньшинству в нашем театре.

Барац: Но Саша сделал это с удовольствием.

Хаит: Он очень обаятельно это сделал, легко, ему как-то прощают больше в этом плане. Я тебе честно скажу, если ты спросишь, чего было здесь больше – понимание, что это будет хороший номер в юбилее или желание ответить, то, конечно, первое. Мы понимали, что это будет просто смешно.

Собчак: У вас существует действительно какая-то такая профессиональная ревность, потому что вас все равно часто ставят на одну полочку?

Хаит: Нет. В последнее время никого не ставят, это все ушло. Этот разговор, который мы ведем, эта тема разговора в прошлом.

Собчак: Ну как? Я разговаривала перед интервью с вами сейчас, в 2013 году спрашивала разных людей, задавала вопрос по поводу того, на какой полке стоят для вас произведения «Квартета И». все равно всегда, условно, если ты делаешь какой-то творческий продукт, ты можешь с чем-то его сравнивать и говорить, что это ближе к этому или к тому. Многие люди говорят, что это куда-то…

Барац: Мне это приятно, никакой ревности нет. Если бы эта ниша была бы еще более разработана, нам бы было от этого лучше.

Собчак: А кто еще ваш конкурент? Comedy Club, я так понимаю, вы не считаете конкурентом.

Хаит: Наш конкурент на данный момент – фильм «Дэдпул», который вышел 11 февраля и собирает какие-то бешеные деньги.

Собчак: Конкурент с точки зрения стиля, смысла.

Хаит: Нету.

Собчак: Так не бывает.

Хаит: Я тебе говорю – нету, мы уникальны.

Собчак: Хорошо. Жванецкий – вы считаете, что вы находитесь в одной какой-то…

Хаит: Мы дружим.

Собчак: Дружим и конкуренция – это совершенно совместимые вещи. Просто я помню, что у Бермана и Жандарева вы говорили о том, что к вам приходят такие-то гости и в том числе Жванецкий и всякие другие, похожие на него.

Хаит: Похожие на Жванецкого? Кто есть похожий на Жванецкого вообще?

Собчак: Вы сами ощущаете себя продолжателями его традиций?

Барац: Черт его знает, чьих традиций мы являемся продолжателями.

Хаит: Мы меньше всего внутри себя, внутри людей, работающих в театре, обсуждаем, чьими продолжателями мы являемся. Совершенно это неважно. И найдется какой-то критик, который скажет, что есть в нас что-то от Смирнова-Сокольского – ну пожалуйста, хорошо, я буду не против.

Барац: Есть какой-то набор литературы, естественно, общий, который был прочитал мною, Славой и Сережей, есть какие-то отсылки, мы когда работаем: «Ой, а это фраза довлатовская, а это чеховская фраза, можем от нее оттолкнуться или сделать свою какую-то».

Хаит: Мы недавно тоже придумали, что с возрастом в аптеке становится все меньше лекарств с незнакомыми названиями. Фраза – ощущение, что она Жванецкого фраза. Мы отдаем себе в этом отчет – здесь похоже на этого, здесь похоже на этого. Но при этом мы не рецензируем.

Собчак: Вас с Жванецким связывает еще одна вещь, а именно общая родина – Одесса. Будет прокат на Украине? Или в Украине.

Хаит: Да. В Украине.

Барац: Будет прокат, но там существует процедура…

Собчак: Но как? Там же такие ограничения.

Барац: Там существует процедура, есть комиссия при Минкульте Украины, которая отсматривает кино, понимает, вредное ли это кино для народа или не вредное. Мы эту процедуру прошли.

Хаит: Фильм «Севастополь» там был, мы не то чтобы уникальны. Фильм «Севастополь», который здесь собрал хорошую кассу, он там тоже работал.

Собчак: В Украине продажа всех российских товаров падает. Может быть, и в кино не будут ходить именно по причине того, что это российский фильм?

Барац: Наверняка мы бы собрали значительно больше до того, что произошло с Украиной, до этого несчастья и ужаса.

Хаит: Наш фильм «О чем говорят мужчины», вообще самый наш кассовый, он собрал в Украине на тот момент, это январь 2012 года, 2 млн. долларов. Это очень серьезно.

Барац: У всех обычно в процентном отношении Украина собирала 10% от российских сборов, а у нас – 15-20%.

Собчак: Понятно. Поедете на премьеру в Украину тоже?

Барац: Нет, мы были на гастролях.

Хаит: Мы были на гастролях в Киеве недавно, не поедем, потому что это не нужно для пиара фильма.

Собчак: А как вас принимали на гастролях?

Барац: Замечательно.

Хаит: Прекрасно.

Собчак: Вас там чувствуют своими, учитывая, что вы из Одессы?

Хаит: Они понимают, что мы из Одессы, в основном.

Собчак: А вы сами, кстати, ощущаете все-таки…

Барац: Действительно живущими в Москве.

Хаит: Конечно.

Собчак: То есть вы украинцы?

Хаит: Мы одесситы.

Барац: Нет, мы точно не украинцы.

Хаит: Я вообще гражданин Украины, ты же знаешь.

Барац: Если ты говоришь о идентификации, то, конечно, мы не украинцы, украинцы все-таки другие.

Хаит: Мы одесситы, живущие в Москве, но при этом для меня родина – это все равно язык. То есть мы живем в центре русскоязычного мира, это логично, потому что мы занимаемся русским языком. И литературой.

Собчак: Что, на ваш взгляд, такое понятие как провинциальность из себя представляет?

Хаит: У меня есть формулировка. Я, по-моему, с тобой делился. Она чуть не точна, но вы меня поправите, если что. Провинциальность – это желание следовать стандартам больше, чем сами стандарты.

Барац: Мысль понятна, сформулирована плохо.

Хаит Иди становись в угол. Но ты понимаешь, что имеется в виду. Именно когда ты – главное соответствовать чему-то, каким-то модным течениям.

Собчак: Я не совсем согласна..

Хаит: Это дискуссия.

Собчак: Для меня понимание провинциальности – это такое чрезмерное ощущение того, что центр в тебе. Провинция чем отличается от центра? Тем, что ей все время кажется, что весь центр находится где-то, а хочется, чтобы в тебе – и отсюда рождается всегда какая-то и обидчивость, и желание противопоставить себя кому-то, но при этом и соответствовать.

Барац: При этом есть коннотация провинциальности хорошая, положительная. Есть провинциальные театры, которые провинциально играют, но это хорошо. Понимаешь, так бывает.

Собчак: Вы в себе чувствуете провинциальность некую?

Барац: Про себя трудно говорить.

Собчак: Вы очень много рефлексируете о себе, поэтому…

Хаит: Я тебе могу сказать, что я конкретно чувствую в себе, что у меня есть провинциального. Мне очень близко исследование Чуковского о Чехове, о том, что Чехов просто выжигал в себе это желание заискивать перед сильным и пренебрежительно разговаривать со слабым, понятно, во всех проявлениях сильного и слабого. Так вот я понимаю, что во мне это есть. Я понимаю, что это провинциальность, безусловно.

Собчак: Нет, это не провинциальность.

Хаит: Я тебе рассказываю, что для меня. Для меня это точно совершенно провинциальность, именно что ты как-то так здесь немножко… а тут немножко…

Барац: Аристократизм – это как раз обратное.

Хаит: Аристократизм - это спокойное и уверенное самочувствие, ты с достоинством разговариваешь и с человеком выше себя, и ниже себя.

Собчак: Это ощущение, как мне кажется, какой-то своей ущербности, хотя, условно, ты не должен о себе так думать, независимо от того, действительно знаешь ты что-то, не знаешь.

Хаит: Ты здесь немножко противоречишь себе. Только что ты сказала, что провинциальность – это когда ты чувствуешь себя центром мира.

Собчак: Наоборот, что центр у тебя где-то, а хочется, чтобы был в тебе. Это ощущение центра.

Хаит: Не то что в тебе, а чтобы ты соответствовал. Вот там так правильно – я и буду так, потому что это правильно.

Барац: А как правильно – ты слышал, но знаешь плохо.

Хаит: Правильно любить Тарковского, это правильно, в этой компании это правильно.

Собчак: И стыдно кого-то не знать или чего-то не знать.

Хаит: Тут неважно. Исходи из себя самого: нравится тебе кто-то – люби, не нравится – не люби. Нравится тебе так ходить, одеваться – носи такую одежду.

Барац: Не знаю, почему я вспомнил о пьесе, но мы заходим в зону, когда Максим, главный герой, он в итоге в конце пьесы понимает, что он средний.

Собчак: У вас эта мысль была уже в монологе «О чем говорят мужчины». Он говорит: «А я средненький».

Барац: Там чуть-чуть по-другому, но там много слабостей, которые не красят героя. Знаешь, есть люди, когда им задают вопрос: «Какие у вас слабости?», он говорит: «Я слишком доверчивый».

Хаит: Или «Я очень добрый и хороший».

Барац: «Я очень люблю людей, я доверчив, это моя слабость». А вот назвать свою слабость, которая тебя не красит, которая действительно является слабостью и которую ты стыдишься – это тяжелая история.

Собчак: То есть не назовете.

Хаит: Ну почему. Ты мне задала вопрос, есть ли провинциальность во мне – есть, я немножко как-то подстраиваюсь под людей, и мне это не нравится в себе, безусловно. Мне очень не нравится во мне нетерпеливость, я очень нетерпеливый, причем во всех вещах, именно какой-то такой… не нравится мне это. Гадости много еще.

Барац: Я периодически чувствую себя маленьким, ничтожным, никому не нужным безграмотным человеком.

Собчак: Еще чуть-чуть – и мне будет казаться, что ты со мной заигрываешь. Я знаю, что женщины тают, когда ты такое говоришь.

Барац: Это, безусловно, является иногда способом.

Собчак: Но при этом я знаю из другого твоего интервью, что ты не любишь женщин с серьезными целями – карьерными и меркантильными. Умный человек – Чехов, Чуковский. «Не люблю женщин с серьезными целями». Что это такое? Ладно, задам последний вопрос по поводу кино. Леша, из твоего интервью, ты говорил о том, что у вас есть некое неумение делать кино, когда какой-то критик из журнала Кино-Театр.РУ. критиковал за фильм, ты говоришь: «Это просто наше неумение делать кино, мы только учимся это делать, пытаемся адаптировать материал, который в театре, для пленки. Очевидно, не всегда получается». У меня вопрос – если вы сами про себя понимаете, что визуальная сторона – это, скажем так, не ваш конек, что ваши тексты, и это говорят многие критики, и люди, которые вас любят, сильнее вашей картинки, сильнее визуального.

Барац: Не совсем так.

Собчак: Это и твой ответ тоже. Условно, если я знаю, что у меня не сильная сторона – наймите, как говорится, профессионалов и доверьтесь. Но я знаю, что вы на площадках – это говорят люди, которые с вами работают, от режиссеров до продюсеров – не можете отпустить ситуацию и довериться. Вы контролируете каждый шаг, каждый кадр. Леша сам, насколько я знаю, сидел на монтаже последнего фильма. Вы контролируете процесс. Зачем? Может быть, условно, если вы гениальные пишете шутки, репризы, людям нравится то, что вы делаете, может быть, отпустить это, отдать?

Барац: Может быть, ты права. Но у нас есть какой-то свой язык и свой стиль, который мы пытаемся все-таки проводить. И мы нанимаем профессионалов, и на площадке мы…

Собчак: Какой смысл, если вы их как бы…

Барац: Нет, ну почему? Режиссер же – исполнитель задумки автора. А мы являемся не только артистами, но и авторами. Иногда приходится объяснять. Чехов читал пьесу свою и пояснял Станиславскому и Немировичу, иногда артистам МХАТа, когда сидел на репетициях, что он имел в виду в этой сцене. Извини, я не сравниваю нас с Чеховым.

Собчак: Ничего, так получилось – ок.

Барац: В этом смысле иногда человек читает и не очень понимает, что имеется в виду, что там происходит в ней, мы поясняем.

Собчак: Не было желания в какой-то момент поставить эксперимент или это слишком дорогой эксперимент?

Барац: Это дорогой эксперимент. Но мы на площадке, безусловно, подчиняемся режиссеру. Просто иногда, когда он куда-то заходит…

Хаит: Иногда, когда он делает не то, мы ему говорим: «Так!».

Собчак: Но вы осознаете, что, может быть, вы сами себя лишаете возможности перейти на какой-то другой уровень?

Хаит: Возможно. Если бы мы сделали фильм, который мы бы понимали, что это режиссер предлагал так, а мы настояли на своем, и из-за этого фильм не получился, то, я думаю, что, может быть, мы в следующий раз как-то по-другому... А мы поняли, что с точки зрения финансов у нас фильм неудачный один – «Быстрее чем кролики». А с точки зрения творческих задач это субъективная вообще история, но в основном фильмы нравятся, и про тех же «Кроликов» мы слышали очень много хороших отзывов.

Барац: А насчет картинки я не про это говорил. Это наше неумение, может быть, неумение нас вместе с режиссером создать абсолютно точную атмосферу. Мы всегда играем чуть-чуть на котурнах, это наша проблема. Мы чуть больше подаем, чуть более гротесково это делаем, хотя иногда это настолько попадаем в публику, что, может быть, это правильно.

Хаит: Иногда? Зачастую!

Собчак: Идеальная картинка, я уверена, будет дать 18 февраля зрителей во всех кинотеатрах страны. Желаем удачи вашему фильму.

Хаит: В этот раз он получился красивый очень. И играем мы не на котурнах в этот раз, а очень искренне и по-честному.

Собчак: Это все мы сможем проверить, начиная с этого четверга.