Журналист Марианна Максимовская в гостях у Натальи Синдеевой – о современной журналистике, закрытии «Недели», новой работе и расколе в российском обществе.
Синдеева: Так получилось, что мы фактически будем с тобой итожить год. Год был непростой и сложный и для тебя, и для всех нас, и для страны, и для телеканала Дождь. Конечно, я не могу не начать с болевой точки для всех, не только для тебя, но и для нас, как для твоих коллег, для зрителей. Это, конечно, закрытие проекта, у которого огромное количество зрителей, 13 ТЭФИ у программы, 8 твоих личных. Вот эта история, которая длилась столько лет, она завершилась. Вот такой уже интернет-мем, что это все звенья гребанной цепи.
Максимовская: Это не так.
Синдеева: Скажи, как ты узнала о закрытии программы? И готова ли ты была вообще к этому?
Максимовская: Наташа, у нас такая специфическая была ситуация. Во-первых, мы очень долго были в эфире – 11 лет. И были в эфире в каком-то смысле вопреки ситуации, может, даже в профессии. Честно говоря, в какой-то момент я устала отвечать на эти все вопросы.
Синдеева: Почему вас еще не закрыли?
Максимовская: Почему не закрыли, а как так, как вы встроены? Я все время пыталась искать какие-то оригинальные варианты ответа, потом просто плюнула и стала одну формулировку какую-то все время проговаривать. И, в общем, понятно, у нас в принципе было какое-то особое положение в каком-то смысле на рынке, хотя мы ни разу не были оппозиционной программой, мы не были партийной программой.
Синдеева: А сейчас не надо быть оппозиционной, сейчас надо быть как минимум адекватной.
Максимовская: Я очень не люблю партийную журналистику, это не моя совсем история. В общем, мы максимально честно делали свое дело, без какого-то особого героизма. Вообще 11 лет для любой программы – это очень большой срок. В определенных политических или профессиональных условиях тем более. Это, правда, много. «Неделя» - это программа-долгожитель. Конечно, мы понимали, что мы рано или поздно закроемся, конечно, будем очень ностальгировать, потому что мы все коллеги, друзья. Я с большей частью людей, с которыми мы делали программу «Неделя», работаю даже не 11 лет, а 18, еще с того старого НТВ. Ну понятно, мы уже родственниками стали за эти годы. Это все очевидно. Но наступает момент, когда ты принимаешь то или иное решение.
Синдеева: Но это же не твое все-таки было решение.
Максимовская: Почему? Это было и мое решение тоже.
Синдеева: Ну как? Оно чем было обосновано?
Максимовская: Мне стало очень сложно работать и чувствовать свою аудиторию. Да, конечно, прежде всего, из-за того, что происходило на Украине. Поляризация общества нашего российского достигла такого масштаба, что практически любое слово, сказанное мной и моими коллегами, воспринималось, в общем можно сказать, неадекватно. Я всегда любила и старалась придерживаться журналистики факта. Хоть у меня авторская программа, но журналистика мнений – это немножко не мое. Мне было очень сложно, когда я поняла, что формат авторской программы подразумевает местоимение «я», я не могла на компьютере набрать эту фразу подводки с местоимением личным «я»: я думаю, мне кажется, я взяла интервью. У меня все равно такая старая школа: мы поговорили, мы узнали, что… А вот это самая понятная, очевидная на самом деле журналистика факта в этих условиях поляризации общества, зрителя, аудитории стала практически невозможной. Когда происходит абсолютно глобальнейшее событие в стране, аудитория себя начинает вести следующим образом: например, я употребляла по отношению к ополчению в Донецке и Луганске термин «сепаратисты», потому что, вообще говоря, по словарю русского языка, эти воюющие люди – именно сепаратисты. Главные их требования – это отделение регионов от государства, к которому они принадлежат по всем законам. Абсолютно по всем нормам русского языка их по идее надо называть сепаратистами, причем, вооруженными сепаратистами. Потому что они могли быть, допустим, политической партией, просто требовать в парламенте, в Раде, где-то еще отделения и настаивать на этом, но они взяли в руки оружие. Вообще по нормам – вооруженные сепаратисты.
Я произношу словосочетание «вооруженные сепаратисты», одна часть аудитории говорит: «Она продалась властям, кому-то, их надо называть «террористы». Почему она не произнесла слово «террористы»? Как это вообще? Понятное дело, все с ними ясно». Другая часть аудитории говорит: «Как это возможно – ополченцев называть сепаратистами? Да это невозможно!». Это происходило изо дня в день, изо дня в день.
Синдеева: Но ты же знаешь, что ты делаешь, ты знаешь эти факты.
Максимовская: Это понятно, но это все равно очень сложная ситуация. Нет, дело не в том, что я спасовала перед этой ситуацией, но бывают такие моменты, когда имеет смысл передохнуть и честно сказать себе: «Я так не хочу. Ну не хочу. Я сейчас вот так не буду».
Синдеева: Но тебе же удавалось столько лет держать этот баланс.
Максимовская: Ситуация изменилась. Мы живем в совершенно новой ситуации. Все вокруг настолько изменилось, что мне показалось, что надо принимать какое-то абсолютно нелинейное решение. В том числе честнее намного закрыть программу, не искать какие-то варианты уговора всех частей аудитории, склеивания этой аудитории. Это невозможно практически. Я чувствую, что я не могу сейчас склеить аудиторию, ну не могу. Это невозможно в данной ситуации здесь и сейчас.
Синдеева: В данном случае это же не только задача твоя как журналиста склеивать – как раз информировать. Это же тоже такая ответственность.
Максимовская: Да, но мы говорим все-таки о том, что это большой, крупный федеральный канал с широкой, массовой аудиторией, которая какие-то вещи воспринимает буквально, которой в данной ситуации не нужны эти 50 оттенков серого, из которого на самом деле состоит наша жизнь. Ей нужны черные цвета и белые.
Синдеева: Тогда появляются распятые мальчики. С твоим уходом остаются распятые мальчики.
Максимовская: Нет прямо корреляции, потому что это параллельные вещи.
Синдеева: Почему все очень болезненно восприняли твой уход? Потому что ты оставалась именно на федеральном канале, который имеет огромный охват, последним островком, в конце концов, здравого смысла. Понимаешь?
Максимовская: Во-первых, я не соглашусь, что мы – такой островок здравого смысла.
Синдеева: Я сейчас говорю про федеральные эфиры.
Максимовская: Условно говоря, есть большая очень партия людей с определенными воззрениями политического свойства, с другими взглядами на профессию, с другими взглядами на то, как должна развиваться профессия. И я не буду отказывать им в праве так думать, хотя я могу придерживаться других профессиональных стандартов, возможно. Да, должна быть какая-то дискуссия внутри, прежде всего, профессионального сообщества. На данный момент она тоже невозможна по ряду причин, это бессмысленно. Я сейчас допустила в каком-то смысле ошибку.
Мы брали с Мишей Зыгарем, в том числе, интервью у Дмитрия Медведева, что мы делали уже четвертый раз подряд. В ходе этого разговора я завела эту дискуссию прям в прямом эфире, что мало показывают по федеральным каналам и вообще практически не говорят о ходе медицинской реформы, реформы здравоохранения, которая на самом деле, на мой взгляд, вовсе не реформа, а сокращение расходов под видом реформы. Мне лично кажется, как зрителю в данной ситуации, что катастрофически мало об этом говорят. И, сказав это, обращая это все к премьер-министру, я получила в результате ответ от своих коллег с федеральных каналов, которые стали спорить: а у меня было в эфире столько, а у меня – столько, у меня в эфире было два героя, а у меня сюжет был. И это очень неправильно, этого не должно быть. Находясь в одном телевизоре, нельзя допускать вот эти выяснения отношений, много было героев на эту тему или мало, и кто как с кем поступил. Это неправильно по многим этическим соображениям, как мне кажется.
Синдеева: Понятно, что тебе было сложно. Наверняка существовали внутренние всякие течения, при которых было очень сложно держать баланс, наверняка люди, с которыми ты работаешь, твои руководители, которые адекватные люди, мы их знаем давно, наверное, они тоже поставлены в сложные условия сейчас какого-то существования этого баланса. Наверное, проще иногда плюнуть, наступить на горло и от чего-то избавиться, что доставляет какие-то конфликты.
Максимовская: Нет, дело не в конфликте. Мне кажется просто, что надо стараться быть честным, прежде всего, просто честным перед своей аудиторией, перед собой.
Синдеева: Смотри, закончился сезон. Ну и что? Тебе позвонил Орджоникидзе или ты сама пошла к нему, думать про новый сезон, он сказал: «Все, давай закрывать», или как это было?
Максимовская: Да Бог с ним, Наташа. Как бы ни было.
Синдеева: Это все же люди, как-то же принималось решение, не просто же.
Максимовская: Как бы ни было, оно принято. Мне кажется, что это, правда, был единственный возможный честный вариант.
Синдеева: А с акционерами основными ты знакома? У тебя были когда-нибудь после ухода, после закрытия проекта встречи, разговоры? Вообще задавала ли ты вопросы?
Максимовская: Я ни разу за все годы не видела акционеров.
Синдеева: У нас просто все по-другому, у нас все близко, рядом, и акционер находится в зоне вытянутой руки.
Максимовская: Мы работали, знаете, как Кот Бегемот: «Сижу, починяю свой примус». Все эти годы, которые я провела в журналистике, а это уже достаточно долго, я сидела и починяла свой примус с большим удовольствием. Я делала совершенно конкретное дело.
Синдеева: Ты в одном интервью своем сказала: «Я люблю свою работу до чертиков».
Максимовская: Да, это правда.
Синдеева: Это такая эмоциональная фраза, столько лет до чертиков. Как ты сейчас без эфира уже полгода?
Максимовская: Кстати, я достаточно спокойно без эфира полгода. Я жду выхода на новую работу, мне очень интересно то, чем я буду заниматься. Нет, знаете, как принято считать, что ломки какие-то существуют после того, как ты выходишь из эфира, нет. Журналистика – дело всей мой жизни, это абсолютная правда. У меня в этом смысле такой прямой и простой путь с лет 13 или 14, какие-то школьные газеты.
Синдеева: И это все в один день захлопнулось!
Максимовская: Во-первых, не захлопнулось. Все эти годы, а потом телевидение, хотя я заканчивала газетное отделение, и вот потом столько лет на телевидении. Конечно же, это дело моей жизни, я – ремесленник, я хорошо знаю свое ремесло. Я всегда все делала своими руками, я не люблю, когда ты, допустим, берешь у кого-то интервью, а потом швыряешь кассету или флешку редактору и режиссерам монтажа, а сама уходишь куда-то.
Синдеева: Сама монтируешь все?
Максимовская: Да.
Синдеева: Черт, я ничего не монтирую. Но у нас практически все идет как лайф, поэтому монтировать не приходиться.
Максимовская: Это понятно, да. Но я все всегда сама, постпродакшн обязательно после первого эфира на Дальний Восток на Москву.
Синдеева: Почему ты до этого не была в Фейсбуке? Понятно, что сейчас это частью работы стало, так или иначе, понятно, что без этого невозможно. Когда я увидела приглашение от тебя в друзья, я думаю: подождите, что у Марианны не было Фейсбука. Хотя я тоже не самый активный пользователь.
Максимовская: Но мы были на тебя подписаны. Я рассказываю большую тайну, которую знали только близкие друзья.
Синдеева: Эксклюзив.
Максимовская: Абсолютно эксклюзив. Я рассказываю со всеми подробностями драматическими. Я на самом деле много лет в Фейсбуке, мой муж доверил мне самое святое, что есть сейчас у мужчины, - пароль от своего аккаунта.
Синдеева: Мой не дает мне.
Максимовская: Вот видишь, а вот мой дал. Мало того, я видела все сообщения, которые приходили к нему в мессенджер, то есть у него не оказалось ни единого секрета от меня. Он, конечно, мучился, хватался за голову. И я работала с Фейсбуком много лет, я читала всю ленту, он мне строго-настрого запретил лайкать от его имени что бы то ни было, запретил оставлять комментарии. Иногда я срывалась, иногда ставила лайк или даже что-то писала. Потом он начинал со своего телефона вступать сам в своем аккаунте в какую-то переписку, люди мало понимали, что происходит. А близкие знакомые иногда писали: «Вася, это ты?» или «Марианн, не ты ли это?». И в какой-то момент Фейсбук стал очень важным инструментом в работе, это правда. Но я не тратила времени, я ничего не писала, ничего не публиковала.
Синдеева: Может, не было времени в том числе.
Максимовская: Не было времени – раз. У меня был еженедельный блог такой телевизионный, где все общественно важное, что мне хотелось сообщить граду и миру, я сообщала. А постить котиков я пока не могу. Все реально важное, что мне хотелось сказать, абсолютно все это я проговаривала в программе «Неделя». И мое счастье профессиональное заключалось в том, что у меня не было раздвоения, когда я в эфире говорю одно, а думаю я совершенно другое и наконец-то, получив телефон в руки после эфира, я могу сказать там то, что я на самом деле думаю. Это очень чудовищно и неправильно. Вот у меня не было этой аберрации сознания, я все проговаривала в телеблоге.
Синдеева: У наших журналистов нет аберрация сознания, они, наверное, то, что думают в эфире, то, что пишут в Фейсбуке, похоже. Но соцсети помогают получать фидбэк быстрый для работы. Это же очень важно.
Максимовская: Конечно. Мало того, я в какой-то момент стала быстрее получать сообщения, которые из информационной ленты, по событиям дня. Я быстрее получала эти новости на ленте Фейсбука, чем на сайтах информационных агентств.
Синдеева: А в Твиттере?
Максимовская: Нет, туда я еще не пришла. Спала я сегодня 4 часа, потому что я честно отвечала всем. Я, во-первых, совершенно не ожидала. Мне накидали полторы тысячи запросов в друзья за несколько часов. Я старалась всем в личку какие-то сообщения. Я пытаюсь интеллигентно всем отвечать.
Синдеева: Марианна, тогда у тебя ни на что не будет времени.
Максимовская: Я поняла уже.
Синдеева: Человек, который работает много, это невозможно.
Максимовская: Но я пока стараюсь, честно.
Синдеева: Новая работа. Для всех неожиданна была эта новость, что ты переходишь работать в компанию «Михайлов и партнеры», коммуникационное агентство, вице-президент, заниматься коммуникациями. Во-первых, ничего непонятно, что такое коммуникации.
Максимовская: Ну не в агентство, а в группу. Агентство – это часть группы.
Синдеева: Какими коммуникациями? Что ты там будешь делать?
Максимовская: Вот самими что ни на есть массовыми коммуникациями.
Синдеева: А что?
Максимовская: Я эту группу и агентство знаю уже очень много лет. Так получилось, что мы работали вместе и дружили с основателями этой группы. Это мои личные друзья, и мы очень много лет знакомы, дружим семьями. Проводили где-то время, знакомы с ребятами, которые работали в агентстве, раньше работали, работают сейчас. То есть много лет мы по жизни шли где-то рядом.
Синдеева: Это будет пиар группы или пиар клиентов группы?
Максимовская: Вообще говоря, это чистый бизнес.
Синдеева: Какой? Расскажи, потому что никто не понимает. Мы обсуждали это внутри, никто не понимает.
Максимовская: В группе очень много направлений, то есть это не только чистый пиар, создание репутации той или иной компании, какие-то информационные сопровождения той или иной компании, это крупные клиенты, это социология, это консалтинг. В группе семь направлений, и этим всем мне придется заниматься.
Синдеева: Вот вопрос у меня к тебе сразу. Один из клиентов группы являлся или является компания РЖД. И господин Якунин - частый участник разных информационных поводов. Что Шубохранилище будем делать?
Максимовская: Минутку. Это другая история. Вот не надо привлекать к этому делу политику. Иногда пиар – это просто пиар. Пиар – это бизнес, пиар – это четкие, понятные технологии, пиар – это наука. В любом бизнесе на самом деле, если ты хочешь долго и много и честно существовать на рынке, что делала 21 год компания «Михайлов и партнеры», ты должен даже выбирать клиентов, выбирать методы и ни в коем случае не советовать своим клиентам методы, которые могут оказаться в результате в ущерб репутации всех участников этой истории. Здесь опять ключевое слово «честность». Любое дело, которым ты начинаешь заниматься, если у тебя установка, что это дело должно быть максимально честным и открытым, оно таким и должно быть и будет.
Синдеева: Ладно, не буду тебя мучить, хотя над этим я много думала. Если я не ошибаюсь, у тебя же были предложения с телеканалов. Ты их отвергла почему – потому что решила, что сейчас не момент для журналистики, ты не видишь себя здесь?
Максимовская: Я сейчас, на данный момент, не вижу себя в журналистике. Вот здесь и сейчас я не вижу себя в журналистике. Возможно, все поменяется. Это совершенно не означает, что я брошу новое дело, которое пока мне сейчас очень нравится, которое у меня, правда, вызывает большой интерес. И что я точно знаю, что сейчас я все свои силы, все абсолютно туда брошу.
Синдеева: Хотя телеканал Дождь тоже предлагал Марианне прийти к нам на работу. Это не было такой серьезной офертой. Я тебе сразу позвонила и сказала: «Если вдруг – мы готовы. У нас нет таких возможностей, мы не сможем создать такую бригаду большую, которая работала у тебя, но мы с удовольствием бы тебя увидели». И в данном случае подтверждаю свое приглашение, потому что мало ли, твоя работа позволит тебе иногда делать то, что тебе нравится.
Максимовская: Спасибо. Но мы с Тамарой ходим парой, я не одна приду, я с Кузнецом приду. У меня много народу, которые захотели бы прийти в какой-то новый телевизионный проект.
Синдеева: А что народ, скажи, что сейчас с командой?
Максимовская: С командой по-разному. Я почти всех… Слово «устроила» - очень плохое слово, я его не стану употреблять.
Синдеева: То есть ты пыталась помочь?
Максимовская: Конечно. Я договаривалась, кому-то смогла помочь и очень этому рада. Кто-то не смог устроиться, но таких меньшинство.
Синдеева: Роман Супер, я прочитала, что он без работы с августа.
Максимовская: У Ромы такая эпизодическая работа. Он печатается, он берет интервью для глянца, для двух журналов. Он снимает сейчас документальный фильм, с которым ему помогает РЕН ТВ, за что большое спасибо. Это наша такая давняя история про девочку-бабочку, Надю Кузнецову. Рома сделал серию замечательных сюжетов про Надю. Мы планировали продолжение, и Рома доснял это продолжение, делает кино. Это будет сильное кино, это абсолютно точно.
Синдеева: То есть если ты вернешься, то со своим кагалом, я поняла. Сколько человек работало в программе, сколько человек делало программу? Внимание, это очень важный вопрос.
Максимовская: Нас только в штате «Неделя», не считая ментально аффилированных с нами операторов, стрингеров и так далее, работало 21 человек. А всего человек 40.
Синдеева: Человек 40 делало еженедельную программу – круто. Это половина телеканала всего.
Максимовская: Мы делали очень трудоемкую вещь. С телевизионной точки зрения то, что мы делали, это невероятно трудоемко. У нас были очень густонаселенные сюжеты, где было по 6-7 героев, которые находились в разных городах, в разных странах, вообще часто на разных континентах. И мы ко всем приезжали либо сами, либо в очень редких случаях отправляли стрингеров. И еще плюс к этому у нас был проект получасовой, это такой классический большой репортаж, «Репортерские истории» это называлось. Полтора часа эфира у нас было в неделю. Казалось бы, что такое полтора часа эфира, а мы убивались с утра до ночи.
Синдеева: Какой был бюджет программы, если не секрет?
Максимовская: Достаточно большой.
Синдеева: То, что мы не можем пока пригласить вас всех, это нет. Но мы открыты для возвращения тебя в профессию, если будешь скучать, то иногда приходи.
Максимовская: Спасибо. В этом как раз проблема, что мы развивали, как могли, жанр репортажа. Это очень трудоемкая и финансово затратная история, ты это знаешь, как никто другой. Поэтому тут сложно.
Синдеева: Ты знаешь, какая у нас появилась тут идея? Мы первый раз попробовали пойти в краудфандинг, я сейчас не говорю про марафон по сбору денег, когда зрители нас поддержали. Мы закатили традиционно показать «Господина Хорошего» в новогоднюю ночь на телеканале Дождь, ну это уже традиция, уже 4 года. Мы много переживали с этим проектом разных этапов, и все было не так просто. Так или иначе, был запрос от зрителей, когда вернется «Господин Хороший». Так как проект стоит достаточно дорого для нас, то мы поставили проект на «Планета.Ру» - и за две недели собрали 2 миллиона рублей на этот проект. При том, что для каждого отдельного человека, кто принимал в этом участие, это были небольшие деньги, основной чек – это было 300-400 рублей, то есть то, что человек может себе, наверное, позволить.
И вот у нас есть сейчас такая идея попробовать на такие проекты деньги собирать. Например, проект Лошака, не знаю, смотрела ли ты его последний фильм.
Максимовская: Да-да, это чудесный проект.
Синдеева: Да, это чудесное кино. Он для нас тоже был дорогим, но опять несравним с бюджетами больших каналов, но он получился. И мы поняли, что такие надо делать большие фильмы.
Максимовская: Конечно, это надо делать. Это очень правильно. Это очень правильно, и вы молодцы, что это делаете. Здесь принципиальная вещь – это не имеет отношения никоим образом к цикловым программам. Все, что имеет отношение к новостям – это цикл. Не может любая программа из жанра информационного выходить раз в две недели. Документалка – конечно, большие какие-то проекты – да. Серия интервью, допустим, можно как-то записать, а потом выдавать в эфир. Но то дело, которым я занималась всю жизнь, - информация, не может так собираться на это деньги с миру по нитке. Это немножко все-таки попахивает таким дилетантизмом, это неправильно.
Мы в этом смысле с моими друзьями и коллегами по «Неделе», конечно, избалованы, потому что мы работали на НТВ в лучшие времена для профессии. Были лучшие кадры, техника, самое главное – возможность максимально профессионально, насколько это возможно, стараться, во всяком случае, заниматься этим очень трудоемким и сложным процессом и делать это не по-дилетантски.
Синдеева: Повезло.
Максимовская: Да. И этот опыт многолетний, который был, в каком-то смысле по-хорошему развратил, потому что дальше все остальное, когда ты собираешь с миру по нитке и набрал на полпрограммы, а потом ты делаешь из этого всю программу, и ты делаешь это плохо. И ты понимаешь, что это плохо. Тут, к сожалению, эта история неприятная и обидная, что надо сделать, чтобы выглядеть на миллион, потратить миллион, к сожалению, в этом тоже, хотя, конечно, дело исключительно не только в деньгах, это понятно.
Синдеева: Просто сейчас контекст такой, что в случае, если вернуться к нашей ситуации, когда мы сейчас вещаем из квартиры на три камеры, с двумя планами, мы прекрасно понимаем запрос зрителей на то, чтобы ребята, продолжайте давать нам адекватную картину мира, давайте нам вашу точку зрения, давайте другую, давайте дискуссию, дайте нам аналитики больше, дайте нам интеллектуальных разговоров больше.
Максимовская: Только обрати внимание – у вас все-таки получается, что больше журналистика мнений. Это больше журналистика мнений.
Синдеева: Ты знаешь, да. Это в том числе была наша позиция тоже, мы не отказываемся от журналистики факта, в новостном эфире это факты, но во всех авторских программах, а практически все программы на Дожде – авторские, мы выводим это на передний план. Опыт американских новостных каналов тоже показал, что побеждает только passion, только эмоции, только свое личное отношение.
Максимовская: В Америке, кстати, много разговорного жанра в новостях.
Синдеева: Там сплошные разговоры.
Максимовская: Телемосты. Меня как раз очень сильно это напрягает в американском телевидении.
Синдеева: Так как я была дилетантом в телевидении, когда нас обвиняли, что это радио в телевизоре, у вас сплошные говорящие головы и так далее, в то время я приехала в Америку.
Максимовская: Сплошные говорящие головы.
Синдеева: Я смотрю: у всех – CNN, MSNBC, Fox – они все сплошные говорящие головы.
Максимовская: Да, это правда.
Синдеева: Более того, в одной и той же студии практически. Я когда пришла внутрь, я говорю: «А где у вас разные локации?», - «Перевернулись и работаем сюда». Это крупнейшие компании, лидеры новостного информационного вещания в Америке, богатейшие компании.
Максимовская: У них есть авторские телевизионные программы, которые заключаются в том, что выходит автор и, глядя прямо в камеру, минут 10 говорит. Иногда появляются фотографии в качестве подтверждения.
Синдеева: Более того, ты не понимаешь, какие у них гонорары, нам никому даже не снились такие гонорары.
Максимовская: Мы идем в эту сторону, кстати.
Синдеева: Знаешь почему? Потому что картинка – это все же форма, люди хотят содержания. И если содержание текста, который произносит человек, важнее, значит надо, чтобы был текст.
Максимовская: Я в этом смысле абсолютно олдскульная, я приверженик старой школы. На мой взгляд, нет ничего клевее, чем репортаж с места событий. Я – репортер, я вообще по первой своей профессии репортер, много лет проработала репортером. И когда стала ведущей, использовала любую возможность, чтобы встать и поехать самой куда-то, где что-то происходит, и не просто брать интервью, а еще снимать. Я привозила репортажи, я привозила не просто интервью – репортаж.
Синдеева: От репортажа никто не отказывается и там тоже. Включение с места событий очень важно, просто никто в данном случае…
Максимовская: Репортажей все равно меньшинство в отличие от BBC или английской школы журналистики…
Синдеева: Если мы говорим про прямые включения – это одна история, и американцы очень это любят. Если мы говорим про репортажи классические, сложно снятые и так далее…
Максимовская: Но не в новостях, обрати внимание. Если говорить про соотношение в новостях, прямых включений в разы больше.
Синдеева: Конечно. Опять же CNN, которые долго оставались классическими, такими олдскульными, они стали проигрывать, они проиграли все рейтинги, Fox News их сделало, MSNBC начал тоже делать. CNN несколько лет были на третьей, четвертой позиции, и Fox их сделал именно эмоциями, журналистикой мнений.
Максимовская: Я поспорю. Тут присутствие или отсутствие картинки и репортажа в кадре было не главным, потому что Fox как рупор республиканцев, канал MSNBC, который был и остается рупором демократов, перешли к этой стилистике мочить наотмашь своих политических оппонентов. Эмоцию люди хотят, я соглашусь, и мы ее максимально пытались интегрировать в наши репортажи. Но все равно я – апологет репортажа, я считаю репортаж царем любого информационного выпуска, программы информационно-аналитической, ежедневной, утренней, это решительно неважно. Мне кажется, что каналу, у которого есть информационное вещание, конечно, должен развивать, прежде всего, жанр репортажа. А эмоция, ну куда же без эмоции?
Синдеева: Мы сейчас в новый сезон, условно, с сентября мы очень усилили, где-то чем-то пожертвовали, но усилили как раз нашу репортажную деятельность. Понятно, мы не так, как вы, снимаем. У нас репортаж может делать один Родион Чепель, который едет один, сам снимает, сам потом монтирует и так далее, но при этом это не умаляет содержательности, и ребята научились это, условно, на коленке делать хорошо. Мы тоже чувствуем, что репортерская работа в информационном вещании очень важна.
Максимовская: Это конечно. Вы к этому придете все равно.
Синдеева: Но это же вопрос только возможностей. Мы с первого дня все время как-то поджимаемся, экономим.
Максимовская: Сейчас ровно ту же дискуссию ведут между собой сайты, интернет-сайты информационные, чем надо заниматься – агрегацией чужих новостей или генерацией собственных новостей.
Синдеева: Кстати, как тебе проект Meduza?
Максимовская: Я читаю, я подписана в Фейсбуке. Опять-таки была подписана через аккаунт мужа, теперь подписалась сама. Я читаю, мне интересно, как развивается проект. И мне интересно, как развивается сайт РБК, который как раз занимается и генерацией, и агрегацией. И Meduza пойдет в сторону генерации большей.
Синдеева: Но пока агрегации больше, чем генерации, но ключевые, базовые вещи у них свои.
Максимовская: Да, конечно.
Синдеева: Но это тоже от того, что они достаточно ограничены в средствах.
Максимовская: Конечно, это ровно продолжение нашего спора, только переносится на интернет.
Синдеева: Когда ты можешь себе позволить, ты все научишься делать. Поэтому это вопрос только в возможностях, ну и таланта, конечно. Я считаю, что команда сильная, и если бы нам чуть побольше возможностей, то все можно было бы это сделать.
Максимовская: Мне как раз что у вас очень нравится, если говорить про атмосферные вещи, про эмоцию, ты уже несколько раз употребила это слово, оно очень правильное, потому что столько эмоций сейчас вокруг нас, а вас эмоции не агрессивные, это очень важно. Вот я физически болею от агрессии, которая вокруг, сейчас все говорят про градус ненависти, все повторяют, и я тоже. Все как мантру – градус ненависти в обществе. Я это чувствую невероятно совершенно. Мне физически от этого плохо. Я не знаю, что с этим желать. Когда глубоко уважаемые мной люди начинают в Фейсбуке раздавать моральные оценки, с кем-то расходится.
Синдеева: А ты сейчас на себе чуть-чуть это не испытала? Я залезла вчера в ленты по поводу…
Максимовская: Это все на себе испытывают.
Синдеева: Как ты на это реагируешь?
Максимовская: Никак, потому что я понимаю…
Синдеева: Не трогает?
Максимовская: Трогает, конечно.
Синдеева: Это же все равно задевает.
Максимовская: Ну конечно, задевает. Хочется что-то ответить, но я себя останавливаю.
Синдеева: Нельзя отвечать. Я тебе скажу: отвечать нельзя.
Максимовская: Тут дело не в том, что нельзя. Я себя останавливаю, потому что тогда ты приумножаешь сущности, нельзя эту агрессию возвращать, потому что ты ее просто выводишь на новый виток и получаешь эту же агрессию, только в виде большей воронки. Это очень неправильно. Я очень надеюсь на то, что это как-то уляжется. И вообще мне кажется, что для нас всех потом нужен будет сеанс массовой психотерапии, надо будет как-то из этого состояния депрессии, агрессии выходить.
Синдеева: Сколько твоей младшей дочке?
Максимовская: Три года.
Синдеева: У меня сыну старшему уже 12 лет. И я поняла, что мы можем получить очень сложное поколение, потому что он приходит домой, у нас одни разговоры, какие-то ценности, мы что-то обсуждаем, а потом он ни с того, ни с сего говорит: «Слушай, мама (а мы только вернулись из Нью-Йорка, мы пробыли там две недели), знаешь, одна моя одноклассница уехала в Америку, ты знаешь, она была троечницей здесь, а там она теперь пятерки получает». Знаешь вброс так. Я говорю: «Подожди, это тебе кто сказал?», - «Это мне учительница сказала. Она нам таким образом объясняла, что Америка – это такая страна двойных стандартов». И я поняла, какое мы получим поколение. Из телевизоров, федеральных каналов они видят тот ушат… Ладно, давай, чтобы не уходить в жесткие выражения. В общем, видят то, что они видят, в семье они видят еще что-то, в соцсетях, в которых они тоже уже есть, там есть еще один план, а есть еще школа, где аккуратно, подспудно, я думаю, не потому что их заставляют делать, а потому что они тоже часть этого общества, которое тоже так разделилось, и учительница, наверное, искренне считает, что Америка – не самая лучшая страна для обучения детей. И вот это, мне кажется, такая огромная проблема, с которой нам еще предстоит жить очень долго. Как ты будешь своему ребенку все это объяснять?
Максимовская: Я разговариваю со своими детьми, у меня старшей дочери 24 года.
Синдеева: Ну это попроще уже. Мне кажется, она уже закаленная.
Максимовская: Моей племяннице 8 лет, я с ней разговариваю, моя мама с ней разговаривает, и ее мама, моя сестра, с ней разговаривает. Я вообще за то, чтобы разговаривать. Это очень важно. Но на это времени никогда ни у кого нет и вроде как сами должны понять, само вырасти. Но само, конечно, не вырастает и сами ничего не понимают. Разговаривать и объяснять какие-то очень важные вещи, если тебе есть, что сказать.
Синдеева: В давнем интервью, которое ты брала у Навального, ты достаточно четко выразила свое отношение к нему.
Максимовская: Да.
Синдеева: Мне попался этот комментарий, и я зашла, посмотрела по ссылке. Там как раз была журналистика мнений, там ты не сдержала своих эмоций. Ты говорила с ним про «Русский марш», наверное, у тебя были для этого какие-то основания. Это было задолго…
Максимовская: Это было очень давно.
Синдеева: Как ты сейчас к нему относишься?
Максимовская: Вообще я взяла первое телевизионное интервью у Алексея Навального, вообще его первое телевизионное интервью в жизни. Это было очень давно. Повод был – его участие в «Русском марше». Тогда это многих покорежило, потому что его образ не коррелировался уже тогда с человеком, который ходит на «Русские марши», которые тогда представлялись маргинальными и вообще какими-то такими, к которым лучше не приближаться. И он объяснял долго, вообще он борец, он так вот сразу сел, наклонился ко мне и он был готов не со мной, а с аудиторией бороться, настаивать на своем, объяснять свою позицию, мне он очень этим понравился. Было совершенно очевидно, что у человека полемический задор, вообще умение полемизировать развито сильно. Мне было очень интересно, потому что это первый раз, когда я с ним общалась.
Синдеева: Но там было такое, проскакивала. Если ты сейчас посмотришь, то ты увидишь.
Максимовская: «Русский марш», да, это такая сложная тема.
Синдеева: Что ты сейчас про него думаешь?
Максимовская: Это до сих пор ему вспоминают. Последняя история – он перепостил фотографию президента с двумя раввинами с какой-то такой достаточно фривольной подписью, и снова наброс на вентилятор произошел. Это такая тема, которая за ним идет и идет. Это для меня на самом деле сложный вопрос, но он объяснял много раз, я поняла его объяснения.
Синдеева: Ну вот ты сейчас…
Максимовская: Я могу сказать, что он, безусловно, стал, если говорить про несистемную оппозицию, то он, конечно, стал лидером, наверное. Во времена Болотной как такового лидера не было, в чем многие обвиняли внесистемную оппозицию, сторонников, что надо же с кем-то ассоциировать движение. Любое политическое движение должно иметь, прежде всего, лидера, чтобы было понятно, что вот лидер, он такой, движение такое. Очевидно совершенно, что в какой-то момент Навальный перетянул на себя это одеяло.
Синдеева: Плюс он еще очень последовательный. Все лидеры, которые возникали, все куда-то как-то…
Максимовская: Даже тема «Русского марша», я бы сказала, последовательна.
Синдеева: Он вообще последовательный. В том, что он делает, он доказывает, что он может претендовать на лидерство. А ты можешь себе представить, что если 15 числа ему дадут 10 лет?
Максимовская: Посмотрим.
Синдеева: Такой тяжелый вопрос. Мы тут в семье обсуждали, я честно дала слабину и мужу сказала: «Саня, мне кажется, что в этой ситуации, если бы у меня была возможность, я бы сбежала».
Максимовская: Тут очень интересно, я слежу за реакцией аудитории социальных сетей. Большинство комментариев, которые мне попались на глаза, меня удивили очень сильно, люди пишут: «Понятно, если ты идешь в политику, ты должен быть готов к страданиям, к мучениям и к отсидке. Вот Нельсон Мандела, предположим, или много разных примеров в разных странах. Но 10 лет!», - говорят люди. То есть людей удивило не сама история, людей удивил срок. Это очень интересно.
Синдеева: Условно, два года было бы нормально, посидел бы и вышел героем?
Максимовская: Да, «двушечка» - нормально, а 10 – это too much. Почти все комментарии, которые мне попадались на глаза, были ровно такими. Вот это интересно достаточно.
Синдеева: Но мне что-то так страшно стало, и дело не в Навальном. Вдруг по совершенно сфабрикованному обвинению, глупому, дурацкому, человека могут посадить на 10 лет.
Максимовская: Скажи, а когда ты стала следить за политикой? Я помню еще тебя, когда ты совершенно не была увлечена политикой.
Синдеева: Только когда телеканал Дождь у меня появился. Она меня никогда не интересовала.
Максимовская: А сейчас ты – пламенный трибун.
Синдеева: Знаешь почему? Ведь канал же тоже не планировал быть новостным, общественно-политическим вообще, он планировался ровно так, как я чувствовала себя тогда. Канал для умного зрителя, канал с большим количеством культурных проектов, с интеллектуальным поворотом, очень искренний, очень честный, открытый, для аудитории, которая перестала смотреть телевизор. Понимаешь? И мы эту аудиторию получили, а у этой аудитории начал меняться контекст…
Максимовская: Ваши проекты – велодорожки…
Синдеева: Все это было, это все мне очень близкое, это все мое родное, что я люблю делать. Например, все социальные проекты – мы бы их сделали еще сильнее и активней, если бы на это было бы время и возможность. Но контекст изменился, и наша аудитория пошла на Болотную, созрело то самое гражданское общество…
Максимовская: То есть ты пошла за аудиторией?
Синдеева: В этой ситуации 100%. Именно за той, которую я хотела получить. Я хотела получить аудиторию, которая перестала смотреть телевизор и вернулась к нам за некой информацией, за новым контентом. А она развернулась и пошла в эту сторону. А я была втянута в это, но мне, правда, никогда это не было интересно. Совершенно неожиданно для нас тоже популярность телеканала Дождь в регионах, рейтинги телеканала Дождь в регионах среди неэфирных каналов стали расти бешеным темпом. У нас цифры 2013 года были от волны к волне, такого роста не было ни у кого.
Максимовская: То есть вы выбрали эти 16%, как у нас там 84% и 16%.
Синдеева: Я не знаю, сколько мы выбрали.
Максимовская: Вы выбрали 16%, у вас нет пиплметров так называемых.
Синдеева: У нас есть пиплметры, но они не так посекундно меряют, как эфирные каналы, но они дают срез. И у нас в регионах начался невероятный рост, и для нас это было неожиданно, мы очень такой московский канал, ну так, знаешь, по ощущениям. И вдруг…
Максимовская: Да не просто московский, а я бы сказала – канал Садового кольца.
Синдеева: Вот все так и думали, а оказалось не так. У меня мои журналисты приезжают в маленькие города, их узнают на улицах, у них берут интервью. Я приезжаю, куда бы я ни выехала, меня останавливают люди и говорят: «Ой, телеканал Дождь». Мои родственники – а у меня много родственников в провинции – говорят: «Ты знаешь, все теперь смотрим телеканал Дождь». И стало вдруг понятно, что мы совсем не телеканал внутри Садового кольца, это говорит о том, что людям, оказывается, нужна другая информация, иная точка зрения, иной язык общения. Значит, она нужна? Значит, просто надо им дать эту возможность.
Максимовская: Это стало вашим бизнес-проектом. Давай скажем так, может быть, достаточно грубо.
Синдеева: Это могло бы быть. Бизнесом в итоге-то не стало, потому что нам все время обрубают что-то. Но если бы мы были в чисто рыночных отношениях, у нас бы очень круто росла реклама, и она росла, мы увеличивали продажи от месяца к месяцу в разы. Такого роста и успеха никто не показывал на этом уровне небольших каналов. Но это стало опасно, понимаешь? И вот эта популярность в регионах, как мне кажется, послужила главной причиной всех наших проблем, а не какие-то эмоциональные наши сюжеты, репортажи и т.д. Я к тому, что аудитория – ее тоже надо воспитывать, в какой-то момент ты идешь за ней, а с другой стороны, ты ее начинаешь воспитывать.
Максимовская: История с аудиторией очень сложная. Ты можешь воспитывать аудиторию в спокойные времена. Когда происходит что-то экстренное, все ломается. Это не то что человек осознанно купил подписку на телеканал Дождь, заплатил 5 или 6 тысяч рублей в год и ждет определенных вещей. Это одна история. И совсем другая история, когда ты работаешь с очень широкой аудиторией, включаются совершенно другие вещи, другие правила, другие закономерности, все другое.
Синдеева: С одной стороны – да, с другой стороны, ты должна, условно, или человек профессии должен делать то, что считает нужным и правильным, и уже дальше эту аудиторию все равно тащить за собой. Ну ладно, это такой вечный спор с моими коллегами с больших федеральных каналов, когда они говорят: «Надо идти за аудиторией, вот если они хотят…». Я говорю: «Да, если ты для себя определил, какая это аудитория, ты должен слышать ее. Но ты должен потом тащить ее за собой». Как вам кажется?
Максимовская: Телевидение вообще должно сеять доброе и вечное, это мы все знаем.
Синдеева: Мне кажется, это одна из главных бед всего этого последнего времени.
Максимовская: Это вообще философский вопрос, потому что роль масс-медиа, роль этой массовой аудитории в истории кинематографа, сериалов и новостей, как такого длинного сериала нон-стоп, который не прекращается и не прекратится, об этом уже написаны книжки. Чего говорить-то? Эта самая массовая аудитория, которая пришла в кинотеатр, когда стали доступны билеты, изменила контент всех фильмов. Фильмы стали возможны только с хэппи-эндом. Голливудское кино идет за аудиторией, кстати, пытается воспитывать аудиторию, голливудское кино, как правило, 99,9% - это хэппи-энд.
Синдеева: С другой стороны, ценности, которые то самое голливудское кино пропагандирует, они не самые плохие. Добро побеждает зло – это же не плохо.
Максимовская: Конечно. Это безусловно. Это как в любой сказке. Все равно дает сказку.
Синдеева: Мне еще хотелось с тобой обо все поговорить, но программа наша заканчивается. Недавно этот очередной скандал в Фейсбуке, когда общество опять разделилось на две части – публикация со дня рождения Ремчукова, фотографии. И главным триггером этого скандала, эта дискуссия, была фотография твоя с Леонтьевым. Я знаю, потом встретила тебя, насколько ты была расстроена не самим фактом публикации этой фотографии, а тем, что это была частная вечеринка, и собственно, Алексей Венедиктов, который сфотографировал, сделал этот снимок, при этом не делая и не показывая контекст, который был до этого, что было вокруг, несмотря на твою просьбу не вывешивать эту фотографию, что является нормальным, потому что это частая вечеринка, он все равно ее вывесил. Что в этой ситуации больше всего тебя расстроило?
Максимовская: Я на самом деле сама, если бы увидела такую фотографию вне контекста, мне бы, наверное, было неприятно. Не потому что тема рукопожатности или чего-то, просто, опять-таки, это такой момент сейчас, это ровно все то, о чем я всю программу тебе говорю. Такие настроения у людей у всех, и с одной, и с другой стороны. Такой этот градус высокий нетерпимости вообще ни к чему, что происходит, я понимаю, почему это происходит. Я это прекрасно понимаю, в каком-то смысле разделяю эти чувства. Мы ругалиись, мы выясняли какие-то отношения, где-то там же, идя к двери, Миша: «Ну что ты меня ругаешь все время». Леша сделал фотографию и выложил ее в интернет. Я его действительно попросила этого не делать, понимая, какую реакцию вне контекста, вне всего этого может вызвать. Ну он выложил. В общем, я не обиделась на Лешу, это его… хотя, в общем, это в каком-то смысле нарушение прайваси, конечно же.
Синдеева: Особенно когда ты об этом попросила.
Максимовская: И да, и нет. Это такие сейчас правила игры у всех, кто сидит день и ночь в соцсетях. Мы говорили потом с Алексеем по этому поводу: «Послушай, ну да, пусть видят. А что такого? Ну и что?». Говорю: «Ну Леша, люди же не понимают, о чем шла речь, о чем мы разговаривали». «Понимаешь, я как раз да, я провоцирую аудиторию, - говорит Венедиктов. – Да, я провоцирую аудиторию, я – профессиональный провокатор аудитории», - говорит он не без такого бахвальства вполне понятного. «Но я это делаю специально – чтобы приучить аудиторию, что и с оппонентами надо и можно разговаривать. И на сложные какие-то вопросы иногда бывают простые ответы, как и, наоборот, на какие-то, казалось бы, простые вещи нет простого решения, есть только самые сложные решения, которые всем вместе искать. Да, я – провокатор, я провоцирую, чтобы в результате все начали разговаривать, договариваться, снизили этот уровень агрессии». Я понимаю, что общество…
Синдеева: Почему это? Понимаешь, может, не надо провоцировать, когда есть такой уровень агрессии? Как раз, может быть, об этом речь. Ты же сама все время говоришь, что изменился контекст, и если, условно, еще 3 года назад нужна была такая провокация, то, может быть, сейчас она не нужна, может быть, сейчас надо спокойнее, давать всем выдохнуть. Понимаешь?
Максимовская: Может быть. Или наоборот – начать договариваться о понятиях, о каких-то вещах, которые надо проговорить. Как разговаривать с оппонентом. Когда у нас в семьях очень у многих раскол – одни за, другие против, одни про бадеровцев, другие про что-то другое. Это по семьям идет. Как разговаривать? Это очень важно. Это разговор, который должен был кто-то поднять. Венедиктов, кстати говоря, пытается это поднимать, и это важно. Поэтому я на него, например, ни разу не обиделась, наоборот, поняла его мотивацию. Я в этой ситуации всех понимаю – понимаю и Венедиктова, которому по приколу выложить такие фотки…
Синдеева: Вот именно – по приколу. Это рождает вот такое все.
Максимовская: И понимаю людей, которые это как-то комментируют, там интересно, разделились на два лагеря: одни говорили: «Ну а че теперь делать? Ну допустим, даже твой оппонент, что же, в рожу цепляться своему оппоненту?».
Синдеева: Это очень серьезный вытащил вопрос на самом деле.
Максимовская: Это правда, это очень важный вопрос, который, опять-таки, самым непосредственным образом имеет отношение к тому, что я тебе пытаюсь сказать всю программу. Я ровно это и говорю, я очень чувствую вот эту… даже не степень агрессии всех – и с той, и с другой стороны, я очень остро чувствую невозможность говорить спокойно. Я не могу в журналистике, в моей профессии, переходить на крик. Ну не могу. Я не умею этого, я олдскульна абсолютно. Это, может быть, минус мой, потому что современные ребята, привыкшие ко всем социальным сетям, к этой стилистике, словечкам вот этим – какбэ – которые употребляются, к этому всему, они, может быть, чувствуют, что это устаревший стиль, к которому я привыкла, вокабуляр у меня определенный с тех старых времен. Но для меня принципиально важно пытаться разговаривать ровным голосом. Со всеми. И это ровно та ситуация, когда я чувствую…
Синдеева: То есть ты уже не могла спокойно разговаривать.
Максимовская: Для меня это катастрофа, я не могу разговаривать… то есть я должна стать партийным журналистом. Я в этой ситуации, в которой мы оказались, я должна либо пойти туда, либо сюда.
Синдеева: Феерическое возвращение Михаила Юрьевича Лесина и такая же, скажем так, не феерическая, но неожиданная отставка. Что ты по этому поводу думаешь?
Максимовская: Я его видела в жизни один раз.
Синдеева: Наверняка задавалась этим вопросом. И уход тогда, и возвращение сейчас. Один из главных игроков на нашем рынке.
Максимовская: Это история из серии «жизнь причудливее вымысла». Иногда все может быть абсолютно… это как принцип бритвы Оккама, не надо искать сложное решение, если есть простое. Оно оказывается самым верным. Я вообще не любитель каких-то там теорий заговоров, я совершенно не понимаю, чего, кто, кому, с кем. И даже, честно говоря, не хочу разбираться. Мне кажется…
Синдеева: То есть тебя, как одного из участников этого рынка…
Максимовская: Я совершенно не участник этих всех вещей. Я никогда не ходила ни на какие совещания, ни на какие…
Синдеева: Ну ты столько лет знаешь журналистику…
Максимовская: Это же разные вещи. Вообще…
Синдеева: Ну как, это один из людей, который. В том числе, поменял за год очень сильно медиаландшафт.
Максимовская: Это ко мне и моей работе не имеет и малейшего отношения, я совершенно не понимаю, что там произошло. Если бы я делала сюжет, допустим, на эту тему – конечно. То есть если бы мне это надо было для работы…
Синдеева: А ты бы вяла в программу этот сюжет?
Максимовская: Ну во всяком случае я бы, конечно же, попробовала бы добиться интервью, собственно, у ньюсмейкера, у Михаила Лесина, естественно. Попробовала бы получить ответ от него самого, это вообще самый лучший способ. Если бы не получилось, возможно, попробовала бы записать того или другого таких-то людей, которые мало-мальски в курсе проблемы. Ну уж во всяком случае это не были бы мои личные домыслы, чего там произошло, почему. В том-то и дело, бы транслировала мнения людей, которые мне представляются компетентными в этой ситуации конкретной. А говорить от себя – ну откуда я знаю, правда? Мне кажется, это дилетантизм. Это к вопросу про журналистику мнений.
Синдеева: Марианна, я знаю, что ты и так смотришь телеканал Дождь, мы продолжаем свою подписную кампанию, потому что с января мы начинаем жить без рекламы, мы живем только на деньги наших подписчиков, нашей аудитории. Поэтому я тебе тоже дарю подписку, чтобы ты ее подарила кому-нибудь из близких. Подписывайтесь на Дождь, потому что с 1 января у нас начинается новая интересная и сложная жизнь. Марианна, спасибо тебе большое. Я хочу тебе пожелать в наступающем новом году вот этот твой новый опыт, этот вызов, который ты приняла на себя, чтобы ты не разочаровалась, чтобы у тебя получилось, чтобы тебе работа нравилась так же до чертиков, ты ее так любила. Я не говорю сейчас про спокойствие, про семью и т.д., потому что для тебя, я знаю, что такое принимать решение о смене профессии, это очень тяжело.
Максимовская: Да, это непросто.
Синдеева: Поэтому я тебе пожелаю здесь удачи.
Максимовская: Спасибо большое.
Синдеева: С Новым годом!
Максимовская: Спасибо, и тебя тоже!