«Классическая музыка ― музыка свободных людей. Рабы ее не слышат»

Синдеева: Программа «Синдеева» и зрители телеканала Дождь в течение долгого времени требовали в эфир Михаила Казиника. Я удовлетворяю это требование, у меня сегодня в гостях Михаил Семенович Казиник. Здравствуйте.

Казиник: Здравствуйте.

Синдеева: Нас с вами так или иначе связывает уже достаточно долгая жизнь. На старте телеканала Дождь, многие зрители это помнят, мы записали 100 межпрограммных роликов.

Казиник: Да, сто межпрограммок.

Синдеева: Мы поняли, что уже надо записывать новые. Записывать новые у нас не было денег, это все как раз попало на наши перипетии, поэтому, может быть, мы к этому еще вернемся, когда вы приедете сюда на какой-то длительный срок, вдруг я сделаю вам предложение.

Казиник: Наташа, сразу скажу, если бы вы мне написали: «Михаил, у нас нет денег, но нам нужны ваши межпрограммки!», я бы за свой счет к вам приехал и записал бы.

Синдеева: Михаил Семенович, спасибо, что вы сказали, но в той ситуации я была настолько сосредоточена на том, чтобы вообще все это сохранить, что мне это даже в голову не пришло. Но я услышала вас. В общем, вы у нас сегодня в гостях. Спасибо вам.

В вашей жизни есть интересный факт биографии, я это помню еще из нашего первого знакомства. Вы рассказывали, что в 1991 году, когда случился путч, вы находились за границей. Вы были в Швеции тогда?

Казиник: Да.

Синдеева: Собственно, ничего не предвещало того, что вы останетесь жить в Швеции.

Казиник: Я не собирался, у меня был набор летних вещей и для концертов.

Синдеева: Расскажите.

Казиник: Все было очень просто. Я был в Швеции. Это уже третья моя поездка в Швецию, оба раза меня приглашали в Швеции подписать контракт. Я встречался со шведской молодежью, ко мне пришли из Королевской академии наук и сказали: «Вы делаете то, чего никто из нас не может сделать! Мы не можем достучаться до нашей молодежи, а вы с ними говорите, они вас понимают и слышат. Они все время приглашали на гастроли.

Синдеева: При этом вы тогда жили в Витебске? Или вы тогда в Питере жили?

Казиник: Нет-нет, я жил в Минске, но гастролировал по всей советской стране. У меня были очереди на билеты абсолютно всюду. Я давал по пять двойных вечеров в городах страны. Люди тогда почувствовали колоссальную необходимость в этой энергии, мыслях, парадоксах. Тогда был какой-то невероятный последний рывок, я просто купался во всем этом. Газеты по-прежнему ничего не писали. Я существовал, с одной стороны, но об этом не писалось. Я очень много стал зарабатывать, потому что когда Горбачев пришел к власти, у меня уже была не ставка Министерства культуры, а договоренность с филармониями. Вдруг неожиданно я сразу стал богатым. Я пытался какие-то деньги отнести в сиротские дома, они тут же пропадали в этих домах. То есть я не знал, куда девать эти деньги, а я не привык иметь столько денег! Машина мне была не нужна, дача… потому что я не очень люблю все в этом внешнем мире, меня мало интересуют все эти причиндалы, поэтому я стал относить деньги туда, где я могу помочь. Кому-то удалось, кому-то ― нет. Но третья поездка была в августе 1991 года. Когда я приехал, ко мне опять обратились: «Неужели вы не хотите? У вас  там купоны, талоны, какой-то ужас».

Синдеева: Было же тяжело очень.

Казиник: «Мы вам предлагаем любые условия, называйте сумму, условия, как вы хотите жить». Я сказал: «Вы знаете, я не могу». ― «Почему?». ― «Вы знаете, когда я просыпаюсь в Советском Союзе, у меня каждое утро какие-то новости, мне интересно, что произойдет сегодня. Жизнь-детектив, страшно интересно. А у вас как в больнице. Скамейки и урны на месте, люди ходят и улыбаются, прямо противно». Привык к тому, что надо сражаться. Всю жизнь сражался за что-то: за право сказать, мыслить…

Синдеева: Сражаться ― это все-таки какое-то наше советское прошлое или что?

Казиник: Конечно! Понимаете, все равно нужно было сражаться с советской властью. Я очень рано понял, что с советской властью надо каким-то эзоповым языком сражаться. Напрямую сразу уничтожат быстро, и все. Я только потом узнал, что в КГБ был один генерал, который защищал меня.

Синдеева:  Был вашим поклонником?

Казиник: Из-за внучки. Внучка ходила 10 лет подряд на мои абонементы для детей от 6 до 16. Я 10 лет выращивал два потока детей в Минске, среди них была девочка, которая считала часы и дни до моего очередного концерта абонемента.

Синдеева: Вы что-то крамольное говорили? Почему вас нужно было защищать?

Казиник: Защищать от, конечно, взрослых концертов. Даже фильм, который в Швеции обо мне снял Петер Мейер, называется «Казиник, Бог и Дьявол, или Огненная душа Швеции». Там моя жена Таня говорит, что она на каждом концерте чувствовала: вот сейчас он не вернется домой, прямо из артистической его заберут, потому что то, что он сказал на этом концерте, для власть имущих уже абсолютно невозможно, сейчас заберут. И не забирали. Я выходил в артистическую, переодевался и ехал домой. Потом я написал еще книжку смешную, вспомнили про Швецию, почему я там все-таки оказался. Книжка называется «Краткий курс научного антикоммунизма». Слышите, да, название?

Синдеева: Вы же про музыку.

Казиник: Про музыку, еще как. Но великая классическая музыка ― музыка свободных людей. Рабы ее не слышат, для рабов это набор звуков. Она рождена музыкой свободных. Поэтому для того, чтобы освободить людей для слушанья музыки, освободить аппарат…

Синдеева: С утра до вечера надо слушать классическую музыку, и тогда мы вытащим из себя рабство?

Казиник: Если понимать и чувствовать, то да. Это признак. Классическая музыка ― это принадлежность, это не вопрос вкуса. Как бы человек ни хорохорился, как бы он ни считался умным и глубоким, если в его душе нет контакта с классической музыкой, то есть с музыкой гениев, которые есть не что иное, как космические вибрации, в отличие от постоянной попсы, то ничего не получится. Он не элита. Элита включает в себя самую уникальную музыку вечности, космоса, сфер, как говорили греки.

Возвращаясь все-таки к Швеции…

Посмотрите также серию роликов, в которой Михаил Казиник рассказывает, как выразить эмоции и переживания в музыке.

Синдеева: Да, давайте к Швеции.

Казиник: Так вот, когда она пришли в который раз, у меня звонок 19 августа: «Вы по-прежнему не хотите подписать контракт?». Я говорю: «А что случилось?». ― «Вы что, не знаете? Включите телевизор». Я там, в Стокгольме, королевской столице, включаю телевизор и вдруг вижу дикторов, которые говорят как под дулами, вижу эти трясущиеся руки людей, которые… социализм с человеческим лицом, помните, какие лица? Одно за другим, Язов, Янаев. Я даже писал Горбачеву: «Посмотрите на лица вокруг себя! Какие это человеческие лица? Что вы делаете, что вы строите?». Я рассердился. Я позвонил в Краснодар, где должна была полумиллионным тиражом выйти моя книга «Краткий курс научного антикоммунизма», вот такая книжонка. Задача была, чтобы люди рассмеялись, куда они попали. Я звоню туда, говорю: «Как книга?». Мне говорят: «Вы когда-нибудь видели, как горят 500 тысяч книг? Вот сейчас они горят». Тут я рассвирепел. Говорю: «Подписываю контракт».

Синдеева: А Вы подписали контракт, который давал вам возможность там работать и быть. А жить?

Казиник: Конечно, и жить.

Синдеева: А шведское гражданство потом вы получали?

Казиник: Гражданство я даже получил быстрее все равно, потому что я был членом всяких объединений, и у меня появилась совершенно замечательная поддержка.

Синдеева: Подождите, вы не вернулись в Москву?

Казиник: Как? Потом я вернулся.

Синдеева: Когда? Через сколько?

Казиник: Через полтора года.

Синдеева: А сын ваш где был?

Казиник: Тоже там.

Синдеева: То есть вы приехали с семьей на гастроли.

Казиник: Да, на две недели.

Синдеева: И вы остались, все бросили, дом, жилье. Кошек не было?

Казиник: Да, все бросил. Я не мог представить себе сожженные 500 тысяч книг. Это было самое страшное.

Синдеева: А что вы чувствовали в этот момент?

Казиник: Ужасную пустоту и боль, ощущение неисправимости моей родной страны. Понимаете, Наташа, я даже однажды в интервью говорил когда-то и сейчас у меня слегка есть ощущение, что я сам себе напоминаю шизофреника, который влюбился в женщину из борделя. Он все время бегает к ней, ждет, когда уйдет очередной клиент, чтобы почитать ей какой-нибудь стих, принести ей цветок и нежно поцеловать в губы. Нужно сделать это быстро, потому что ждет следующий клиент. Поточный метод. Я где-то себе напоминаю этого человека. Я не могу жить без своей страны, как вот этот сумасшедший не может жить без своей женщины. Так ему повезло. Один влюбился в женщину-философа, другой ― в раскрасавицу, а он влюбился в женщину из борделя. Бывает, любовь зла.

Такое у меня ощущение. Я безумно люблю свою страну, я чувствую себя дома.

Синдеева: Но вот эти полтора года до вашего возвращения… Первый момент ― пустота, а дальше? Нужно же все равно было жить? А это друзья, это круг, я даже не могу себе такое представить.

Казиник: Наташа, вы не учитываете одну вещь: я человек искусства, и я очень быстро попал в мир людей искусства. А люди искусства не имеют национальности, там нет менталитета. Вы же видите фильмы Бергмана, это что, шведский режиссер? Вы читаете книги Стриндберга, это что, шведский писатель? Они его ненавидят. Вы прочтете «Каллокаин» Карин Бойе, и вы поймете, что это не шведская писательница (она потом покончила жизнь самоубийством). Ее книга ― всемирная.

Синдеева: То есть вы достаточно легко влились.

Казиник: Знаете, почему легко? Я попал сразу в музыкальные, театральные круги. Знаете, кто появился среди моих друзей? Биби Андерссон, Ли Фульман.  Вы понимаете, что вместо пустоты вдруг круг Бергмана?

Синдеева: Наполнилось.

Казиник: Вместо пустоты вдруг Астрид Линдгрен, театр Ледермана, театр в середине старого города.

Синдеева: Язык пришлось быстро учить?

Казиник: Я очень быстро выучил язык, через полтора года после переезда я начал преподавать в драматическом институте, читать историю искусства.

Синдеева: Когда вы возвращались, вы возвращались уже просто в гости?

Казиник: Я вернулся уже не в Советский Союз, естественно. Я приехал в Беларусь, собрал своих друзей и сказал: «Ребята, я все равно вернусь. Сейчас следующий контракт не подпишу, и все». Они говорят: «Ты, что, с ума сошел? Кому ты сейчас нужен? Посмотри, как мы все сейчас бьемся, посмотри, в каком мы состоянии». Это где-то был 1993 год. «Ты ничего не понимаешь? Ты сумасшедший. Тебя там любят и знают, у тебя там много работы». Много, более чем.

Синдеева: Наступил момент, когда нужно было переподписывать контракт, и вы уже с легким сердцем его переподписали? Или были сомнения?

Казиник: Вы знаете, я просто понял еще одну вещь. Я приехал на гастроли сюда и впервые понял, что я теперь не завишу от этих дядек, которые решают, дать или не дать мне зал, плохо написать обо мне в газете, запретить мои выступления или не запретить. Я добился того, что я свободный художник, я ни от кого не завишу, я волк-одиночка. Я приехал, у меня есть люди, поклонники, организаторы, продюсеры кругом! Они готовы, ждут.

И я вдруг понял, что я самый счастливый человек на свете. Швеция дает мне гарантию, покой, бесплатную медицину, мягкий свежий воздух, спокойных людей вокруг. Я купил дом в горах у озера, причем мне его даже почти подарили. Купил – это не то слово. Мне подарила коммуна дом, потому что я там много выступал, а у них есть такая традиция, когда идет туристический проспект, то там пишут: «Наша коммуна лучше всех, потому что в ней живут такие-то артисты, такие-то люди и т. д.». Пишут: «Нашу коммуну полюбил Михаил Казиник, и это доказательство, что это самая прекрасная коммуна в Швеции. Он купил здесь дом». За право написать такое они мне подарили дом.

Синдеева: Михаил Семенович, 1995–1996 годы, изменения, совершенно открылась страна. У вас в этот момент не было желания все-таки вернуться в страну и стать участником этого процесса?

Казиник: Наташа, как ни странно, вы все-таки рассуждаете немножко старорежимным образом: вернуться в эту страну. Я из нее никогда не уезжал. Не было года после 1993, чтобы я не провел хотя два-три месяца в своей стране. Я приезжал к себе собой, у меня по-прежнему нетронутая квартира в Минске, там никто не жил. Там мои книги,  картины, там даже самолетики, которые делал мой сын маленьким. Я открываю дверь своим ключом, я звоню своим друзьям и говорю: «Ребята, все ко мне», тут же все ко мне, кто не уехал. И мне все равно, кто, «И мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов», да? Потому что я приехал в свой дом, это моя крепость. Там я писал свои стихи, свои книги.

Синдеева: А вы давно последний раз были в Минске?

Казиник: Буквально только что.

Синдеева: Расскажите, как менялось впечатление.

Казиник: Что интересно, есть такая двойственность. Белорусы ведь очень добрые, мягкие, очень приятный народ. Из многих славян это наиболее мягкий народ. У них чудесное чувство юмора. Когда у меня сейчас брали интервью, я начал по-белорусски. Они вообще остолбенели. Причем я говорю на чистейшей белорусской мове, я размаўляю па-беларуску так, як ніхто.

Синдеева: Это белорусский язык?

Казиник: А чаму не? Беларуская мова, я даже говорю, что она смачная. Знаете, что такое смачная?

Синдеева: Давайте, давайте, поговорите.

Казиник: Очень вкусная. Попробуй по-русски и по-беларусски одну и ту же фразу сказать. По-русски скажу: «Если бы не мой дурак, сам бы смеялся». А теперь слушайте по-белорусски: «Каб ня мой дурань, дак и сам смяяўся б». Слышите разницу, да? Над первой не хочется смеяться, а над второй такой смак, как будто бы смажень ешь, плотный, вкусный.

Синдеева: А настроение-то у людей какое сейчас и как оно менялось? Что батька?

Казиник: Наташа, я хочу въезжать в Беларусь и встречаться со своими друзьями, поэтому я не хочу характеризовать ни Россию, ни Беларусь. Я хочу быть здесь столько, сколько могу. Мне есть что терять. Я не хочу терять своих слушателей. Я что-нибудь сказану где-нибудь, тут же тысяча писем: «Михаил Семенович, дорогой, пожалуйста, не трогайте политику, потому что они вам напишут, что вы нежелательны для въезда, мы останемся без вас, а это эгоизм. Вам захотелось сказать, вы сказали. А мы? Как мы без вас? Пожалуйста, держитесь искусства, музыки, говорите эзоповым языком, но никаких выпадов в адрес политики».

Синдеева: Хорошо, не буду. Эксперт Нобелевского концерта ― что это такое? Это звучит очень серьезно.

Казиник: Это все очень просто. Это звучит напыщенно. Дал я тогда интервью после того, как меня пригласили, и с тех пор пошло. Эффект интернета, знаете такое?

Синдеева: Так вы эксперт Нобелевского концерта?

Казиник: Да.

Синдеева: И что это значит?

Казиник: Вот что. Нобелевские дни ― это три дня, на самом деле. Не два, которые показывают по всему миру, а три. Первый день, когда все лауреаты съезжаются, поселяются в гостинице «Президент», где им хочется, в разных местах, и вечером для них устраивают концерт в огромном знаменитом концерном зале Стокгольма. Это симфонический оркестр, великие солисты. Этот концерт записывается во время нобелевских торжеств, но транслируется в ночь на Новый год, только в декабре. Так же, как и в России есть, это попса, это Галкин, а это для элиты концерт великой музыки и т. д. То есть разное. Совсем для элиты в России нет, но Спиваков, допустим, с Башметом и Денисом Мацуевым ― это классика.

В Швеции четвертый канал государственного телевидения (это очень солидный канал, их три главных государственных: первый, второй и четвертый) именно в новогоднюю ночь показывает Нобелевский концерт, где я из специальной ложи комментирую все, что произойдет в музыке, что значит каждый исполнитель и каждая идея. Вот.

Казиник: Я делал это первый раз в 2005 году, потом Нобелевские встречи в 2006, 2007.

Синдеева: Вы перестали.

Казиник: Да.

Синдеева: В Челябинске, Я узнала из интересного, вы открыли в Челябинске школу нового типа «Семь ключей». А что значит «вы открыли»? Вот объясните мне?

Казиник: Школа была. Они стали изучать, что сделать в этой школе, чтобы она была настоящей, и добрались до моих идей, пригласили меня. Я был на гастролях с концертами в Челябинске, ко мне пришли люди, которые все это организовали, сказали: «Мы хотим быть вашей школой». Я собрал педагогов раз, потом два.

Синдеева: Не юридически ваша, а под вашим патронажем.

Казиник: Именно моя, я же разработал проект совсем другой школы. В моей школе нет отдельной географии и истории, потому что география ― это место, а история ― это время. Культура и наука ― наполнение места и времени. В моей школе нобелевский принцип мышления, междисциплинарный, на стыке, ассоциативный.   Когда-то я у вас на Дожде первый  Дубасу  рассказал, по-моему, да? «Урок Яблоко». После того, как я это сделал, знаете, какая страна схватилась за этот урок и начала, уже собрала конгресс по этому поводу? Израиль. Они называют школу по моим принципам «Урок Яблоко», они стали говорить: «Есть принцип мышления не клипового сознания, а ассоциативного. Мышление должно быть ассоциативным, не может быть отдельного предмета как такового». Потому что все нобелевские идеи родились на стыке.

Синдеева: И сколько уже лет эта школа существует?

Казиник: Уже четыре года.

Синдеева: А вы как-то ее патронируете? Приезжаете?

Казиник: Да, постоянно приезжаю, все время даю уроки для детей, педагогов и родителей, потому что в моей школе должны быть обязательно задействованы все трое. В моей школе есть одна особенность: если родители говорят «Ты себя плохо вел, ты в школу не пойдешь», ребенок говорит: «Да, я плохо себя вел, но не настолько». Вот это для меня высшая награда. Я приехал в Челябинск, пришел в свою школу. Мне сказали: «Михаил Семенович, 2А вас ждет, они для вас приготовили массу сюрпризов, подарков». Я прихожу, и вдруг мальчишка первый срывается со своего места, бежит и обнимает мою ногу, маленький. Крепко-крепко прижался и стоит полминуты, минуту. Я его немножко ласкаю, мальчишка прижался плотно-плотно. И вдруг слышу: весь класс говорит «Максим, не будь эгоистом. Все хотят обнять Михаила Семеновича!». И смотрю, а они уже все выстроились один за другим. Для меня это торжество моего принципа. Они получат очень хорошее образование, все стандартные ЕГЭ они сдадут, дипломы они получат. Но я не знаю, что раньше: Нобелевская премия или диплом.

Синдеева: Это возможно масштабировать, раз это концепция, которую вы придумали? Были ли уже какие-то предложения, учитывая опыт?

Казиник: Полно предложений. Только что я из Риги. После нашей встречи я провел встречу, во-первых, с большим количеством общественности, которая горит. Потом уже будет всё, я в феврале приезжаю и начинаю встречу с 60 креативными педагогами, талантливыми людьми.

Синдеева: А в России, кроме Челябинска, были попытки, наметки?

Казиник: Была в Выксе, все началось в Выксе. Но там чиновники и соседние школы не проявили интерес, поэтому я воспитал 16 педагогов, которые все уже понимают и там действуют. В Литве я делал такие комплексно-волновые уроки

Синдеева: вы же должны, как вы говорите, педагогов воспитывать. Нужно какое-то время на обучение этих педагогов или как?

Казиник: Наташа, это настолько естественно для педагогов, что они за три дня начинают понимать, в чем дело, и работать в связке. У них просыпается чувство невероятной радости в связи с открытием, потому что теперь каждый педагог инвальвирован друг в друга. Они дружат, у них теперь колоссальнейшие разработки. Моя школа ― это театр, в котором каждый ребенок ― участник этого спектакля. Стопроцентное запоминание, но главное ― идет ассоциативное мышление. Предположим, дается им задание: найти дома все признаки бесконечности. Причем задание всем: и маме, и папе, и бабушке, и ребенку. Ребенок приходит, говорит: «Все, ищем бесконечность». Папа начинает клеить из газеты ленту Мебиуса, мама показывает паровое отопление, сам ребенок берет два зеркала друг напротив друга, бабушка бежит с калейдоскопом. Вот четыре признака бесконечности. Что происходит? Если бы вы сейчас побывали на моих московских «нобелевских концертах», с чего я там начал? Я говорю: «Покажите, пожалуйста, небо». Как люди обычно показывают, где небо? Все стали показывать вверх. Я говорю: «А если подумать?». Один мальчишка говорит: «Вот оно». Я говорю: «Молодцы». Все показывают туда, где уже кусок неба переходит в другой кусок неба, а вы ведь живете в небе! Неужели вы не понимаете, что вы только подошвами касаетесь земли, а небо начинается от ваших подошв?! Мы небожители.

Вот эта клиповость сознания и есть самая страшная беда. Поэтому я говорю и буду говорить всегда: пока культура страны не станет в приоритете, ничего не будет. Смотрите, Денис Мацуев сегодня играет первый фортепианный концерт Чайковского. Люди, что, не понимают, что он пропагандирует украинскую музыку? Это концерт назывался «Концерт на украинские темы». Мацуев играет великую музыку великого русского композитора Петра Ильича Чайковского, но первоначальное название этого концерта, как он его задумал, «Концерт на украинские темы», потому что все от главной партии до финала построено только на его любимых украинских темах. Потом он включил во вторую часть одну французскую тему, ведь, кроме украинской, есть еще и французская кровь у Чайковского. Поэтому он сделал музыку своего круга, своих братьев. И это концерт на украинские темы с одной французской.

Так вот, я к чему говорю. Когда все время звучит великий 1-й фортепианный концерт Чайковского, которым гордится русская культура, то это концерт на украинские темы. Если люди это узнают, может быть, они чуть-чуть по-другому начнут смотреть на своих братьев?

Синдеева: Вы давно были в Украине?

Казиник: Теперь уже давно, да.

Синдеева: Как вам вообще вся эта ситуация?

Казиник: Одно время я лихорадочно пытался, понимая, что так будет, их спасти, помочь им. Я даже хотел сделать 12 фильмов о влиянии украинской культуры на великую культуру мира, потому что они сами (сейчас обидятся украинцы)…

Синдеева: А в чем помочь, что вы имеете в виду?

Казиник: Сделать такие фильмы, например, вся русская православная музыка ― это украинские певчие из Глуховской  академии, которую основала Екатерина Великая. Она приехала в Украину и сказала: «Этот народ должен петь».

Синдеева: То есть помочь сделать фильмы для россиян?

Казиник: Фильмы для всех, для всего мира. И для украинцев, для самосознания, чтобы они поняли, что Лесков появился как гениальный русский писатель именно после 10 лет пребывания в Киеве и Харькове, что ментальность Гоголя русская, украинская ментальность, что все лучшие оперы, от «Майской ночи» до «Кузнеца Вакулы», до «Черевичек», написаны на гоголевские сюжеты. Во всех действуют Одарка, Оксана, Мизгирь и так далее. Куда мы это все денем? Вырвем из своего тела 90% культуры, которая абсолютно неделима. Дело в том, что для того, чтобы люди этого не знали, нужно лишить их культуры. 

Синдеева: У нас с вами есть еще музыкальные паузы 

Казиник: Сейчас вам сыграю музыку гениального античного композитора Бетховена. В античные времена была великая скульптура, архитектура, великая философская идея, театр, великие авторы комедий и трагедий. Один Эсхил чего стоит! Но не было великой музыки, потому что не было инструментария.

Синдеева: И записать это было невозможно.
 

Казиник: Да, и не записать. Этот гений появился, то есть бог следит за тем, что все равно появлялись. Главный инженер, который все это построил, все равно следит. Античное время не могло обойтись без музыки, и он построил. Великая риторика ― это Бетховен. Я сейчас сыграю кусочек «Патетической», и вы обратите внимание: это речь Цицерона, Демосфена перед гражданами, перед квиритами, перед демосом, который понимает, о чем он говорит. Это же особая речь, понимаете? Вы же представляете себе речь афинянина?

Синдеева: Нет, не представляю.

Казиник: Ну как? «Граждане Афин, сейчас вы почувствуете весь драматизм того, что я вам скажу. Я долго думал, я ждал этого момента, и наконец момент наступил. Сейчас мы развернем историю нашего великого города. И сейчас каждый из вас, кто отвечает за судьбу страны, поймет, что я хочу и имею вам сказать. Граждане! Откройтесь мне!».

Синдеева: В практическом смысле что нужно делать в стране для того, чтобы повысить уровень культуры? Представим, что вы становитесь министром культуры. Что бы вы сделали?

Казиник: Прежде всего ввести приоритет гуманитарных предметов над техническими. Почему? Потому что в любой цивилизованной стране программистов 1–2%, математиков 1–2%, фермеров 3%. 3% фермеров в Швеции кормят ее, да еще и экспортируют на Запад. Ясно же, что у индустриальной страны этого пролетариата скоро не будет, это махонькая горсточка людей. Я помню впечатления, которые я испытал в Швеции. Меня пригласили в самом начале, есть такая фирма BOB, значит «хорошо и дешево», «вкусно и дешево». Мне звонят и говорят: «Мы хотим, чтобы вы выступили для всего предприятия». ― «Такое огромное, я всюду вижу вашу продукцию, конфитюры, варенья всякие, консервация и все прочее». Приезжаю. Зал на сто мест. Я ничего не понимаю: «Вы же говорили, что все будут». ― «Так это все. Зал будет неполон. У нас 60 сотрудников, из них пять рабочих, а 55 дизайнеров, художников, специалистов, упаковщиков, промоушн и так далее». Я посмотрел, а они говорят: «Вы не поймете, пока не увидите производство». Я пошел по такому застекленному, герметическому тоннелю и смотрю: там сидит женщина в специальном кресле, которое учитывает особенности ее спины, и катается. Просто весело катается. А там все работает. А потом я пошел в разгрузочную комнату, потому что бедненькая женщина, когда час покатается, устает, видите ли, ей нужно послушать Моцарта. Специальная комната, пальмы, все прочее, звучит Моцарт. Эта женщина сидит, кайфует, может поспать, отдохнуть.

Синдеева: Все так?

Казиник: Да. Понимаете, я подумал, вот эти пять рабочих и 55 ИТР, как их называли, инженерно-технические работники. Что мы будем делать, если школа по-прежнему будет готовить стопроцентных математиков? Понадобится производству, системе из каждых ста один-два человека, а куда деть 98? Это же надо объявлять комендантский час! Так называемые несостоявшиеся математики, несостоявшиеся программисты.

Синдеева: Хорошо, а кто это будет?

Казиник: Я об этом и говорю!

Синдеева: Гуманитарии кто?

Казиник: Социономы, психологи, парикмахеры ― тоже гуманитарии. Писатели, поэты, художники, мыслители, психиатры, врачи, учителя, социологи.

Синдеева: Значит, приоритет гуманитарных наук над точными. Что еще? Давайте.

Казиник: Мою школу, в которой идет ассоциативное мышление, Наташа. Что такое ассоциативное мышление? Это значит, что каждое явление в этом мире тут же вызывает ассоциацию. Эта ассоциация очень важна. Например, зачем изучать географию Дании? Абсолютно незачем, потому что любой нормальный человек, собирающийся в Данию…

Синдеева: понятно, важен контекст

Казиник: собирающийся в Данию за один день изучит про Данию больше, чем за всю свою жизнь. Он хочет туда ехать. Он все прочтет, получит, выпишет, все карты, географические особенности, куда ехать, что посмотреть, все музеи и так далее. Все-таки в школе надо изучать Данию, но совсем по другой причине. Не ради географии, не по приказу и распоряжению чиновников сверху, а потому что там жил великий Ханс Кристиан Андерсен.  Понимаете, Дания известна в мире Андерсеном, и через Андерсена изучать Данию ― это уже совсем другое дело. Когда мы начинаем изучать, вдруг выясняем, что у него погибают все герои. Как только влюбился ― погиб. Стойкий оловянный солдатик погиб, балерина сгорела, русалочка погибает. Почему погибают? Тогда начинаем выяснять. Сейчас я вам покажу, может быть, даже на камеру можно показать, если она еще сохранилась у меня здесь. Есть! Повезло вам! Вот она, эта женщина. Знаете, кто это?

Синдеева: Да.

Казиник: Это Йенни Линд, шведский соловей. Величайшая певица всех времен и народов. Ее полюбил Ханс Кристиан Андерсен, вот эту девочку. Он полюбил всем сердцем. Он был мужчиной, который любит один раз в жизни. Есть такие мужчины, небольшое количество. Это страшно, если первая и единственная не ответит. Она не ответила. Она не ответила этому чудаку, этому странному длинноносому гению, и он остался один. Он просидел и проплакал всю рождественскую ночь. Она ушла с друзьями, не смогла ему объяснить, что она не может вдвоем праздновать рождественскую ночь. Он остался один навсегда. Она осталась на пятидесятикроновой бумажке. Она была невероятно гениальна. И второй человек из-за нее погиб ― Мендельсон.

Синдеева: Сразу захотелось в Данию.

Казиник: Это я о Дании говорю, Наташа, вот в чем дело. Это все Дания. Тогда это интересно. Это любовь, это соловей. А вот смотрите, соловей, опять какие возможности? Датский соловей, «Соловей» Андерсена. Помните, когда девочка сказала: «Я покажу вам соловья», и идет с придворными ― это же гениальная штука! Придворные идут, и вдруг коровы мычат: «Мууу!». Придворные говорят: «Ясно, какой чудесный соловей! Замечательный соловей!». Девочка говорит: «Нет! Придворные, это не соловей». Идут дальше, и вдруг «Ква! Ква!». ― «Ой, какие соловьи!». А бонза, то есть китайский патриарх, говорит: «Точно как у меня колокольчики в церкви, точно как у меня колокольчики, ква-ква-ква». Девочка говорит: «Ну что вы, соловей намного прекраснее, чем колокольчики в церкви! Прекраснее, чем всё!». И вот он, соловей, никто не обращает внимания на такую вещь. Помните, первый придворный? Он на все вопросы простых людей говорил: «Пф!». И вдруг когда он услыхал соловья, произошло преображение. Никто ничего не читает же по-настоящему. Он говорит: «Милый соловушка, могу я иметь честь пригласить тебя к императору?». А соловей думал, что это император, да?

Смотрите, Андерсен показывает даже такую глубину. Этот говорил «Пфуй!» на все и вдруг услыхал великое искусство. Ни лягушки, ни коровы, ни колокольчики бонзы не помогли, помог соловей. Понимаете, там же столько идей! Это же надо все изучать в школе, и это называется Дания. Этот урок может длиться у меня в школе неделю. Понимаете, о чем я говорю? Это нобелевское мышление, мышление, приводящее к открытиям. А кусок географии, кусок Дании, Норвегии, ни к чему не нужный, кусок математики и физики ― это все ерунда, это не физика и не математика. Мне нужно мышление, гуманитарии, добрые умные люди, чтобы они остановили войны.

Казиник: Теперь я вам хочу еще сыграть свою собственную музыку, которую написал своей первой любви. Мне было 14 лет. Я ее написал на рояле, прямо в ее присутствии я стал импровизировать, эта импровизация запомнилась. И вот эта идея музыки как волны в этой музыке проявилась как никогда. Я ее в масс-медиа практически никогда не играл. На некоторых своих концертах немножко, много лет назад. Вдруг захотелось по-хулигански сыграть. Послушайте, она очень подробно описывает это состояние, она очень интимна.

Синдеева: Это будет красивой точкой нашей программы.

Казиник: Это будет красиво.

Синдеева: Михаил Семенович, спасибо вам большое. Я думаю, что наши зрители сейчас счастливы.

Казиник: Да. Удовлетворили зрителей.

Синдеева: Я очень надеюсь