Евгений Цыганов: «Я не больной кинематографист, я – театральный артист»

Долецкая: Жень, я увидела в «Оттепели», вы играете такого циника, распутника. 
Цыганов: Распутина. 
Долецкая: Ну, пока нет, но распутника точно. Легко было играть? 
Цыганов: Я не совсем согласен с тем, что он - распутник. 
Долецкая: А кто он? 
Цыганов: Да, он – распутник, точно. Я просто, видимо, не думал об этом. Он на распутье, да, вы про это? 
Долецкая: Ну, про это, конечно.
Цыганов: Да, он на распутье. 
Долецкая: Легко было? Себя узнавали? 
Цыганов: В такой точке такой человек находится, в какой он есть. Другой точки у него нет. Да, у него есть взрослая дочь. У него есть бывшая жена актриса, с которой у них не сложилась эта история. У него есть какие-то там знакомые женщины. Более знакомые, менее знакомые. У него появляется в этой истории девушка, которая становится чуть большим для него, нежели все остальное, и он отказывается от этих отношений и понимает, что в той точке, в которой он находится, эти отношения невозможны. Этот человек - больной кинематографист. Этот человек, который, если его отправят на полгода в экспедицию, он в экспедицию поедет, и ни о каком ожидании никакой 20-летней девушки здесь не может идти и речи. И он сам это понимает. И он понимает, какой он для нее обрюзгший, ненастоящий, и что это не те отношения, которые вообще должны быть. Ну, и вообще это затратно. 
Долецкая: И вообще что? 
Цыганов: Вообще, это ни к чему. Тем более, что возникает история этого фильма, этот фильм для него важнее становится. 
Долецкая: А у вас это может произойти в жизни, как вы думаете? 
Цыганов: Я – не больной кинематографист, я – театральный артист. 
Долецкая: А заболеть театром так сильно, как ваш герой заболел кинематографом, можете? 
Цыганов: Может, я не настолько цинично распутен… Не знаю. А, ну, я понял. Ваш вопрос идет к тому, что распутный и такой циничный человек и вы. И какие общие, да? Что общего? 
Долецкая: Угу. Ну, например. Или для вас это вообще…
Цыганов: То есть, я сейчас попытался оправдать его распутство, да? 
Долецкая: Как бы да. 
Цыганов: А есть другой момент понимания его цинизма, ну, степени, да? 
Долецкая: Конечно. 
Цыганов: Мне понятны поступки. Грубо говоря, если бы они мне были совершенно непонятны и странны, было бы непонятно, как это произносить…
Долецкая: Как это сыграть, да? 
Цыганов: …как в этом существовать. 
Долецкая: То есть, вам трудно сыграть то, что вы не понимаете? 
Цыганов: Он Хрусталев. Если мы говорим об этой истории, то он хрупкий, понимаете? 
Долецкая: Да, я про Хрусталева. 
Цыганов: Ну, потому что хрусталь, да? Соответственно, эта хрупкость должна на чем-то крепиться, на чем-то держаться, чем-то защищать себя. Поэтому цинизм. И эта женщина, которая очень важный человек в его жизни, то есть, мать его дочери, с которой у них идет бесконечная война, и которой он говорит: «это глицерин или слезы, и что ты здесь вообще делаешь?» - она для него очень важный человек. И все его шутки по поводу ее аборта – это просто переживание того момента, когда она же от него ушла. 
Долецкая: Конечно. 
Цыганов: Поэтому да, наверное, цинизм. Там уже такие мозоли. Мне кажется, что просмотр фильма до конца будет чуть даже больше понятно, почему так.