«Муж мне говорил: „Боюсь, они не остановятся“». Разговор Ксении Собчак с вдовой Литвиненко

Собчак: Марина, вы довольны исходом этого процесса? Вот формулировка: «Путин, возможно, причастен к убийству». Формулировка очень сильная. Она вас удовлетворяет? Или вы ждали более определенной какой-то формулировки?

Литвиненко: Это очень просто — сказать, что меня удовлетворили итоги этого процесса. Я испытала чувство удовлетворения уже год назад, когда этот процесс начался, потому что моя главная цель была донести все то расследование, которое было проведено в Лондоне, до общественности. Потому что за эти почти 10 лет накопилось такое количество версий, вариантов, иногда очень оскорбительных, очень обидных, и я решила, что это должно быть достоянием гласности всех. И то, что случилось практически год назад — я уже была довольна. То, что мы ожидали от этого вердикта, кто-то ожидал более строгий, кто-то ожидал менее, кто вообще не ожидал, что будут названы имена — в данном случае Путина и Патрушева. Я приняла этот вердикт как тот, который должен был сделать судья сэр Роберт Оуэн.

Собчак: Но вы понимаете, что это очень серьезное и сильное заявление, когда на таком уровне высоком, в английском суде в Англии, известном своим правосудием, заявляется о том, что Путин, президент страны, возможно, имел отношение к убийству — это беспрецедентная вещь. Вы отдаете себе в этом отчет?

Литвиненко: Наверное, не я себе должна отдать в этом отчет, а судья, который нашел доказательства вины и причастности к убийству моего мужа. С самого начала у меня был один мотив — узнать, кто убил моего мужа.

Собчак: Вы знаете теперь ответ на этот вопрос?

Литвиненко: Во-первых, это абсолютно доказано, что два человека — Дмитрий Ковтун и Андрей Луговой, и то, что это была операция, организованная Федеральной службой безопасности, которая не могла произойти без ведома на то время директора Николая Патрушева и, естественно, главы государства Владимира Путина.

Собчак: То есть, вы уверены, что Путин знал об этой операции?

Литвиненко: То, что мы узнали в этом вердикте, выглядит так.

Собчак: Скажите, не кажется ли вам, что это, в том числе, некая такая большая политическая игра? Очевидно, что отношения России и Великобритании, как часть Европейского союза, европейского мира, находятся, наверное, в самой такой своей низшей точке развития, эти отношения крайне плохи сейчас. Не кажется ли вам, что такая подвешенная формулировка — это способ пригрозить России, показать Путину, что формулировки могут быть в дальнейшем более жесткие, и вообще такая разменная монета на будущие переговоры и будущие отношения с Путиным и с Россией?

Литвиненко: Мне кажется, так могут рассуждать те, кто знают либо то, что было вначале, или только то, что в конце. Потому что те, кто знают буквально, что происходило последние 5 лет, никогда не подумают о том, что здесь есть какая-то политическая интрига, потому что это абсолютное уголовное дело, которое начиналось. И на один период мы оказались в очень сложной ситуации, потому что в этот момент английское правительство противостояло нам, оно не создавало нам условия, они не способствовали, чтобы мы привели это дело к определенной публичности.

Собчак: Так вот вы и сами подтверждаете, потому что была другая политическая ситуация, может быть? А сейчас она развернулась и, собственно, делу дали ход?

Литвиненко: Да нет, опять же, я не соглашусь, потому что если бы у нас было больше времени и аудитории было бы интересно, то я, можно сказать, почти по минутам в хронологии бы рассказала, как развивался этот процесс. И мой пример — это доказательство того, что мы находимся в той стране, в которой закон главенствует. Да, существуют вещи, которые препятствовали на определенный момент и...

Собчак: А почему? Почему вам препятствовали? С чем это было связано?

Литвиненко: Это было связано с национальной безопасностью. То есть, вопросы, которые поднимались в расследовании убийства моего мужа, они касались вопросов национальной безопасности, и боялись, что если эти доказательства приводить в суде, а если даже придется к какой-то публичности, то это может навредить национальной безопасности, то есть именно так вопрос ставился.

Собчак: В какой момент были убраны эти доводы?

Литвиненко: Только тогда, когда мы согласились, даже не мы согласились, мы решили перейти из одной юрисдикции в другую, то, что мы уже знаем публичные слушания, и в этих рамках многие вопросы можно было рассматривать как секретные документы. То есть, они не были доступны для всех нас, они не были доступны для публики, но их мог рассматривать судья. И уже на основании рассмотрения документов он мог сделать свои выводы. То есть, на этом этапе ушел вопрос.

Собчак: Что для вас лично меняется с окончанием слушания?

Литвиненко: На самом деле, я не могу сказать, что я была одержима только одним, что все эти 10 лет я просто истово искала справедливости, ходила по судам. Это действительно отняло очень много дел, но в это же время рос наш сын. На тот момент ему было 12, когда Саши не стало, сейчас ему 21. И я считаю, что это было мое главное дело, чтобы наш сын вырос, чтобы он помнил своего отца, чтобы у него была полная жизнь, чтобы он не ощущал себя сломленным. И так как ему сейчас 21 год, и он уже молодой мужчина, но в какой-то степени он еще нуждается и в моей помощи, поддержке, но у меня есть и другие интересы, и я думаю, что, наверное, я смогу еще где-то в чем-то себя реализовать. Хотя точка в этом процессе, она не поставлена, возможно, что открывается какая-то новая стадия, но это мы увидим в ближайшем будущем.

Собчак: Разъяснил ли процесс сам повод, конкретно то, из-за чего убили вашего мужа, или по совокупности причин?

Литвиненко: Как раз тем был и интересен этот процесс, что он старался быть очень объективным. И с самого начала, как только все заявилось, был целый перечень причин, почему Саша мог быть убит, и по каждой причине как раз приводились доводы, выступали свидетели, были эксперты, и сказать, что по какой-то одной причине — нет.

Собчак: То есть, совокупность?

Литвиненко: Получается, что по совокупности.

Собчак: Как по-вашему, Британия несет ответственность за то, что не смогла обеспечить безопасность политического беженца и своего гражданина?

Литвиненко: На тот момент, когда Сашу убили или когда его отравили, он уже был английский гражданин.

Собчак: Да, поэтому я и спрашиваю.

Литвиненко: И предсказать вообще, что кто-то приедет сюда с радиоактивным полонием и будет подсыпать его в чай, наверное, это очень трудно предположить. И самое ужасное, что да, на этот момент не только Сашина жизнь оказалась в опасности, и в итоге его не стало, а сотни других людей, которые оказались в тех же самых местах, кто пользовался теми же самыми чашками, сидели на тех же стульях, они тоже подвергали свою жизнь опасности. И сказать, насколько английское правительство на тот момент было готово охранять своих граждан от радиоактивности — это большой вопрос. Да, Саша где-то был, может быть, не совсем обычный гражданин, и он занимался и частным расследованием, и он писал критические статьи, но, опять, это очень сложно себе представить, что тебя за это приедут убивать радиоактивным полонием.

Собчак: То есть, Британию вы не вините, вы понимаете, что это какие-то из ряда вон выходящие обстоятельства?

Литвиненко: Я думаю, что да, и могу сказать только одно, что любая смерть, особенно связанная с выходцами из России сейчас здесь, в Англии, если она вызывает какое-то подозрение, то первый тест, который будут делать — это на радиоактивность. Мы ввели такое здесь свое ноу-хау.

Собчак: Адвокат Дмитрий Гололобов написал: «Для меня как практикующего в Британии юриста этот доклад показал, что и у британского правосудия бывают неудачи». Вы хотя бы частично согласны с ним?

Литвиненко: Я с ним не согласна — это раз, во-вторых, у каждого есть свое мнение, и для того, чтобы сделать выводы, нужно было пройти весь этот этап от начала до конца.

Собчак: Почему, вы думаете, он сделал такие выводы?

Литвиненко: Я не настолько близка с этим человеком, чтобы знать его характер и причины обиды на британское правосудие, или с какой точки зрения он критически к этому относится, поэтому мне сложно очень комментировать его мнение.

Собчак: Смерть Березовского как-то повлияла на исход процесса?

Литвиненко: Это никак не повлияло на исход процесса, но это очень серьезно повлияло изначально вообще на наш процесс, потому что решиться пойти на inquest в самом начале, для меня это было сложно. Во-первых, у меня нет таких финансов, которые мне позволили бы оплачивать моих адвокатов изначально. И, заручившись поддержкой на тот момент, когда мы это решили, Бориса Абрамовича Березовского, то мы решили инициировать inquest. Но через год, когда мы однозначно поняли, что этой финансовой поддержки не будет, было очень сложно, очень сложно. Когда Бориса Абрамовича не стало, то мы потеряли одного из заинтересованных лиц, так как в этом процессе нет ни потерпевших, ни обвиняемых, а есть заинтересованные лица. Вот он был представлен в этом процессе как заинтересованное лицо.

Собчак: А кто, вот вы говорили было сложное время, а кто помогал финансировать в тот момент, когда не стало Березовского?

Литвиненко: Но тут как раз самая интересная история, и очень многим в это сложно поверить, потому что для всех Англия — это очень дорогая страна, и если ты особенно хочешь судиться, у тебя должно быть много денег, вот такое представление. Мы видим все эти судебные процессы, которые происходят в Лондоне. Но я могу вам одно сказать, что я встретила удивительных людей, которые сказали, что они начнут заниматься моим делом без оплаты.

Собчак: Это юристы, это команда юристов?

Литвиненко: Юристы, да, мои юристы. Они сказали: «Марина, мне...»

Собчак: А в чем их заинтересованность?

Литвиненко: А ни в чем. Это дело касалось очень как-то всех лично. Все, кто начинал заниматься этим делом, они сразу испытывали личную ответственность доведения этого дела до конца.

Собчак: То есть, правильно я понимаю, что после смерти Березовского вы поменяли платную команду адвокатов на бесплатных?

Литвиненко: Нет, у меня остались те же самые адвокаты, которые понимали...

Собчак: Но это же странно, что люди, которые до этого получали за это деньги, потом были готовы делать все ту же работу бесплатно.

Литвиненко: Они еще не получали этих денег, потому что у нас еще процесс, когда мы заручились поддержкой, еще не начался. То есть, мы просто договорились с адвокатом.

Собчак: А, то есть вы фактически никакой помощи от Березовского финансовую не получали?

Литвиненко: Нет.

Собчак: Вы только о ней договорились?

Литвиненко: Да, мы только договорились, и возможность получить поддержку от государства, которой она была, и адвокаты это могли воспринять на будущее как возможность оплаты, но это не было гарантировано.

Собчак: Понятно.

Литвиненко: В итоге государство выдало мне такую поддержку на адвокатов. Конечно, эта сумма гораздо меньше той, которую они получают обычно.

Собчак: Но какие-то деньги все равно же пришлось вам потратить? Вы их как собирали: через краудфандинг или вам кто-то помогал?

Литвиненко: Когда мы понимали, что у нас нет денег на оплату адвокатов, у нас нет никакой поддержки, мы пытались сделать фонд — фонд Литвиненко в поддержку адвокатов, и мой друг и соратник Александр Гольдфарб, он этим занимался. Я могу сказать, что это не была агрессивная кампания, мы не кричали каждый день, что мы нуждаемся в этих деньгах. Мы получили поддержку, то есть, но это не была та сумма, которой можно было бы оплачивать адвокатов.

Собчак: Что вы теперь будете делать? Будут ли какие-то новые иски или процессы, которые вы будете инициировать?

Литвиненко: Будут санкции, будут иски, но это сейчас очень такой преждевременный, может быть, разговор, потому что все, о чем мы говорим, случилось буквально 2 дня назад.

Собчак: Санкции, вы имеете в виду, со стороны британского правительства в отношении России?

Литвиненко: То, о чем мы заявили сразу же после объявления этого приговора, и то, что уже прозвучало частично со слов Терезы Мэй и в коротком комментарии Дэвида Кэмерона.

Собчак: А иски? Что вы имеете в виду? Какие еще будут иски?

Литвиненко: А иски — это будут, мы тоже будем рассуждать вместе с нашими адвокатами, насколько реально и кому мы можем предъявить иски.

Собчак: Но это будут иски России как государству, какие-то компенсации материальные, да, правильно я понимаю?

Литвиненко: А иск в Европейский суд по правам человека был подан мной уже в начале, практически в 2007 году, но он был приостановлен, потому что любой иск получает движение только после того, как, как это говорят, уже исчерпаны все судебные возможности внутри страны. То есть, теперь мы можем, если мы хотим продвигать мой иск в Европе, только по исходу этого дела.

Собчак: Есть информация о том, что скандал ФСБ, инициированный вашим мужем, привел Владимира Путина в кресло директора службы. У них были какие-то личные отношения? Они были знакомы? И был ли мотив такой личной мести, по-вашему?

Литвиненко: Во-первых, это не был скандал, а это было расследование. Все, что случилось тогда в ФСБ — это было абсолютно такое серьезное внутреннее расследование.

Собчак: Вот расскажите, потому что есть эта версия, что именно это расследование привело Путина в это кресло. Можете о нем рассказать в двух словах?

Литвиненко: Конечно. Это все случилось в переходе с 1997 на 1998 год, когда в такой неформальной беседе в адрес Саши, моего мужа, поступило такое предложение: а не мог ли он убить Березовского, человека, который обворовал полстраны? Происходило это в кабинете с вышестоящими офицерами, и для Саши это было как бы такое очень странное заявление. И при обсуждении он понял, что оно не может быть просто так. Потому что управление, в котором он в то время служил, и они занимались разработками преступных организаций, но почему-то многие операции, которые они проводили, они были не против преступников. И по совокупности выглядело, что очень похоже, что в итоге может быть какая-то акция проведена против Березовского, который на тот момент занимал государственную позицию. То есть он не был просто бизнесменом.

И после долгих анализов, практически через, может быть, полтора месяца после этого разговора Саша впервые изложил эту историю самому Борису Абрамовичу. На что он тоже сказал, что этого не может быть, это просто абсолютный бред. И после разговора с остальными сотрудниками, которые присутствовали при этом разговоре, он решил это дело передать уже официально, как на расследование уже внутри. То есть, они пошли сначала к Севастьянову, он на тот момент был в администрации президента, но дальше это все спустилось в само уже ФСБ и началось внутреннее расследование, которое, конечно, повернулось немножечко против них самих, против тех людей, которые рассказали, что происходил такой разговор.

И на тот момент директором ФСБ был Николай Ковалев, и где-то к июню-месяцу, даже не так, я могу сказать, что до мая-месяца 1998 года все это было практически неизвестно никому, но произошел определенный слив информации, и в газете «Московский комсомолец» Александр Хинштейн написал статью об этом. И всем стало известно. Но перед этим произошли еще некоторые события, которые случились в апреле, так как, естественно, люди работают в спецслужбе, и они пользуются источниками различными, и до них дошла информация, что против них могут применены акции вплоть до ареста. На этот случай они решают записать видеокассету, в которой они излагают все, что они знают по работе этой организации, в данном случае внутри самой ФСБ.

Я могу добавить, что это было достаточно секретное управление, они базировались даже не в самом основном здании. И я сама присутствовала при записи этой кассеты. Я предполагаю, это было 6-7 часов видеозаписи, где они рассказывали обо всем, что происходило...

Собчак: Странно, что вас пустили на запись.

Литвиненко: А я была просто вместе с Сашей, и я сидела за камерой.

Собчак: Ну как? Они разрешают женам сотрудников присутствовать при записи такой важной информации?

Литвиненко: А кто может разрешать? Мы сидели в комнате в обычной.

Собчак: Вы единственная жена были?

Литвиненко: А была единственная.

Собчак: Получается, что вы тоже носитель гостайны.

Литвиненко: Нет, это не гостайна, потому что после того, как Саша выступил на пресс-конференции в 1998 году, уже мы немножко перескакиваем, я еще не дорассказала то, что произошло, но эту кассету, то, что было записано, показывали на Первом канале, и это был такой свой сериал «Никита», как его называют шутливо. Но о том, что мы говорим, произошла запись этой кассеты, в мае-месяце стало известно о том, что происходит такое расследование. Всех ребят, которые участвовали вот во всем этом, их было порядка 5-6 человек, их отстраняют в этот момент от работы. А в июле-месяце становится известно, что Николай Ковалев уходит со своего поста, и появляется новый директор ФСБ — Владимир Путин, никому не известный на тот момент. С большим удивлением все отнеслись, потому что Николай Ковалев получил очень много, может быть, уважения от своих сотрудников, потому что он прошел эту лестницу от низа, то есть, он был опер. Отношения опера к оперу, как к своему человеку, а это вот нет. И, естественно, было очень много разговоров, откуда этот человек.

Собчак: То есть, по сути, из-за этого скандала Путин и пришел в это кресло?

Литвиненко: На фоне да.

Собчак: Но ваш муж не был с ним знаком?

Литвиненко: Он не был с ним знаком до того, но появилась возможность встретиться, потому что ему казалось, что новый человек может привести действительно в порядок ту систему, которая начала рушиться и никак не попыталась вообще создастся после разрушения КГБ, и очень много было связано с преступностью, очень много было связано с коррупцией, очень много дел невозможно было довести до конца, потому что это все упиралось опять к коррумпированной... И Саше было предложено прийти и изложить свою точку зрения на это все, не просто…

Собчак: Мотив личной мести, как вы считаете, был у убийства вашего мужа от Владимира Путина?

Литвиненко: Это можно рассуждать только в...

Собчак: Вам как кажется? Лично вам.

Литвиненко: Я личную месть, мне это всегда очень тяжело рассматривать — личную месть. То есть, я понимаю, что даже на том фоне, на котором все происходило впоследствии, и какой критике подвергал Саша Путина в своих статьях, книгах, я не считаю, что это может явиться причиной другого человека лично убивать.

Собчак: Почему ваш муж вообще пошел на этот конфликт с Луговым и Ковтуном? Это же действительно странная история. Почему он вообще пошел на этот конфликт?

Литвиненко: На какой конфликт?

Собчак: Он не подозревал, что это ловушка?

Литвиненко: Нет, а в какой?

Собчак: Насколько я понимаю, начался некий открытый конфликт, и он стал говорить о той ситуации...

Литвиненко: Нет, Ксения, еще раз, какой конфликт с Луговым и Ковтуном? Какой, как, в чем конфликт заключался?

Собчак: Конфликт в том, что он начал публично, насколько я понимаю, рассказывать о тех переговорах, которые они вели. Не боялся ли он, что, в принципе, сам факт их связи — это была некая такая ловушка, специально для него построенная?

Литвиненко: Нет, еще раз. Я не могу понять смысл конфликта между Сашей, Ковтуном и Луговым, то есть, как...

Собчак: У них был какой-то конфликт или я что-то не понимаю?

Литвиненко: Нет, поэтому я никак не могу понять, там конфликтов не было.

Собчак: То есть, у них ни в какой момент, они..?

Литвиненко: Нет, Ксения, а он Ковтуна видел два раза всего вообще.

Собчак: Вообще в жизни?

Литвиненко: Да.

Собчак: Понятно. С Луговым он общался?

Литвиненко: Да, и конфликтов не было, потому что здесь, наоборот, выстраивалась линия совместной работы.

Собчак: То есть, у них не было ситуации, в которой они каким-то образом могли бы его спровоцировать, скажем так?

Литвиненко: Нет.

Собчак: Такой ситуации не было?

Литвиненко: Нет, не было.

Собчак: Следствие Оуэна было приостановлено на полгода, насколько я понимаю, потому что для него нужны были дополнительные документы, которые для публичных слушаний отказывались предоставлять и рассекречивать, если я не ошибаюсь, да?

Литвиненко: Опять, не точно все. То есть, не было остановок на конкретные полгода, не было, как у меня вчера спрашивали, замыливания, подкладывания под сукно. Шел такой рутинный процесс судопроизводства.

Собчак: Да, потом они сказали, что там, условно, эти документы мы рассекречивать, наверное, не можем, и была некая заминка. Потом, так сказать, процесс пошел дальше. Примерно я правильно описываю, да, ситуацию? Вы добились, насколько я знаю, этого через парламент, да?

Литвиненко: Нет.

Собчак: Не через парламент вы это делали? Потому что я читала о том, что вы через парламент добились того, что эти документы…

Литвиненко: Нет, Ксения, я у вас первоисточник. Нет.

Собчак: Вот тогда расскажите, как удалось добиться публикаций этих?

Литвиненко: Нет, вот опять. Все происходило в рамках закона. Да, там были вещи, на которые...

Собчак: Но через парламент — это в рамках закона.

Литвиненко: Нет, ну все равно, это все в рамках именно судебного законодательства, то, что мы происходили. То есть, если опять не очень сильно углубляясь, потому что это действительно очень детализировано, хорошо, что я не мой адвокат, мы бы здесь сидели 3 часа. Алена хорошо все очень рассказывает, в очень мелких подробностях. Я постараюсь крупными частями пройти. То, что мы инициировали в 2011 году inquest, это делают родственники, то есть, это никто не мог другой сделать — ни близкие, ни соратники, родственники, то есть, вот я, близкий родственник. Сам inquest начинался уже в 2006 году, сразу же через неделю, как умер Саша. Тот процесс сам как таковой открылся в 2006 году, и сразу же закрылся, потому что началось следствие. Следствие полицейских закончилось в феврале 2007 года. И они сразу же передали это дело, все, которое они в кейс собрали, в прокуратуру. Прокуратура принимала решение, что они будут с этим делать: будут ли они передавать его в суд, будут ли они разговаривать на доследовании.

Мы ждали до мая-месяца, до 22 мая 2007 года, когда впервые мы услышали, что подозревается официально Луговой и Великобритания требует его к экстрадиции. И был первый clash — высылка послов, не послов, конечно, а высылка нескольких дипломатов из российского посольства, закрытие британских консулов в России, то есть, началась эта первая... Там немножечко проблемы начались с визами, усложнение, это была тогда первая реакция. Но на этот момент мы все отдали следствию, потому что полицейские сказали, что мы очень заинтересованы в расследовании этого дела до конца, а так как все доказательства, в основном, базируются на высоконаучных достижениях, потому что вопрос идет о полонии, то мы дали им это время. То есть, я могла запросить inquest и через год, и через два, и через три, но это был мой личный выбор.

В 2011 году, через 5 лет после смерти моего мужа, я понимала, что ждать выдачи Лугового бесполезно. То, что они его поймают где-нибудь — тоже было очень нереалистично. А то, что я уже сказала, количество грязи и всяких версий было такое, что пора уже было начинать говорить, что же на самом деле. И вот тогда мы возобновляем тот inquest, который начали в 2006 году, с тем же самым корнером, который был в 2006 году, проводим одно заседание, и опять уже прокуроры запросили паузу, потому что им нужно было время для того, чтобы предъявить Ковтуна, тоже предъявить ему обвинения, и в данном случае это уже был запрос не к экстрадиции, а подали его именно в Интерпол. И они дали тоже какой-то срок.

В феврале-месяце мы узнаем, что этот судья, который начал процесс, технически отстраняется, причем без всякой конспирологии, без каких-либо звонков или недоверия. Он там совершил некоторые технические какие-то моменты, и его просто отстраняют от этого дела, и начиная с февраля 2012 года мы ждем назначения нового. На это все нужно время. То есть, в Англии все...

Собчак: То есть, поэтому не предоставляли документы?

Литвиненко: Пока про документы вообще никакого разговора.

Собчак: Я просто про это хотела спросить.

Литвиненко: Нет-нет, пока все...

Собчак: Почему их отказались рассекречивать?

Литвиненко: Вот я веду к этому процессу сейчас. Я говорю, я короче гораздо. Летом 2012 года мы узнаем, что сэр Роберт Оуэн становится главой этого процесса, корнером. Процесс возобновляется в сентябре, проходит одно заседание, и он уже говорит, что все, мы начинаем готовиться к inquest, который стартует в январе 2013 года. И у нас начинается предварительное заседание. И в декабре, прежде, чем мы уходим на каникулы, Роберт Оуэн заявляет, что «я рассмотрел документы, которые мне позволяют сказать, что в этом есть след российского государства». Впервые официально не мы, не наши друзья, не соратники, то есть, не как оппозиционеры, а реально в суде прозвучала эта фраза. И после этого как раз уже начались какие вопросы? На тот момент Уильям Хейг, министр иностранных дел, как раз заявляет, что эти документы имеют очень серьезную информацию, и оглашение их может нарушить национальную безопасность, этими документами, которыми, собственно, уже воспользовался судья, он не рекомендует, вернее, он запрещает, я повторю, уже очень мягко выражаюсь, запрещает пользоваться в открытом суде.

На это проходит опять время, без каких-либо запретов на размышления, на дискуссии, и уже где-то к апрелю-месяцу Роберт Оуэн пишет письмо, в котором говорит, что если мы хотим рассмотреть все вопросы, вернее, мы не можем рассмотреть этот вопрос, потому что я не могу пользоваться этими документами. Либо у нас этот inquest будет такой узкий, что Саша умер, что это был полоний — и все. И, естественно, полицейский репорт, связанный с Ковтуном и с Луговым. Или мы хотим идти дальше. Я же понятия не имела, что существует такой еще процесс, как public inquiry. И мне объясняют, что есть еще такой public inquiry, что это похоже на inquest, но эти документы будут рассматриваться в закрытом режиме. Согласна ли я на это? Я говорю: «Ну хорошо. Если судья воспользуется этими документами и рассмотрит вопросы шире, пусть это будет так». И мы уже запрашиваем нам, вернее, дать нам разрешение на эти публичные слушания. И мы ждем практически с мая до июля-месяца разрешения от правительства. Здесь уже есть, конечно, политическая интрига. 12 июля…

Собчак: От парламента, соответственно.

Литвиненко: От правительства. Не от парламента, а от правительства. И мы от правительства получаем в лице Терезы Мэй письмо, где она говорит, что, собственно, с вас и inquest достаточно. То есть, она нам не разрешила перейти в стадию public inquiry. И здесь как раз тогда наступила следующая мысль: что мы можем сделать дальше? И мне говорят: «А это можно обжаловать, сказать, что мы не согласны с вашим решением и идти дальше в суд». И я понимаю, что если можно еще куда-то двигаться — значит, надо двигаться, значит это еще не все. Даже не потому, что мною конечная цель какая-то мотивировала, а именно сам факт движения. И мы подаем жалобу, то есть мы пытаемся обжаловать ее решение, причем мы уже вступаем в очень такую серьезную форму. До этого момента я не оплачивала никакие судебные расходы, потому что это совершенно другая форма, а здесь я уже могу, как проигравшая сторона, оплачивать расходы по суду. И здесь, конечно, был большой риск, потому что на кону было 60 тысяч фунтов, если я проигрываю. И самое обидное было, конечно, мы пробовали как бы обезопасить, то есть, мы подали такой запрос, что если я проиграю даже при своей жалобе, то можно я не буду платить, то есть такой был вариант. Но нам отказали в этом. То ест, я шла с этим риском, конечно.

И мы обжаловали решение Терезы Мэй в суде, очень было такое серьезная баталия, это здесь было два гиганта: адвокат ее правительства, который выступал 6 часов в суде, и мой рыцарь, мой адвокат, который так же 6 часов боролся за мое право. И это все происходило в январе-месяце 20014 года, я не зря говорю о датах, потому что мы всегда ищем подводные камни, с Украиной еще ничего не было. Майдан гремел, но еще все было хорошо, мы ждали Олимпийские игры. И решение о том, что я все-таки получаю право… вернее даже не так, по-другому, что у Терезы Мэй не было никаких оснований мне отказывать. То, что принял уже Верховный суд. И если она хочет обжаловать это решение, она должна привести другие доводы. Она не стала оспаривать это решение, и начиная с февраля, начала февраля, еще Олимпийские игры гремели, еще не закончились, ждать уже решения Терезы Мэй разрешить нам public inquiry, публичные слушания.

Затянулось, мы ждали практически до июня-месяца, и это опять получился очень сильный политический фон, потому что упал малазийский Боинг. И буквально через неделю после этого в парламенте звучит, в парламенте Тереза Мэй оглашает, что нам дается право на публичное расследование. Но, опять, в этом не было никакой политической подоплеки, потому что дата была обозначена еще в июне-месяце, то есть еще в июне сказали, что будет последняя неделя парламентских заседаний, и на этих заседаниях будет оглашено это решение. Вот мы тогда получили это разрешение.

Собчак: Право на публичное слушание уже с документами? То есть, соответственно...

Литвиненко: С документами, но было объяснено, что будет две части — открытая и закрытая. На закрытом будут только люди с допуском к секретным документам, это получается...

Собчак: То есть, само это право на публичное слушание уже давало право на рассекречивание определенной части документов?

Литвиненко: Не рассекречивание, а на использование в процессе.

Собчак: Вот это важно было понимать.

Литвиненко: Да, использование в процессе для Роберта Оуэна, для того, чтобы он принял решение.

Собчак: Понятно. Вспомните, пожалуйста, тот день в 1998 году, когда вы узнали, что вашему мужу заказали Березовского, и вы вынуждены были бежать из России. Как он тогда вам это сказал?

Литвиненко: Я знала, за кого я замуж выходила, во-первых.

Собчак: Вы можете вспомнить этот день?

Литвиненко: Я имею в виду, что Сашина работа не была спокойной, то есть это всегда было связано с нервами, с опасностью, но в тот период времени Саша был особенный, какой-то замкнутый, и это было уже накануне Нового года, мне было очень трудно понять, вообще что с ним происходит. Интересно, что он мне тогда сказал: «Марина, если бы ты знала, что я знаю». Но он не мог даже со мной этим поделиться, потому что он никак не мог вообще поверить, что это реально. После того, что произошло дальше, уже в 1998 году, когда было внутреннее расследование, когда практически чуть ли не их самих обвинили, когда они в 1998 году в ноябре вышли на пресс-конференцию, где одним из вопросов было то, что им заказали убить Березовского, и это было главной строкой практически везде, но практически мало кто услышал, что там говорилось о той ситуации, которая сложилась в ФСБ. Где Саша говорил, что нам придется скоро себя спасать от этой организации.

Собчак: Понятно. Вот он пришел, он вам не сказал, что ему заказали Березовского, в тот день?

Литвиненко: Нет, конечно.

Собчак: Он просто пришел, сказал, в 1998 году, что мы уезжаем. Вот можете рассказать, как, что он вам сказал?

Литвиненко: Такого вообще не было.

Собчак: Каким был разговор?

Литвиненко: Во-первых, это не было в 1998 году, потому что Саша сидел в тюрьме, надо это еще вспомнить, потому что после того, когда их уже уволили из ФСБ, Саша не был уже сотрудником. И буквально после того, как он выступил на пресс-конференции, против него возбудили уголовное дело, то, которое он сам вел как оперативник, вообще все это было забыто. Его сажают в тюрьму, в тюрьму его сажают по этому делу, он отсидел 9 месяцев, его в суде оправдывают. И тут же в этом суде его опять арестовывают. Против него выдвигают другое обвинение. А перед этим, когда еще Саша сидел в тюрьме, мне прокурор открыто сказал: «Не надо было ходить на телевизор. Он не сидит за то, что его сейчас обвиняют». Мне в открытую говорил.

Собчак: Вы его не ругали, вам не казалось, что это тоже странно. Мы ведь все понимаем, для этого не надо, чтобы там кто-то на тебя работал, мы все понимаем, что такое КГБ, что такое силовики, что такое ФСБ. Ведь совершенно очевидно и понятно, и сегодня эту мысль высказывают многие — собственно, а чего вы ожидали? Когда ты работаешь в такой службе, почему вообще было ощущение, что они будут пользоваться другими методами? Ведь очевидно, что работа в этой службе — это как бы навсегда. Либо ты навсегда молчишь и сохраняешь лояльность, либо, понятно, что тебя будут любыми методами заставлять молчать. Разве нет?

Литвиненко: Ксения, мне даже страшно это слушать.

Собчак: Есть такое мнение.

Литвиненко: Я поняла. Во-первых, мы говорим о том времени, когда люди еще верили в то, что Россия будет другой. Мы говорим о периоде после 1991 года, когда уже КГБ не было, в 1991 году КГБ не стало, уже не стало «пятого управления». Я понимаю, я не наивная. Но все равно верилось в то, что эти… во-первых, Саша был оперативником, он работал против организованной преступности, он работал…

Собчак: Но он не понимал, что эти люди никогда не дадут ему, условно, стать российским Сноуденом, и как только они поймут, что он действительно может…

Литвиненко: А сейчас мы пришли к той точке, что когда пришел Путин и стал директором ФСБ, и Саша пошел на эту встречу в надежде на то, наверное, можно что-то изменить. Я не знаю, верил он в это или нет, но встреча как раз была поставлена на это, что все-таки система должна работать для людей.

Собчак: После встречи он понял, что изменить ничего нельзя?

Литвиненко: Нет. После этой встречи как раз состоялась эта пресс-конференция. Но так как Саша знал, что он никогда не выполнял никаких ни криминальных заказов, что он не делал ничего противоправного, но он понимал, что он перешагнул эту черту, и он сказал мне тогда…

Собчак: Он отдавал себе отчет, что его могут просто устранить?

Литвиненко: Отдавал. А вы знаете, что есть люди, которые не могут по-другому? вот есть, единицы. Иногда мы говорим, что, наверное, они ненормальные.

Собчак:  Вы это понимали, отдавали… есть же люди, которые не могут по-другому, но они неверно оценивают риски, они не понимают, что, условно, за интервью человека могут убить, что за какое-то высказывание на площади тебя могут расстрелять. Не все люди отдают себе в этом отчет. Он понимал, что его могут за это физически устранить.

Литвиненко: Правильно. Ксения, вы понимаете, как уже трансформация мозга произошла? Мы в каком году сейчас? В 2016-м, и мы говорим о том, что за слово могут убить, за выход на площадь могут убить. В 1998 году еще как-то в это мало верилось. Да, были бандиты, которые могли крышевать и убивать, но люди выходили на демонстрации, на митинги, и они не боялись, что их будут убивать.

Собчак: То есть ни вы, ни ваш муж на тот момент, момент пресс-конференции, не осознавали, что риск…

Литвиненко: Он осознавал, что система ему не простит, он это осознавал.

Собчак: Но просто он не думал, что система зайдет так далеко.

Литвиненко: Он не думал, что система зайдет так далеко, то, что, действительно, начнет использовать против него его же работу, и то, что это будет уже тот вариант, который мы видим сейчас, когда человека сажают в тюрьму, его не выпускают только потому, что дела открывают — одно, второе, третье. У нас есть уже эти примеры.

Собчак: Как он вам рассказал о том, что вам придется покинуть Россию?

Литвиненко: После того, как Сашу выпустили по подписке, он мне впервые сказал: «Марина, я боюсь, что они не остановятся. Вот сейчас меня выпустили, это дело развалится, но они опять откроют другое». Я была более оптимистичнее, я сказала: «Саша, мы же отстояли, все-таки есть же военный суд, который во всем разобрался». Он говорит: «Ну вот что-то случится…». Говорю: «Саша, кому мы нужны? Куда мы поедем, что мы будем делать?». И вопрос этот ушел. Но когда против него уже открыли четвертое дело, и Саша не делился со мной никакими своими на этот счет мнениями, он просто мне сказал, что мне сейчас надо уехать. И он уехал один. Через какое-то время я получила звонок от своих друзей, которые попросили меня купить другой мобильный телефон, на который мне будет звонить Саша. На что мне Саша сказал: «Марина, тебе надо будет сейчас уехать».  Опять, не было разговоров, не было подготовки, не было цели, не было места. Я говорю: «Куда я поеду?». Он: «Отдыхать. Забирай нашего сына. Вот куда ты хочешь поехать? Ты же мечтала поехать отдохнуть». Я говорю: «Какой отдыхать? Октябрь-месяц, ребенок в школу идет, я работаю уже». Он говорит: «Все, давай не обсуждаем, собирайся». И я покупаю тур, и мы уезжаем с ребенком в Испанию. Одни, вдвоем. Где Саша, что Саша — я не знаю. И только там, уже когда мне Саша позвонил и сказал, что он в Грузии, и что наверняка нам все-таки придется — еще разговор был «наверняка» — не вернуться домой. Я была категорически против, я вообще не понимала, о чем мы разговариваем.

Собчак: То есть вы даже вещи не взяли все?

Литвиненко: Нет, мы приехали отдыхать на две недели в Испанию с сыном. Я не хотела. Саша практически уже тоже был у той мысли, что он вернется в Москву. Но он потом сказал: «Марина, ты понимаешь, что если ты не согласишься, я, естественно, вернусь. Но меня арестуют, меня закроют, меня не будет больше. И я не знаю, что с вами станет, я не смогу вас спасти». И я понимала, что здесь надо принимать решение — либо я спасаю семью, либо я делаю только то, что я хочу или считаю правильным. И когда все, надо сказать либо сейчас, либо никогда, я сказала: «Хорошо». И мы принимаем решение, что я просто уезжаю из Испании, мы встречаемся с Сашей в Турции. И опять мы нигде, мы висим, мы болтаемся просто в пространстве. Говорю: «И что дальше?». У меня еще шанс есть вернуться в Россию, а у Саши уже нет шансов, все. И мы когда понимаем, что куда мы идем... вариант был пойти в американское посольство на территории Турции, и это лишний раз доказывает, что Саша не имел никакого отношения ни к спецслужбам на тот момент, ни каким-нибудь секретам, которыми он обладал на территории России. Потому что как только пришел в американское посольство, попросил убежища, нам его не предоставили, нам сказали: «Вы можете как обычные граждане подавать на грин-карту и ждать эту грин-карту в Турции, когда это получится».

Собчак: То есть вы так никогда в Россию, то есть на тот момент не вернулись. Вы уехали вот с этими летними вещами в Испанию на отдых, и оттуда вы уже, по сути дела…

Литвиненко: И Англия оказалась совершенно просто неожиданно. Вот мы сидим в отеле в Стамбуле и просто начинаем варианты перечислять — а что можно? И был один из вариантов просто поехать в Америку как нелегальные мигранты, сдаться, я говорю: «И что будет дальше?» — «Вас посадят в тюрьму». Говорю: «Хорошо». «Тебя — в женскую, Сашу — в мужскую». «А куда ребенка? Здесь со мной 6-летний ребенок». Это было самое главное для меня, я понимала, что я должна сделать это — спасти этого ребенка, должна такая быть драма. «Ну ребенка кто-нибудь возьмет на время». Я, естественно, сидела плакала, сказала: «Я не хочу в тюрьму, я не поеду никуда». И вдруг рождается совершенно из воздуха идея, что нужно лететь в Лондон, потому что можно сдаться. Можно купить билеты, такие трансферы, которые не требуют визы. И вот только поэтому так мы оказались в Лондоне. Без каких-либо планов, без какой-либо первоначальной идеи.

Собчак: И потом в Россию, соответственно…

Литвиненко: Так как мы попросили политического убежища как семья Саши, который попросил этого убежища, мы, естественно, не имели права ездить.

Собчак: То есть вы просто с чемоданом вещей, вы в Россию, в свою квартиру, к своим вещам так и не вернулись.

Литвиненко: Нет.

Собчак: Вам потом привозили их…?

Литвиненко: Частями.

Собчак: Это просто ужасно. Я просто представляю эту ситуацию — вот так уехать из дома…

Литвиненко: Жутко. Но я думаю, наверное…

Собчак: Это просто кошмар, я просто…

Литвиненко: Ксения, вы понимаете, есть такие вещи, моменты, которые… надо понять, что это главное.

Собчак: Одна жизнь закончилась — и все.

Литвиненко: Да. Было очень тяжело, потому что остались мои родители, была моя мама, мы были очень близки, это не тот вариант, когда — ну и ладно, разбежались. Маме было очень тяжело со мной разговаривать, и я понимала, у нее как камень вот здесь, и мне нужно было его вытащить. Я сказала: «Мама, ты считаешь, что я тебя предала?». И она говорит: «Да», и вот после этого стало легче. А было очень тяжело. Я говорю: «Мама, но это же моя семья, значит, иначе бы тогда Сашу посадили бы в тюрьму и вообще неизвестно, что бы стало. А что бы я Толе сказала?». Мне казалось, что это было очень важная такая ответственность на мне — и за Сашу, и за Толю, чтобы у него был отец, чтобы у нас была семья, это моя семья. И я думаю, что у каждого человека есть свое право выбрать и идти так, как он считает нужным. А главное — суметь это выдержать.

Собчак: Вы никогда не пожалели, что вы поехали, а не вернулись в Россию с ребенком? Что вы не выбрали жить там и оставить Сашу здесь?

Литвиненко: Нет, я не жалела, я просто иногда возвращалась… я даже никогда не думала, что могло бы быть, если бы я сделала так.

Собчак: Как вы считаете, были какие-то варианты спасти вашего мужа?

Литвиненко: Так, чтобы спасти себя самого, мог только сам Саша, он был настолько профессионален, что он мог понять, если кто-то хотел его убить. То есть никто лучше, чем он. Потому что он всегда считал, что он может спасти других, и он это тоже всегда очень остро ощущал— опасность других людей, которые жили в Лондоне. Но он всегда считал, что себя самого он может обезопасить. Но то, что с ним сделали, и как мы слышали в суде, что это было изначально невозможно, что доза полония была настолько сильной, что ничего невозможно было сделать, что процесс наступал моментально, как только полоний попал в тело. Потому что все клетки организма сразу же начинали разрушаться.

Собчак: У вас есть чувство ярости, мести к тому, что, по сути дела, таким иезуитским способом вас лишили мужа?

Литвиненко: Я думаю, что мной руководствовали совершенно другие чувства. Во-первых, нашему сыну было 12 лет, мы только 6 лет как выстроили нашу новую жизнь, мы были очень счастливы, потому что все как-то складывалось, вы правильно сказали — другая жизнь, но она была очень хорошая. Да, с грустью, что мы не можем иметь своих друзей, не можем видеть своих родителей, но это была очень наша жизнь. Мы глядели, как говорят, в будущее. И я понимала, что если я сломаюсь сейчас, если я буду испепелять себя яростью, я не буду для своего сына той мамой, которую он привык видеть всегда. И поэтому это был очень сложный момент, когда ты всегда должен поймать правильный баланс, что ты — мама, та же мама, но ты — человек, которому все-таки приходится решать все эти вопросы. И думать, не уделяешь ты или тому, или другому больше внимания. И поэтому я думаю, что мной руководствовало больше чувство любви к моему мужу и нашему сыну, чем ярость и ненависть.

Собчак: Очень эмоционально. Я сама, слушайте, я представляю, вообще как это все. То есть я не представляю. Мы сами пережили с папой ситуацию, но это несравнимо с тем, как… Не могу не спросить вас. Во время процесса были озвучены определенные факты о том, что ваш муж работал на Ми-5, на Ми-6 и на испанскую разведку. Вы знали что-нибудь об этом вообще и понимали, кто ваш муж? Или для вас это стало тоже чем-то удивительным?

Литвиненко: Нет, во-первых, в этом не было ничего удивительного. Начнем с того, что когда мы запросили политического убежища, в первую очередь Саша, потому что мы были семья, которые получили, то Саша писал очень большие… Саше пришлось отвечать полностью на вопросы по своей деятельности, кем он работал, чем он занимался. Естественно, было абсолютно ясно, кто он и что он. И как только возникли вопросы к нему, может ли он помочь по работе против организованной преступности, как мы понимаем, после 2002 года это стало очень серьезной проблемой во всех европейских странах, то Саша стал это делать на основе консультанта, он никогда не был штатным работником.

Собчак: Но он сотрудничал с разными такими разведками.

Литвиненко: Но он не сотрудничал как бы с разведками, а он сотрудничал по вопросам, которые ему задавали. Были ли они связаны с этой разведкой — значит, это получалось с этой разведкой.

Собчак: Но вы знали что-то об этом?

Литвиненко: Я знала, что он консультировал.

Собчак: Он об этом вам рассказывал?

Литвиненко: Да. Потому что в этом не было какой-то секретной или сложной работы, то есть это не было связано что-то вот…

Собчак: То есть он приходил домой, говорил: «Вот, сегодня встречался с Ми-6, они спрашивали про то-то…».

Литвиненко: Нет, ну конечно, такого не было. Он мог сказать, что он встречался с кем-то, иногда он мог даже назвать человека, мог сказать, какой вопрос, но аббревиатуру…

Собчак: Но то, что это конкретные разведки, это вы не обсуждали.

Литвиненко: Нет.

Собчак: Это вы уже узнали после смерти из вот этих материалов.

Литвиненко: Даже не совсем так. Он мог сказать, что это люди были из офиса, например, то есть, естественно, если говорит «из офиса», то люди, которые связаны с государством.

Собчак: Но вы не знали, что это одновременно несколько разведслужб.

Литвиненко: Нет. То, что это, например, было связано с расследованиями в Испании, я это знала, потому что в 2006 году как раз у Саши было несколько поездок и встречи, поэтому я понимала, что какая-то сейчас его работа связана с Испанией.

Собчак: Скажите, как вообще была устроена ваша жизнь, потому что мы все знаем, что жить в Лондоне очень дорого, это действительно одно из самых дорогих государств — Великобритания, еще и сам Лондон — столица. Со стороны все равно понятно, и в этом, может быть, нельзя никого судить и обвинять, но со стороны ситуация выглядит так, что, собственно, ваш муж, по сути дела, имея какие-то знания, полученные еще в работе в ФСБ, использовал эти знания, чтобы прокормить свою семью, вплоть до  1999 года. Так ли это было, действительно ли ему приходилось таким образом зарабатывать, чтобы прокормить свою семью? Или были какие-то еще заработки, кроме того, что он распространял информацию, которой владел, разным заинтересованным сторонам.

Литвиненко: Во-первых, когда мы приехали в Лондон, мы уже говорили об этом, с двумя чемоданами личных вещей, вообще с отсутствием представления, где мы, что мы, как жить, мы получили очень большую поддержку от Березовского Бориса Абрамовича, потому что он где-то понимал, что то, что произошло с Сашей, связано и с ним. И Саша, когда он был в тюрьме, он неоднократно говорил об этом, что с него требовали показания против Березовского, от чего он отказывался. Мы получили поддержку, поначалу это была просто дружеская поддержка, потом уже наша семья получила грант, на который Саша писал книгу. За это время он написал две книги: одна которая называется «ФСБ взрывает Россию», о взрывах домов в Москве в 1999 года, и вторая книга — это «Лубянская преступная группировка». Эти два-три года как раз были гранты, позволяющие нашей семье жить, и плюс очень большая помощь была оказана в жилье, потому что мы не платили за жилье, нам снимали это жилье. Была поначалу поддержка школ. Толя ходил в школу — это тоже оплачивалось. Потом, когда уже у Саши установились здесь свои связи и контакты, то он уже потихонечку начинал сам зарабатывать.

Собчак: Заработок его, в основном, был связан с какой-то торговлей информацией.

Литвиненко: Это даже не торговля информацией, это как консультантская работа, мы знаем, что существует очень много частных таких фирм, которые…

Собчак: Понятно, что с ним консультировались не только потому, что он хороший бывший сотрудник. Он владел большим знанием о стране, которая представляет его интересы.

Литвиненко: Тем более, да. Мы знаем, что это период времени, когда бизнес был заинтересован и в России, и бизнесмены в России были заинтересованы в Западе, и очень много сделок, которые происходили, требовали дополнительной информации то с одной стороны, то с другой, и как раз в этом Саша и начинал свою деятельность.

Собчак: Про книгу хотела. Я читала эту книгу про взрывы домов. Естественно, эту версию знаю, ее много раз озвучивал и Борис Абрамович, и ваш покойный супруг. Борис Абрамович, более того, в частных встречах очень часто говорил о том, что у него есть документы, 100% доказывающие причастность Путина. И, зная Бориса Абрамовича, я точно понимаю, что если бы эти документы были, он бы все равно их когда-нибудь опубликовал. И точно, если бы даже это было его убийство, а не самоубийство, эти документы как-то бы стали известны общественности. Все-таки эта книга, я как журналист это могу оценить, эта книга версий, книга предположений, это не книга, где есть хоть одно какое-то доказательство. И выглядит это, скажем так, какой-то просто такой конспирологической версией. Как вы считаете, почему ваш муж эту книгу написал, было ли это под влиянием Бориса Абрамовича, или он действительно был убежден в том, что к этим взрывам имел отношение и Путин, и ФСБ? И если действительно так, почему же все-таки никогда так и не было представлено ни одного доказательства документального этой связи?

Литвиненко: Мне здесь, может быть, сложно судить по тому, были ли документы у Бориса Абрамовича и почему они не всплыли.

Собчак: Наверняка, раз он мне это даже говорил, что они есть и у него хранятся, наверняка вы тоже это слышали, согласитесь.

Литвиненко: Я могу только говорить от своего мужа. То, что он действительно с большим интересом занимался написанием этой книги, он это делал как оперативник. Он опирался на информацию, которая была действительно в публичном пространстве, он пытался найти через свои источники, которые оставались у него в России, и просто на сопоставлении фактов, по тому, как то, что отрицалось, как то, что на опережение говорилось — это, естественно, можно сказать конспирологическое, а можно сказать просто такое расследование человека, который профессионал, на основании этих фактов. И, естественно, Саша на тот период, когда случились взрывы, был в тюрьме — это сентябрь 1999 года, и он сам не занимался расследованием этого дела. Но, если мы вернемся к тому, что почему-то люди, как только они хотели приблизиться к тайне, я считаю, что все равно это осталось тайной, почему-то они умирали.

Была парламентская комиссия, несколько человек, которые занимались расследованием, что же случилось на самом деле в Москве — их не стало. Мы знаем, что случилось с журналистом Юрием Щекочихиным, который возглавлял эту комиссию. Мы знаем, что случилось с Михаилом Трепашкиным, который, слава Богу, жив, но отсидел в тюрьме, потому что его обвинили в том, что он присылал какую-то информацию на телевидение. Если власть считает, что она в этом никак не задействована была, то почему она так боится, что кто-то расследует или, наоборот, докажет, что власть невиновна?

Собчак: На ваш взгляд, вы много общались с Борисом Абрамовичем Березовским, вы рассказывали о связи с вашим мужем, о помощи, вы считаете, что это все-таки было убийство или самоубийство?

Литвиненко: Для меня это осталось открытым вопросом, так же, как и для судьи. Это было удивительное решение, потому как близкие и друзья разделились практически напополам: кто-то считает, что да, это было самоубийство, кто-то считает, что это не могло быть самоубийством, это убийство. Я не пытаюсь строить никаких конспирологических теорий, я все-таки пытаюсь всегда опираться на факты.

Собчак: Но вы склонны во что больше верить? Вы лично сами.

Литвиненко: Для меня, как человек, Борис Абрамович был неспособен на самоубийство, но после того как он проиграл свой иск против Абрамовича, я не общалась с ним лично, мы разговаривали только по телефону. И был период, когда был действительно это не тот человек, то есть, он не так звучал. Но потом мои последние разговоры с ним по телефону были достаточно живые, и я говорила: «Борис Абрамович, я так рада, что вы вернулись к жизни». Но потом, когда его не стало, и, естественно, я пыталась узнать, кто видел его в этот момент, кто общался с ним близко, и все говорили, что он действительно был болен, и это называется хроническая депрессия, и то, что он лечился от этого, и что очень часто люди, находясь в этом состоянии, они просто могут меняться каждую минуту. Каким он был в тот момент, когда это с ним случилось — я не знаю. И поэтому для меня, конечно, версия самоубийство очень сложная, чтобы ее принять.

Собчак: Скажите, на что сейчас вы живете? Как вы живете здесь в Лондоне, и как вы видите дальнейшую жизнь? Вы одержали эту победу, и видно, что вы шли к ней очень много лет. Понятно, что сын, понятно, что вы были заняты другими делами, но все-таки это очень знаковая вещь, вы добились того, что по вашему мужу довели до какой-то точки это расследование. Очень часто в таких ситуациях бывает так, что непонятно, что дальше. Вы наверняка тоже об этом думаете. Что дальше? Как вы видите вашу жизнь, как вы собираетесь содержать себя, свою семью и что вы собираетесь делать?

Литвиненко: Во-первых, что случилось сразу же после смерти Саши? Было очень много предложений, естественно, и на интервью, и на написание книги. И мы согласились вместе с другом нашей семьи, теперь моим соавтором Александром Гольдфарбом, была написана книга, и был предложен неплохой гонорар, который позволил какое-то время все-таки существовать. И на тот период времени, когда все случилось, мы также получили большую поддержку от Бориса Березовского, на тот момент он это мог себе позволить, и мы ему очень благодарны, потому что это, опять же, позволило и сыну закончить школу, потому что это очень важно. Существовала какая-то помощь моих близких друзей, потому что за это время я не смогла себе позволить пойти работать, потому что я оставалась все-таки рядом со своим сыном, как мама, и продолжала делать, что я делала.

Собчак: В вашей идеальной картине мира как вы хотите, чтобы были наказаны убийцы вашего мужа, до какой степени? То есть какие санкции по отношению к России, какой исход всей этой истории будет для вас удовлетворительным? Вы поймете, что справедливость наступила.

Литвиненко: Вы понимаете, опять, мы начинали с этого. Мной никогда не руководила месть, у меня был очень важный момент узнать, кто убил моего мужа.

Собчак: Теперь вы знаете. Дальше?

Литвиненко: И это шло, то, что по нарастающей, и шло как снежный ком. Ко всему к этому приросло такое количество…

Собчак: Теперь, когда у вас уже есть это знание, что вам кажется справедливым исходом?

Литвиненко: Во-первых, здесь идет очень логическая цепочка, что для того, чтобы привести этих двух людей, которые названы убийцами моего мужа, должна быть воля президента, который решит их экстрагировать. А для того, чтобы была воля президента, может быть, должен быть новый президент.

Собчак: Спасибо вам большое.