Синдеева: Я решила переделать всю программу, так, значит, начну я с конца. Когда я готовилась к программе, я начала читать твою биографию, и узнала то, чего я не знала. У Тани, например, два высших незаконченных образования.
Лазарева: Хорошо ты начала: два высших незаконченных образования.
Синдеева: Одно, из которых — учитель французского языка. Вопрос, ты знаешь что-нибудь по-французски?
Лазарева: Конечно, я неплохо говорю.
Синдеева: Да? И у тебя этот язык он в активе?
Лазарева: Да.
Синдеева: Круто.
Лазарева: Мы как раз с Мишей делимся, когда приезжаем во франкоязычную страну, там я разговариваю, он молчит. А в англоязычных, к сожалению, я молчу.
Синдеева: А в Испании, в которой вы часто проводите время?
Лазарева: А мы учим испанский.
Синдеева: А второе образование — это Кировский институт культуры, и Таня — дирижёр.
Лазарева: Была бы, да, зачем-то.
Синдеева: А ты хоть сколько-то работала вообще? Вот почему ты пошла на дирижера? Я понимаю, ты пошла в институт культуры, не знаю, петь, танцевать, на актерское мастерство. Почему дирижёр-то?
Лазарева: Я поступила на факультет массовых праздников, как многие. Знаешь такой?
Синдеева: Да, да, я тоже туда хотела.
Лазарева: Режиссер массовых праздников — вот так это называлось. Но потом я как-то познакомилась с одной приятной девкой из Калининграда. Она говорит: «Да ладно, что ты там, пошли». И я, представляешь, не умея играть на саксофоне, 4 года проучилась по классу саксофона.
Синдеева: Сейчас сможешь?
Лазарева: Нет, это вот врать не буду.
Синдеева: А еще Таня с 8 класса пела в группе «Амиго», группа политической песни. Спой что-нибудь оттуда, пожалуйста, прям сейчас.
Лазарева: Я готова оттуда, не поверишь, все, что мы пели, это был конец 80-ых. Это была Перестройка.
Синдеева: Вот какие песни?
Лазарева: Это были песни — «Время думать», например, название.
Синдеева: Давай, спой какую-нибудь свою самую любимую.
Лазарева: Слушай, со словами у меня большая проблема.
Синдеева: Ля-ля вспомни.
Лазарева: Ля-ля? Нет, там главное было именно в текстах, понимаешь.
Синдеева: Хорошо, вы же наверняка пели какие-то испанские вот эти песни.
Лазарева: Испанские мы пели сначала. Сначала была группа, которая действительно поддерживала борьбу с империализмом за границей. Знаешь, там всякие угнетенные народы, Чили там. Черт, я уж не помню, какие страны. И мы боролись как бы с империализмом. Когда мы поняли, что нам вдруг открыли глаза, что у нас тоже есть некоторые проблемы. Там были все студенты Новосибирского университета. Я была единственной школьницей, меня родители туда в 8 классе засунули. Я тогда это, конечно, не ценила, но мне было дико интересно. Потому что это были взрослые люди, я так хорошо влилась в этот коллектив, мне стало абсолютно неинтересно учиться в школе. Это были интересные всякие поездки.
Синдеева: Поэтому ты не закончила? (смеется)
Лазарева: Школу я закончила. Начались какие-то поездки, гастроли по стране, причем, в такой очень хорошей, как бы сейчас сказали, в позитивной компании. Такого слова тогда не было. И это были очень ответственные люди, они за меня переживали. В общем, я так сформировалась политически как-то, видимо.
Я когда сегодня читала с утра, знаешь, у меня Винокуров, он говорит: «Ты обрати внимание на биографию Тани». Я читаю: «Амиго», группа.
Лазарева: Послужной список. Так, подожди, и что это изменило тебе в моем понимании меня?
Синдеева: Просто, знаешь, я этого не знала. Казалось, мы столько лет друг друга знаем вроде бы. Знаю Новосибирск, вашу историю с Мишей, КВН, всякие юмористические программы, О.С.П.-студия. А вот про это я ничего не знала. Поэтому меня это очень порадовало. Смотри, вот у тебя вся карьера твоя творческая, она на протяжении многих лет была связана с юмором — и КВН, и приглашение Акопова в Москву. А как было? Вы как с Александром Акоповым познакомились? Он тебя увидел в КВН?
Лазарева: Да, он же был возле КВН. Он же, по-моему, был редактором. Как-то много мы все тусовались, и все подружились. Потом он когда начал делать «Деловую Россию», по-моему, это была какая-то, не «Открытая» точно. Он начал делать эту свою мечту, которую потом еще много лет он пытался осуществить, это Saturday Night show. Мы до того, как вышли в эфир с программой раз в неделю, она была первая, мы, наверное, года 1,5 сидели и снимали, пытались, писали.
Синдеева: Он платил вам зарплату?
Лазарева: Да, он платил нам зарплату, он снимал нам квартиры. Это было 25, по-моему, квнщиков. Я была одна, по-моему, женщина — из КВН я имею в виду. Но когда я уезжала из Новосибирска, мне было 28 лет.
Синдеева: У тебя уже был старший сын?
Лазарева: Нет, нет. Я его в Москве уже родила, в 29 я его родила.
Синдеева: Не очень молодая.
Лазарева: Я? Я не молодая, да, мне 50 будет через год.
Синдеева: Обалдеть. Я тоже, кстати, не обратила внимания на год рождения. Сколько всего узнали.
Лазарева: Вот, когда я уезжала из академгородка, я была уверена, что это на годик — и вернусь обратно. То есть у меня даже мысли не было, что вот так можно взять...
Синдеева: То есть, не было вот этой мечты — уехать в Москву, как все мы хотели?
Лазарева: Я ее не связывала с этим. Я не думала об этом, правда, что я приеду вот так, осяду на столько здесь. Потому что с КВНом у меня, по крайней мере, такого не получилось. Перед этим же был КВН, это была вершина для всех тогда, больше же ничего не было, юмористических же не было передач. Был «Осторожно модерн», «Веселые ребята», «Оба-на». А так больше ничего не было. Поэтому раз в неделю была такая история, которая рождалась в муках, и очень быстро умерла. Потому что мы все разругались, разошлись. Мы ушли от Акопова, часть осталась, продолжала делать раз в неделю уже без нашего присутствия.
Это формат совершенно не тяжелейший, он, во-первых, очень дорогой, и в этом все. Потому что сейчас у нас дорогих форматов просто нет, их особо так-то и не было, понимаешь. Они есть дорогие форматы, в которых меньше надо вкладов. То есть, у тебя есть формат, ты его берешь, покупаешь «Голос» какой-нибудь. Да, он дорогой, но тут все понятно.
Синдеева: Да, но здесь же юмористические головы ты не купишь.
Лазарева: А здесь нужно очень много авторов. Много работы, которая вот такая собирает все это. Безусловно, Первый канал — единственный канал, который мог это все. Кстати, Акопов потом еще вместе с нами пытался сделать аналог Saturday Night show на РТР, когда он работал продюсером.
Синдеева: Это не тогда, когда с Угольниковым?
Лазарева: Нет, Угольников был раньше. Это было, когда уже была О.С.П-студия. И мы это делали на «России», несколько выпусков. Когда у нас был один сквозной герой, звезда, которая приходила и учавствовала в разных скетчах. Все это снималось живьем. То есть это абсолютная калька была Saturday Night Live. Но она не пошла у нас.
Синдеева: Все было связано с юмором — О.С.П., и вообще была «Калоша» наша. Это один из прекрасных периодов в моей жизни, эта «Калоша». Это слезы, боль, успех, победы, гордость, это что-то необыкновенное было.
Лазарева: Да, это уникальная вещь была. Посмотри, приходили же люди, рвались туда все, просто сливки общества туда приходили.
Синдеева: Зачем я занялась телеканалом Дождь, сейчас продолжала бы, может, делать «Калошу».
Лазарева: Не знаю, не уверена.
Синдеева: Есть ли место юмору сейчас? Вот «Серебряный дождь» последнюю «Калошу» сделали в том году. Я так понимаю, что они пока не планируют больше делать. И я задаю себе вопрос: «Я сейчас бы стала делать «Калошу»?». Ты бы сейчас начала бы что-нибудь такое юмористическое делать сейчас?
Лазарева: Видишь ли, это не просто юмористический был… Юмористического сейчас очень много на телевидении, ты, наверное, так же не смотришь, как и я.
Синдеева: Наверное, остро актуального.
Лазарева: Именно актуального. Естественно, это невозможно сейчас. Поэтому, собственно, и нет ничего живого на телевидении сейчас. Что касается «Калоши», то даже предпоследняя, которая была, она уже была просто на грани, понимаешь. Нас же всех очень хорошо научил, за последние годы, что мы можем делать, а что мы не можем делать. Чем дальше — тем больше нас будут этому учить. И мы прекрасно этому учимся все.
Синдеева: Я думаю, это был 2006-2007год или 2005-2006. Я просто помню, уже тогда, когда мы сделали очень смелой «Калошу», когда у нас вообще не было внутреннего барьера, чего можно, чего нельзя. Тогда мы уже пришли к политической «Калоше». Потому что туда, опять же, пришел зритель. Уже никого не интересовал шоу-бизнес. И тогда, ты помнишь эту ситуацию, когда прекрасно написанная песня: «Все мы уехали в Петербург, а попали в Ленинград». Потрясающий был текст, помню, предложили ее спеть Макаревичу, еще кому-то, и тогда все отказались. Ты просто это забыла. Отказались все артисты петь эту песню, потому что она уже тогда носила достаточно такой острый политический окрас, несмотря на то, что текст был не очень острым. Но сама формулировка, как мы оказались все из Петербурга в Ленинграде. У меня совершенная истерика, потому что это был хит этой «Калоши», его нельзя было не давать. Я тогда помню, я звоню тебе, Фомину, говорю: «Ребята, петь будете вы». Но с тобой было все понятно, потому что ты прекрасно поешь, Фомин поет не так прекрасно.
Лазарева: Но мы его заставили.
Синдеева: Но мы заставили, помню, это, правда, был хит.
Лазарева: Мы его заставили не потому, что он боялся или сопротивлялся. Он боялся петь.
Синдеева: Боялся петь, потому что он иногда мимо нот. Я помню, это была первая ласточка, когда люди, которые любили «Калошу», которые все на нее ходили, вдруг сказали: «Нет, вы знаете, мы не будем это петь». Для меня это было, хотя тогда еще ничего не предвещало всего того, что мы получили сейчас.
Лазарева: Вот видишь, ты сама отвечаешь на свой вопрос. Сейчас это тем более невозможно, к сожалению, и более того, сейчас еще все усугубляется этими всеми национальными вопросами, вероисповедальными вопросами. Я не знаю, это такой нарыв, который должен, конечно, разорваться.
Синдеева: А ты вот как считаешь, он прорвется? Как прорвется?
Лазарева: Не знаю как. Я считаю, что, естественно, так это невозможно. То, до чего сейчас доведены люди в своем противостоянии, даже агрессии…
Синдеева: Внутри одного социума. Вот ты написала очень хороший пост на смерть Немцова, такой, он был не про Борю, а про нас: «Ребята, может быть, давайте как-то встряхнёмся, может быть, это хотя бы нас как-то?...».
Лазарева: В общем, да.
Синдеева: Ничего же не происходит.
Лазарева: Ничего не происходит.
Синдеева: Все продолжают дальше ругаться. У меня была Чулпан в программе, и мы обсуждали с ней вот этот совершенное неприятие вообще к какому-то компромиссу у человека. Нежелание понять, почему человек пошел на этот компромисс, почему он это делает. И, походя, взять в фейсбуке написать, пнуть ножкой человека, который что-то пытается сделать — это стало таким общим местом.
Лазарева: Но, ты знаешь, я все-таки тоже иногда падаю в эту бездну паники и отчаяния, ужаса. Но я понимаю, что на самом деле расслоение очень велико, но оно есть. То есть, есть люди, которые упали в эту бездну и просто оттуда тянут тебя снизу, затаскивая к себе. Но есть, с другой стороны, люди, которые, наоборот, и их тоже очень много. Это очень узкая прослойка, это те самые национал-предатели, которые не патриоты, которые все-таки, наоборот, становятся еще более толерантными. Понимаешь, еще больше думают о том, как им поступить. Стараются делать еще больше каких-то важных вещей важных и нужных. То есть, эта паника, она, конечно, иногда накрывает тебя.
Синдеева: Нет, она даже не паника.
Лазарева: Отчаяние.
Синдеева: Отчаяние какое-то. Ну ребята, давайте мы все встряхнемся, давайте друг друга как-то беречь, давайте друг другу помогать. Очень сложно, очень, все сложно, понимаешь — экономическая ситуация сложная, эмоциональная ситуация. Отсутствие завтрашнего дня, отсутствие веры во что-то прекрасное, понимаешь.
Лазарева: В счастливый конец.
Синдеева: Я со всеми своими гостями, конечно, не могу обойти вопрос о желании уехать. Потому что это стало так часто обсуждаться, и мы видим, какое количество уезжает, и если раньше мне казалось, что это люди уезжают какие-то, вот я их знаю, но они как-то... То сейчас у меня уже появились близкие люди, которые принимают решение уехать. Успешные, созидательные, которые очень полезны обществу. Они говорят: «Послушай, ну в конце концов, жизнь одна, пусть мои дети ходят в школу и не бояться туда ходить. Не боятся, что их там обзовут, не знаю, национал-предателями».
Лазарева: Послушай, тут на самом деле, то же самое, ты задаешь всем этот вопрос, я тоже им всем тот же самый вопрос задаю. В этом нет ничего странного, ты все правильно объясняешь, что да, люди хотят своей жизни, что жизнь одна. Детям хочется не погружать их вот в этот ужас, потому что все-таки подсознательно ты понимаешь, что этот ужас закончится когда-нибудь. Нет смысла вот здесь вот сидеть и ждать. Но, понимаешь в чем дело, это не навсегда. У нас в подкорке отъезд лежит как нечто окончательное, страшное.
Сейчас совершенно другое время. Сейчас так и происходит, все люди, мир совершенно становятся открытым. Ты можешь жить где угодно, ты можешь иметь сколько угодно паспортов, ты можешь работать сколько угодно. Мир совершенно изменился, и это, наоборот, прекрасно. В этом нет ничего страшного, поверь мне.
Синдеева: Но твоей стране тяжело, и в этот момент уезжать. Наверное, плохо, что я записываю программу в один день, потому что тема, которая тебя сейчас беспокоит, ты ее со всеми гостями обсуждаешь. Мы когда говорили с Чулпан, я сказала, что я сегодня, когда готовилась к программам, я сегодня впервые ответила себе на этот вопрос. Очень пафосно звучит, но это именно то, что я почувствовала, что мне кажется, что сейчас, когда моя страна болеет, а она болеет, я не имею права уехать. Притом, что я точно никого не осуждаю, я считаю, что если у человека есть такая возможность, если он может интегрироваться, если он видит себе там какое-то развитие, понимаешь, что он там не будет влачить жалкое существование, то, конечно, надо пробовать, и это вполне для кого-то, может быть, путь. Для меня, я вдруг поняла, что я не могу. Ну как я брошу больного?
Лазарева: Очень хорошо. Мы сейчас с тобой говорим где? Здесь. На Бали мы уехали куда-то? Нет.
Синдеева: Нет.
Лазарева: Так вот, когда мы уедем, тогда и поговорим. Понимаешь? Мы этого пока не делаем. Я с тобой абсолютно согласна, это подло для меня, я тоже никого не осуждаю. Сейчас для меня это огромный поступок, несмотря на то, что я тебе сейчас говорила, что это открытость. Открытость — как домино. Конечно, в ситуации, когда здесь проблема, и ты говоришь — устала, это предательство. Поэтому я пока еще здесь, но здесь нужно не снимать с весов такие понятия, как безопасность вообще. Потому что после смерти Бори и после отсутствия реакции общества на это, потому что это все пропустили и дальше пошли. Вот тут я уже не могу сказать, что я не уеду. Потому что у меня трое детей, у тебя тоже.
Синдеева: Двое. А теперь вернемся к началу программы, как я хотела ее начать. Поговорим про созидание. Созидание как созидание, и как фонд «Созидание», где ты и я являемся попечителями. Но из-за всех наших сокращений и ужимок мы социальные проекты сейчас поприжали. Поэтому я решила, что внутри программы я буду говорить с людьми про их опыт, про то, что делают фонды, чтобы не только это популяризировать, но и чтобы это реально приносило какую-то пользу. Мы сейчас с тобой будем беседовать, у нас будет висеть строчка, куда можно обратиться, как помочь фонду. Расскажи, пожалуйста, про фонд «Созидание», потому что так получилось, что, несмотря на то, что я с этим фондом уже лет 14 рядом, вместе, и не только как попечитель, но и как человек, который в свое время с помощью фонда «Созидание» Лены Смирновой смог после беслановской трагедии решить, как адресно помочь этим детям. Но это отдельный разговор, не для этой передачи. Тогда мы познакомились с Леной Смирновой, человеком совершенно потрясающим, который всю свою жизнь, с одной стороны, отдала этому фонду, с другой стороны — умудряется усыновлять, удочерять детей и своих рожать. Поэтому Тань, расскажи, что сейчас делает фонд. На чем он сфокусирован? Сейчас мы используем это время как рекламу и продвижение нашего фонда.
Лазарева: Там еще появился СМС-номер короткий, его надо будет написать внизу. Потому что самая показательная штука — это появление в фонде «Созидание» СМС-короткого номера, который вы можете увидеть и прислать на него деньги. Почему я считаю это показательным? Потому что много лет у фонда его не было. Потому что Смирнова боролась за то, чтобы она не могла отдавать 50% денег на мобильную кампанию. Я ей говорила: «Лена, почему так, давай сделаем». Она мне: «Нет, я не буду. Потому что они не имеют права». Вот у нас, наконец-то, появился такой номер, я уже не знаю, какими правдами и неправдами, и мы отдаем с любой суммы всего 5 рублей. Это основная правда про этот фонд. Там все так. Там какое-то количество сотрудников небольшое, 4-5-6 человек, им всем оплачивают зарплату попечители. Все деньги, которые приходят в фонд. Фонд, чтобы люди понимали…
Синдеева: Так как у меня была программа с Чулпан, мы много говорили тоже про фонд, говорили про «Подари жизнь», про все, с чем сталкивается и понятно, что «Подари жизнь» — это государство. Фонд «Созидание» — это небольшой фонд, но очень точечный. Основное — что он делает?
Лазарева: По сравнению с большими, сейчас очень стал известен «Подари жизнь», «Вера» сейчас очень хорошо идет, как бы поднимается, есть еще большие фонды, мы все время об этом говорим, что нам тоже можно было уже давно стать такими уау, но мы этого очень боимся.
Начинался этот фонд с очень маленькой программы помощи людям, имеющим социальные проблемы, малоимущие, малобюджетные, пошли какие-то погорельцы, потом пошли обращения врачебные — помочь. Потом открылась одна программа, вторая, потом пошли медицинские программы: помощь «хрустальным» детям, проблемы по челюстно-лицевой хирургии. Вот с этой программой я пришла в фонд и стала попечителем, и программа работает.
Она заключается в чем? Дети, от которых отказываются в роддоме по причине того, что у них какая-то челюстно-лицевая врожденная травма: заячья губа, волчья пасть, которые вполне легко оперируются. От них родители отказываются. Они попадают в детский дом, и их никто никогда не усыновит. Более того, детские дома часто их скрывают от фондов, таких как наш, например, приезжает и говорит: «Дайте нам ребенка, мы его прооперируем, потому что у нас есть такая программа, у нас есть специалисты, у нас есть деньги под нее». Они говорят: «Нет, у нас таких детей нет». Потому что они на них получают немножечко больше дотаций. Им невыгодно их отдавать.
Но с тех пор, как существует эта программа, я все время забываю спросить цифры. Ну то есть, короче, там операция вообще недорогая. Она несколько тысяч рублей, ее просто нужно сделать до пубертатного периода в маленьком возрасте и еще там повторить где-то — все. И у тебя ребенок с сохранным интеллектом, нормальный, и его усыновляют. Еще существуют в фонде таких программ порядка 20-ти.
Синдеева: Что меня подкупает в сотрудничестве с этим фондом - это такая ручная, ежедневная работа, когда сами упаковывают посылки. Мы что делаем: мы собираем вещи, одежду, скопом привозим в фонд, я сейчас не про нас…
Лазарева: Я завтра буду вести благотворительный аукцион. Просто я к тому, что я тоже чем могу. У меня денег сейчас немного, поэтому я как-то так…
Синдеева: Да, поэтому кто-то чем-то, но я сейчас говорю, что вот мы — не в смысле мы, попечители, а вообще люди — приносят одежду, книжки. И в фонде сидят люди, приходят волонтеры, приходит Таня со своими детьми. Собирают эти посылки, которые отправляются в семьи. Эти семьи потом отвечают, пишут письма, на эти письма фонд опять отвечает. Это, мне кажется, очень крутая работа. Потому что она не только связана с возможностью финансовой помощи — кого-то вылечить и сделать операцию, а дать кусочек тепла этому ребенку, который в детском доме…
Лазарева: Дать возможность помогать людям, я сейчас неслучайно сказала, что я сейчас не хожу собирать посылки, потому что я считаю, что я могу сделать своим лицом гораздо больше для фонда. А людей, которые готовы приходить на выходные собирать посылки, становится так много, что лучше пусть они приходят на мое место, там это делают, потому что им это доставляет огромное удовольствие. Там просто такие цифры, если зайти на сайт фонда, что 15-14 лет назад, в каком году он возник, это было типа там 100 посылок в год. Мы отправили посылки — это просто картонный почтовый ящик, ты отправляешь его семье, там по списку лежит то, что семье нужно. Сейчас они этих посылок собирают 200 штук за выходные. И отправляются они, и отправляются.
А там уже — это же сарафанное радио. Там люди сначала начинают тихо завидовать, что им что-то кто-то присылает, потом спрашивают: че это, как это? И пишут письма в фонд. И тратят на это свое время, объясняют. Не просто: пришлите мне новых калош и побольше, а говорят, что у нас вот такая ситуация и описывают. То есть это взаимосвязь. Это не просто для галочки. Это не для нас и не для них. Это реально взаимосвязь, которая сейчас людям очень нужна. Та самая дружеская какая-то помощь.
Синдеева: Плюс есть еще программа грантов для талантливых детей из малообеспеченных семей. Любой человек просто может выбрать ребенка адресно, все известно про этого ребенка, и оплачивать…
Лазарева: Да, 46 тысяч, по-моему, в год. И причем ты не обязан за этим следить, ты просто приносишь эту сумму, а фонд, как тогда с Бесланом, в течение года отправляет каждый месяц этому ребенку. В конце года он спрашивает с него: «Как ты провел год, чему ты научился, какие у тебя оценки? Пришли, пожалуйста, как о тебе отзываются учителя». Это просто дает возможность ребенку учиться и получать знания и как-то хотя бы найти социальный лифт, которого сейчас нет ни у кого в этой стране. Только телевидение.
Синдеева: Скажи, как изменилось, как тебе кажется, на фоне кризиса и экономического, и политического, что происходит с благотворительностью? Увеличилось количество волонтеров 100%, мы это наблюдаем. У людей возникает потребность просто для хороших дел. Я это тоже вижу.
Лазарева: Понимаешь, когда люди увеличиваются, денег уменьшается, но при этом увеличивается наш опыт и наше, как я придумала, «у нас есть 1001 способ, как вам с радостью и удовольствием расстаться со своими деньгами». Именно с радостью, удовольствием и удовлетворением. Это мы тоже все осваиваем. С другой стороны, к сожалению, все больше и больше людей обращаются в фонд. Уже просто зашкаливает. Помощи никакой, фонды тоже уже не справляются. Потому что на них тоже очень большой был гнет. Эти НКО, всем еще нужно постоянно оправдываться, ждать проверок, смотреть, чтобы, не дай Бог, ты ничего не нарушил, потому что даже если ты посылаешь какие-то там вещи, это все могут прийти и сказать: «Так, че это у вас тут? Вы продукты посылаете? Вы что, офигели? Закрыть к чертовой матери». Это я сейчас, кстати, зря сказала.
Ситуация — она сейчас, конечно, ее нельзя как-то сейчас с кризисом взять и сказать… я не возьмусь сказать, что денег стало меньше. У нас постоянно какие-то проходят акции, мы постоянно проводим какие-то мелкие. То есть ищутся формы, в этом смысле фонд очень подвижный, живой — именно потому, что он такой маленький. Ты понимаешь, что пока эта машина раскачается… И поэтому я не знаю, что лучше: большое сотрудничество с Первым каналом или…
Синдеева: Хорошо все в данном случае. Ты же сама говоришь, что спроса сейчас больше, чем предложения. Он всегда был больше, но сейчас для этого есть объективные факторы.
Лазарева: Тем не менее, очень много людей хотят помочь. И даже все эти номера короткие на СМС, это всегда все принимается с особой благодарностью, когда появляются новые какие-то люди. И они появляются постоянно.
Синдеева: Я надеюсь, что наша программа тоже этому поможет, я так понимаю, что на сайт фонда можно зайти, там есть все эти программы, выбрать для себя.
Лазарева: Можно мне в фейсбук смело писать.
Синдеева: Мы как-то затронули настроение, которое есть. Чем ты себя питаешь, чтобы совсем не уйти в это разочарование, в апатию или, наоборот, в агрессию? Мы все сейчас ищем какие-то точки опоры.
Лазарева: Я не буду скрывать, естественно, у меня есть моменты какого-то, у меня и у Миши, какой-то совершенно жуткой апатии, эмоциональных ям. Но на самом деле находиться на людях, находиться в компании. То есть в это время сидеть дома вдвоем и сосать лапу — это ужасно. Этого нельзя делать категорически, надо заставлять себя выходить, общаться, в меру выпивать. Мы тут было с ним совсем бросили пить — это невозможно.
Синдеева: Сколько вы продержались?
Лазарева: Полгода.
Синдеева: Вообще не пили?
Лазарева: Вообще.
Синдеева: Крутые.
Лазарева: Просто именно какие-то веселые компании интересных людей. Всем трудно и, как ни странно, все-таки, возвращаясь к благотворительности. Все-таки, когда я вот я сейчас с тобой поговорила, поддержала тебя, ты там пожаловалась на что-то, я сказала: «Ладно, брось ты, все нормально», и сам как-то этим заряжаешься. Это как американская улыбка, когда нам всем говорили, что они типа улыбаются, и ты им не верь. Нет, ты знаешь, они все улыбаются по-настоящему. Так что и вы улыбайтесь, и к вам все прилипнет.
Синдеева: А как вы с Мишей столько времени вместе? Очень много лет и оба яркие…
Лазарева: Мы с ним стали жить, нам было уже по 33 года. Это был очень осознанный выбор и очень долгий. Кризисы бывают, и до сих пор бывают. Я думаю, что еще будут. Как думаешь, 50 лет — это возраст…
Синдеева: Кто в вашем тандеме, ну всегда есть тот, кто делает первый шаг.
Лазарева: Не знаю, правда, не могу сказать, часто задают такие вопросы. Мы ржем с Агутиными, что мы остались пары.
Синдеева: Почему, есть еще Алла Борисовна с Галкиным.
Лазарева: Алла Борисовна переменчива, она то с одним, то с другим.
Синдеева: Но с Галкиным она много лет...
Лазарева: И детей нарожали. Поэтому мы с ним приняли в какой-то момент, даже не знаю, когда это было в очередной какой-то кризис ужасный, когда мы собирались уже расходиться, такие тоже бывают моменты. Мы просто с ним как-то это обсудили, поговорили, и сказали друг другу, что нет уж, будем до доски. Давай уж будем как-то стараться и будем вместе, ну, правда, это все глупо. И потом, я говорю, мне было 32, ему 33, мы уже были понимающие все.
Синдеева: А что делает старший сын Степа?
Лазарева: Старший сын Степан, к сожалению, как сын родителей, которые отправляют своих детей работать в те места, где они сами работают. Мы, к сожалению, в «Газпроме» не работаем, и мы не Сечины, поэтому Степан у нас работает, но очень хорошо работает администратором на телевидении. Он не на телеканале, он болтается по всяким проектам. Я его взяла в свое время на программу «Это мой ребенок», ему просто было делать нечего, и меня ужасно бесило, что он ничего не делает летом. И я говорю: «Пойди, посиди хотя бы». Просила его взять бесплатно, пусть побегает посмотрит, была уверена, что он будет сидеть, как многие администраторы делают. Он забегал, ему стало интересно. Он оказался какой-то дико общительный и веселый парень, его все обожают, в отличие от нас с Михаилом, и у него даже есть некий карьерный рост. Он был на побегушках, теперь у него есть даже какие-то знания. Так что, если что, будем рады …
Синдеева: Я не могу не поговорить с тобой про современное телевидение. А если бы тебя вдруг позвали бы работать на канал ВГТРК и делать программу «Это мой ребенок».
Лазарева: Программу «Это мой ребенок» я могу делать на любом канале. Я бы с удовольствием ее делала на канале ВГТРК, потому что это очень хорошая, честная программа про внимание родителей к своим детям. Но, во-первых, этого не происходит и не произойдет, я думаю, потому что канал Disney за эту программу держится очень крепко, там цифры просто летят. Меня стали узнавать дети на улицах так, что я уже хожу… Раньше я от взрослых пряталась, теперь я смотрю в районе колен чтобы не было детей, потому что они хватают меня за ногу, кричат: «Тетя Таня!». В общем, какой-то ренессанс у меня пошел.
Но то, что происходит сейчас на телевидении, это ужасно, и я бы не хотела работать там сейчас, вообще быть к этому причастной, вот честное слово. Канал Disney меня в этом абсолютно устраивает, потому что это канал, который действительно осознанно подходит к пониманию того, что тебя смотрят дети. А то, что я в фейсбуке увидела, я просто умерла. Я не смотрю телевизор. Антонина, мы когда приезжаем на дачу на выходных, все, что она может смотреть, она, правда, уже ненавидит эту программу «Это мой ребенок» внутренне, но она ее смотрит. И максимум она какие-то «Пельмени» смотрит на СТС, ей нравится этот юмор. Есть и взрослый юмор, она что-то недопонимает, что-то она у меня спросит. Я скажу: «Ну, слушай, это не очень хорошие штуки, они над этим смеются, но это не очень хорошо». То есть я свое отношение ей даю.
Когда СТС делал эту программу, и я увидела какую-то: «Осторожно: дети», посмотрела ее за общим завтраком в телевизоре вместе с Тосей, я просто дождалась, пока она поела, сказала: «Быстро уходим отсюда», потому что это просто разврат детей, куда смотрит Мизулина — я не знаю. Потому что это развращение детей, когда там, знаешь, какие-то, когда дети дают человеку в пионерском лагере взятку деньгами, чтобы он позвонил родителям и сказал: «Дети себя плохо ведут, забирайте их». И все такие: «Оп, как весело» и гогот за кадром. Я называю это развратом. Я написала об этом Муругову и Кикичеву, продюсерам этого шоу. Я специально посмотрела титры. У него у самого дети, ну как так можно? Или там: стоит мальчик, я клянусь, посмотрела 5 минут, я не могу говорить, может там есть офигенные глубокие сюжеты с юмором для детей, но нельзя детям показывать то, что мальчик своему дедушке за его спиной говорит: «Пока, дедушка». Да я убила бы просто своего ребенка за такое. А это показывают как норму, как пример. Это просто свинство какое-то.
Синдеева: Как ты думаешь, что произойдет с этим поколением, которое сейчас питается этим телевидением?
Лазарева: Это ужасно, оно уже не произойдет, оно уже все произошло, вот тебе результат. Эти 85% — это та самая расслойка, которая просто тупо смотрела телевизор и жрала. И которая все-таки читала книги и шла к какой-то работе над собой длительной и тяжелой.
Синдеева: Сейчас тебя уничтожит зритель за такое жесткое разделение.
Лазарева: Меня зрители уничтожают уже так много, я уже немолода, мне 50 лет. Я имею право на свое мнение.
Синдеева: Ну сейчас вообще сложно смеяться…
Лазаева: Но кстати. Все равно нужно иногда.
Синдеева: Радио. На «Серебряном дожде» вы уже несколько месяцев. И у вас это первый радийный опыт, мне кажется. Несмотря на то, что вы как-то все время в медийном поле. Чем оно отличается от телевизионного, насколько вы себя там нашли, почувствовали себя как в своей тарелке? Утренние подъемы, это же искать информацию.
Лазарева: На самом деле мы очень благодарны Савицкому, что он нас позвал на радио, потому что вообще сидеть без работы, сидеть тухло, хотя у меня куча всяких занятий, я там сижу, у меня времени просто ни на что не хватает. Какие-то общественные обязанности и т.д. Но это ощущение, которое ты имеешь от общения с людьми, отдача, тем более, это прямой эфир, это просто мечта, сказка. Это, конечно, очень нужно. Хотя это трудно. Ты спрашиваешь: нашли ли мы себя там? Нет. Пока нет. Я так считаю. Потому что мы вообще туда пришли изначально с таким: а, фигня, подумаешь, я что, на радио не смогу? И оказалось, одно дело — когда ты приходишь и отвечаешь на твои подготовленные вопросы, и там тебя несет, и ты готов разговаривать, и другое дело — когда ты свою позицию без всяких вопросов в течение 4 часов должен достаточно авторитарно высказывать. Мне это вообще неприемлемо. И мы с Мишей такие. Мы так боимся себя. Вот как я с тобой разговариваю: ты мне задаешь вопрос, я готова тебе на него отвечать, но вот так вот сесть перед микрофоном и сказать: «Так, знаете что, я вчера посмотрела канал СТС, это ужасно». И так говорить полчаса на эту тему я, как выяснилось, не могу. Мы до сих пор еще как-то нащупываем что-то. Формата толком никакого нет.
Синдеева: Но эфир меняется в лучшую сторону. Первые эфиры были сложными, это чувствовалось. Тем более, что ты не можешь сделать тестовый эфир на радио. То есть ты никогда не проверишь, пока не начнешь работать в прямом эфире. Поэтому чувствовалось, как вы это щупаете, и нерв этот, а сейчас — тьфу-тьфу, раскочегарилось.
Лазарева: Сейчас хоть ругаться перестали, а то просто вечером, утром. Мы перестали это делать, потому что это был действительно такой нерв. Мы ругались до, во время, после эфира и накануне. Интересно это было со стороны, но мы же это делаем честно.
Синдеева: У меня был еще один вопрос, который… сейчас мы выпали из этого контекста, но если вернуться к политической нашей жизни, нет ли у тебя такого ощущения, как у меня, вдруг оно у тебя похоже, что сейчас время, мне кажется, политики должны прийти, такой политик мудрый, политик совести, не политик-мачо, сильный, не политик-интеллигент, ботаник, умница…
Лазарева: Женщина.
Синдеева: Вот. У меня есть вопрос: а как ты насчет президента-женщины?
Лазарева: Я только «за». Это правильно. Сейчас время сердобольности, сочувствия…
Синдеева: У меня Хакамада была в эфире, мы с ней прямо это обсуждали. Мы брали с ней всякие разные образы женщин. И она мне вначале тоже сказала: «Да нет, все эти женщины, посмотри, это мужики в юбках». Но потом я сказала: «Ну ок, они все с яйцами, прошу прощения, но давай попробуем представить каждую из них в ситуации войны. Вот переругаются все, но не допустят, как-то так, глобально. Все равно материнская солидарность». И она сразу согласилась. Ты тоже согласна. Ищем президента -женщину, да?
Лазарева: Да. Но это длительный процесс. Над этим надо работать и выращивать это все. А не ждать, что если не Путин, то кто? Если не Путин, то женщина.
Синдеева: Спасибо тебе, Татьяна Лазарева.