Велединский: Конечно, для единства. Я тебе отвечу так (словами Гете)…
Прилепин: Кто на нас с Гете?!
Велединский: «Зачем вы пишите свои книги?» Гете сказал: «Для смягчения нравов». Вот я другой задачи-то и не вижу.
Прилепин: Тем не менее, посмотреть русское или живое, я уж не говорю про «Бригаду».
Велединский: Абсолютно смягчение нравов.
Прилепин: Да?
Велединский: Конечно. Это же все про наших людей, про наших, русских, людей: российских, советских, - которые все наши, и там постоянно есть призыв пожалеть. Знаешь, как раньше говорили: муж меня любит? Нет, муж меня жалеет. Я к этому.
Прилепин: Да-да, у Шукшина.
Велединский: У Шукшина. Я, как муж нашей страны, жалею и себя, и тебя, и русских людей. Я над этим сейчас не стебусь, не смеюсь. Это искренне, по-настоящему, смягчение нравов, конечно.
Прилепин: Только что мы посмотрели с тобой фильм. Я не знаю, этично ли с твоей точки зрения как режиссера об этом говорить, но мы с тобой оба посмотрели фильм режиссера, которого мы очень любим – Бориса Хлебникова. Фильм называется «Долгая счастливая жизнь». И говоря об этом фильме, я возвращаюсь к первому вопросу, потому что тут показан очевидный социальный конфликт. Молодой человек попадает в жесточайшую ситуацию и потом начинает крушить и убивать всех. Это с какого-то времени стало традицией новейшего российского кино…
Велединский: Хотя мне картина очень понравилась, у меня вопросы есть к Боре, к финалу. Все-таки кино должно удивить неожиданностью некоторой. Когда это происходит, даже он мог там покрошить всех, как и покрошил, я с этим согласен, но самый финал, точка, еще какое-то движение…. Мы же понимаем, что ему тоже капец, в общем. И, в общем-то, ничего… Где просвет? Куда двигаться. Или ты задавай вопрос, мне кажется, или многоточие другого рода должно быть. Или уже тогда ответ. Тогда уже ответ, по-моему, напрашивается совсем другой, более крутой.
Прилепин: Я не знаю, какой напрашивается ответ. Не дай Бог, наши зрители подумают, что нам фильм Бори Хлебникова не понравился.
Велединский: Наоборот.
Прилепин: Мы как раз рассказываем о том, что нам очень понравился, и есть какие-то вопросы, которые нас болезненно мучают, потому что с точки зрения показа социальных типов, психологии того самого народа, который давно никто не видел, кроме как, проезжая на «Сапсане» по деревням, он показан – не знаю, откуда Боря его так знает…
Велединский: Люди, которые тебя же призывают на подвиг, тебя же первые начинают сдавать. При том, что они делают это не со зла, они тоже в этих условиях, деваться некуда и все. И это очень честный, правдивый фильм в этом смысле.
Прилепин: Вот! И вот тот самый День народного единства, который, конечно, нам необходимо иметь не один день в году, а 365 дней в году, все-таки на каком пространстве мы будем искать это единство? Посмотришь этот фильм и даже посмотришь любой твой фильм – я последний, «Географа», еще не видел, все предыдущие видел – где это пространство этого единства, кроме того что нам всех жалко: и их, и нас, и себя, и это пространство, и эти ландшафты, и эту березку, и эту росинку. Где это пространство?
Велединский: Вот когда посмотришь «Географа», зрители посмотрят и поймут, где.
Прилепин: Своими словами можешь сказать?
Велединский: Конечно, скажу. Я считаю, что надо писать, снимать кино о банальном. Заповедей десять и больше никто их не придумал. Любовь. Все просто. Если ты любишь – место, где ты живешь, страну – если ты любишь людей, маму, папу, детей, и не только своих, но и чужих… Мы уже Шукшина здесь цитировали. Шукшин говорил: «Что такое интеллигенция? Интеллигент – человек, который чужую боль переживает, как свою». Это не высшее образование, не три высших образования. Это просто человек, который чужую боль воспринимает, как свою. Он может быть слесарь, думаю, вполне. И который что-то делает, чтобы помочь этим людям. Вот и все.
Прилепин: У нас есть такая интеллигенция сейчас? К нашей интеллигенции есть вопросы. Она не только хочет пожалеть народ, а как-то сделать народ, чтобы он был похож на эту интеллигенцию. Как немножко подправить его? Человечинку немножко видоизменить?
Велединский: Мы с тобой. И не только. Во всех лагерях – правых, левых, центристстких, наверное – во всех есть. Но, правда, загнать в счастье – в левое, правое – все хотят их обязательно загнать.
Прилепин: Ты про это никогда не говорил, я случайно узнал, что ты в 1993 году пережил такой личный опыт (это уже несмешной совсем вопрос): ты был в Москве, начинал учиться и вдруг попал в пространство гражданской войны…
Велединский: Да, буквально 1993 год, 1 октября мы начали учиться, 3-го начались события. Мы жили рядом с «Останкино», пошли туда, все это творилось на наших глазах. Стреляли с бронетранспортеров по людям, которые пришли на улицу Королева к «Останкино». Это были люди с детьми, с соседних улиц, как мы пришли: с Галушкино, с общежития ВГИК. Вот, собственно, в этот момент у меня все перевернулось. Из либеральных ценностей я чту только одну с тех пор – сменяемость власти.
Прилепин: Смешно ты сказал сейчас. Я видел тебя, скрывать не стану, прости ради Бога, когда мы с Лимоновым пытались сохранить людей на площади Революции в те самые события двухлетней давности. Ты пришел, ты был там до самого конца, когда все уже ушли. Тебя какое чувство ведет помимо желания сменяемости власти? Есть чувство раздражения, может, злобы, здоровой злобы?
Велединский: И злобы, наверное, и чувство справедливости, хотя я не верю в справедливость. И любопытство.
Прилепин: Режиссерское? Человеческое?
Велединский: И режиссерское – извини, так получается. Мы шарахнутые чем-то по голове люди. Как говорил Антониони, хорош тот пейзаж, который годится мне в картину. Все остальное я не вижу. Здесь живые люди, здесь мне интересно. Но когда я был на площади Революции, но потом я все-таки был почти до конца с вами, потом я поехал посмотреть, что там, на Болотной. Мое любопытство широко. А вообще, получился такой оксюморон: революция, Болотная…
Прилепин: Если бы это была чья-то шутка, она была бы очень остроумной и удавшейся. Расскажи, уж коли ты пришел, что у тебя там творится. По-моему, страна испытывает какие-то приступы удовольствия, по крайней мере, те люди, которые попадают в зал на твой фильм «Географ глобус пропил», и страна, и лично автор этой книжки, мой коллега Алексей Иванов, тоже, по-моему, оценил это хорошо. Александр Лебединский, который, как мне казалось, исчез из поля кинематографа на достаточно серьезный срок, казалось бы, пять лет его не было, и вдруг он проявляется и, как я совершенно точно и без всякой лести отметил, в качестве триумфатора проявился. И сейчас он ездит из страны в страну, из города в город, и везде радость происходит. Я хотел как-то сыронизировать, на самом деле все рады, что появилось отличное русское кино: честное, жалостливое, любящее. Это пауза так сыграла свою роль, что ты помолчал, а потом сказал что-то очень важное, или что?
Велединский: Тут господу Богу одному известно, что. Я верю в то, что случайно ничего не бывает. Потому что эти годы, это не совсем пять лет, потому что у меня был проект, который накрылся из-за кризис.
Прилепин: Кейптаунский порт?
Велединский: Да, в Кейптаунском порту. На круг получилось года два с половиной, пока я снимал уж так плотно. Потом, когда снял фильм, я вдруг понял, что эти два с половиной года жил как Слушкин. Я жил прекрасно, замечательно, кучу друзей за это время обрел. Ответ на твой вопрос вначале, что люди с удовольствием смотрят картины. Как приятно делать приятное! Я после сеанса, куда мы ездили – Одесса, Сочи, Сахалин, Пермь, еще другие российские города, Нью-Йорк, Торонто, Женева – я никогда не смотрю кино, но подхожу после сеанса, стою, жду, когда люди выходят, чтобы они мне или в нос дали, или расцеловали. Что будет, то и будет. Когда люди выходят, они улыбаются, я это вижу! Я понимаю. Кто-то смущенно глаза прячет, улыбаясь, подмигивая. Кто-то набирается смелости, подходит, говорит: «Это здорово!» И ты понимаешь, что все это не напрасно. Сейчас будет прокат, еще несколько премьер в Питере и в Нижнем Новгороде. Прокат покажет. Но рейтинг ожидания очень большой. Копий у нас приличное количество. Сейчас новый термин появился арт-мейнстрим. Мне он нравится, потому что, видимо, это как раз та поляна, на которой я все время пытаюсь существовать.
Прилепин: Саша, а ты согласен с тем, чтобы если этот фильм и пять фильмов, в которых мы с тобой можем сойтись в правильных, очень точных с социальной точки зрения, показали бы, была бы другая страна. Согласен, если бы вместо этого сериального…
Велединский: Еще бы год назад я бы тебе ответил «не знаю» или «нет». Сегодня – я просто анализировать пытаюсь эту ситуацию в связи с этим пока локальным успехом по разным городам, но, тем не менее, успехом – я возвращаюсь мыслями в Америку начала 20 века. Вот тебе и пожалуйста! Metro-Goldwyn-Mayer...
Прилепин: Кино создает нацию.
Велединский: Все! Но там нация была молодая, у них не было корней, не было истории… Она была, конечно, у них была гражданская война, была борьба за независимость, но лет-то мало прошло. Нам чуть потяжелее. Пытались перестроить, но загонять в счастье нельзя.
Прилепин: В 70-х, 80-х, когда Шукшина, Марка Захарова, Эльдара Рязанова посмотрели и сказали словами Говорухина «так больше жить нельзя». Этот пример не подходит?
Велединский: Я абсолютно убежден, что не только кино. Кино – это…
Прилепин: Оно самое массовое.
Велединский: Но оно самое последнее в списке всегда было. Еще в школе учили: литература и искусство. Литература – это тебе…
Прилепин: Фильм покажут и посмотрят 20 млн. человек.
Велединский: Меньше по массовости, но по значимости литература…. Все равно без сценария ты никуда не денешься, а картин можно наснимать, конечно, а как без литературы? Поэтому я-то убежден, что публикация этих романов в 80-е годы привела к этим неожиданным результатам. Думаю, что никто этого не хотел. И Солженицын в какой-то момент вдруг это понял и стал об этом говорить, представляешь!
Прилепин: Про это точнее всего сказал философ Зиновьев: «Метились в коммунизм, а попали в Россию». Сейчас-то мы никуда не метимся, я так понимаю. Ты-то не метишься уже ни в либерализм, ни в левую, ни в правую. И то – стрелой лечебной.
Велединский: Я приведу тебе пример. Без лести… вот честно: момент сплочения я видел в моем дне рождения. Когда абсолютно разные люди, которые, наверное, порвут друг друга на улице, или вчера могли порвать, после дня рождения уже нет - разных взглядов, национальностей, разного уровня интеллекта – и все вместе поют, танцуют, играют в футбол. Как я хорошо стоял в воротах, помнишь? Вот! В итоге это и есть, наверное… можно сплотить. Можно.
Прилепин: Большой день рождения нужно устроить, на всю страну. Что касается твоих самых последних новостей. Сейчас делается большая картина о Великой Отечественной войне. Что там у нас будет?
Велединский: Это 1941 год, декабрь, блокадный Ленинград. Ленинграда самого немного, это «дорога жизни», Ладога. Мы снимали это в феврале-марте, в тех местах, где происходили реальные события. Для меня это был очень неожиданный проект. За три дня до начала съемок, мне позвонил Тодоровский и сказал: «Режиссер ко вторнику нужен. Решай». Я подумал, посоветовался с женой, мне позвонили артисты замечательные – Андрюша Мерзликин – и сказал: «Саня, давай, спасай!» И я поехал. Сейчас заканчиваю монтаж, пока говорить рано.
Прилепин: Рано говорить, но можно в целом говорить о том, что помимо Великой Отечественной войны слишком мало, видимо, мало в России какой-то почвы, на которой она может стоять. Это единственная победа, которая у подавляющего большинства населения не вызывает никаких вопросов, и это постоянный возврат туда – с одной стороны, радостный и благостный (да, действительно, победа в самой страшной войне в истории человечества), с другой стороны, я стал замечать (да простят меня авторы фильмов о войне, «Сталинград» я еще не видел) одну вещь: человек, который попадает на экране в ситуацию войны, да и просто впадает в ситуацию, удаленную от наших городских реалий, в избу крестьянскую попадает, приходится ему мыть полы, доить корову, косить косой и бегать с автоматом, такое ощущение, что он не делал этого никогда. Разница кромешная между тем, как снимали в советское время. Там ведь, по сути, каждый второй актер воевал. «Они сражались за Родину»: Никулин воевал, Смоктуновский воевал и так далее. Либо были дети воевавших. А сегодня есть ощущение кинематографичное, в самом нехорошем смысле слова. Ты с этим не сталкивался? Было такое ощущение, что… У тебя отец воевал, я знаю, насколько тебе это близко. Мы были с тобой на Соловках, видели все эти места. Я видел, как твоя слеза…. Нет этого ощущения, что ребята играют то, что они уже видели в другом фильме, а порой даже и не в русском, а те видели еще в каком-то другом фильме.
Велединский: Конечно, ты прав абсолютно. К сожалению. Более того, скажу, у нас, у режиссеров, тоже, в частности у меня, это случается. Ты все равно ищешь ориентиры, опоры в уже созданном. Это всегда было. Это не только войны касается, это вообще…
Прилепин: Я сказал, что не только войны.
Велединский: Да, безусловно. Вопрос: когда ты успел это заметить. В процессе создания фильма, если ты снял подобную сцену, ее надо выкинуть. Или наоборот, ты понимаешь, что ты что-то не доснял, и тогда ты монтируешь сцену, которую ты не снимал, из других, по эффекту Кулешова. Да, к сожалению, так, но что делать. Пусть не будет никаких войн лучше, пусть… сейчас пошла плеяда фильмов, и это тоже влияние Запада, не реалистических фильмов о войне, а мифов. Замечательный фильм Спилберга «Спасти рядового Райана» - идеологически точно выверенный фильм.
Прилепин: Идеологически, но ощущение недостоверности нет, тем не менее.
Велединский: А это другой вопрос. Они на бытовом уровне дали полный реализм. Но, по сути, это идеологическая картина.
Прилепин: Твоя картина идеологическая?
Велединский: Какая?
Прилепин: Которую ты делаешь?
Велединский: Которую я делаю? Я думаю, что ни в коммунистическом, ни в антикоммунистическом смысле она не идеологическая. Там есть детективная линия, но я в первую очередь пытаюсь делать про людей кино.
Прилепин: Человеческое.
Велединский: Человеческое. Получится – не получится? Не мне судить. Поживем-увидим. Недолго осталось, в январе ее покажут. В кино существует такой принцип: в деталях ты будь правдив досконально, в целом можешь наврать, как угодно. Этот стакан узнаваем, его все знают, это вода и все знают… и все – привет.
Прилепин: А где тогда твое пространство правды? Где ты понабрал этих деталей? Может быть, юность, общага, страсти любовные – но где-то этого опыта нужно поднабраться. Или это может быть книжный опыт.
Велединский: И книжный… Ты все уже ответил, уже перечислил. Я работал в судостроении, ездил в командировки…
Прилепин: Стал ты режиссером в 34 года, если мне память не…
Велединский: Учить только начал.
Прилепин: Режиссером в 40 лет уже.
Велединский: В 41 начал снимать. Конечно. Я ни о чем не жалею, я счастлив, что так случилось. Конечно, мне повезло, в 41 год начать и выплыть – это неплохо. Я доволен этим. Та жизнь она не та, она моя же жизнь. Когда я в судостроении работал, я общался с замминистра и со сварщиком – в один день у меня были и те, и те встречи, понимаешь. Я между ними пытался и прыгал.
Прилепин: И не только между ними, но и все остальные подробности биографии Александра Велединского вы узнаете из книг, которые выйдут о нем уже в ближайшее время. Пример классика, который в 41 год взял все рубежи, которые можно взять. У нас тут, как вы могли заметить, есть некий скрытый конфликт. Я сейчас объясню, в чем он выражается. Дело в том, что в моем понимании – я процитирую одного моего гостя, Эдуарда Лимонова – он говорит, что все спокойно только на кладбище, жизнь – это конфликт. Когда Саша говорил о том, что необходима жалость, любовь, человечность, это тоже порой вызывает ассоциации с кладбищем. Там всех жалко, там любишь, переживаешь, чувствуешь человеческие чувства, прошу прощения за тавтологию, но, тем не менее, то, что мне кажется, что пространство жизни – это конфликт, а Александру Велединскому кажется, что нужно заходить со стороны человечности, в конечном итоге, не вызывает противоречия. Потому что мы каждый занимаемся своей работой, меряем со своей колокольни, поэтому я буду конфликтовать, Александр будет разруливать на человеческом уровне все наши конфликты. До встречи в кинотеатре на кинофильме «Географ глобус пропил».