«Идеальный муж» в жанре трэш. В Московском художественном театре имени Чехова представили фантазию на тему Оскара Уайльда, Уильяма Шекспира и Антона Чехова.
Режиссер Константин Богомолов, как утверждают очевидцы, показал на сцене все противоречия российской жизни, где девушки с Рублевки рассуждают о необходимости трудиться, а уголовники получают награды в главном концертном зале страны. У нас в гостях создатель спектакля режиссер Константин Богомолов.
Писпанен: Все ваши предыдущие спектакли тоже вызывали неоднозначную громкую реакцию. В соцсетях многие отзываются в основном восхищенно. Есть, конечно, и негативные отзывы. Но вас уже настолько высока планка для восприятия ваших спектаклей зрителями и критиками, что, кажется, куда уж дальше. У вас есть какие-то очередные высоты?
Богомолов: Думаю, что подобная степень свободы, с одной стороны, эстетической, с другой стороны, политической, на сцене главного театра страны, - а здесь ведь очень важна магия места, Московский художественный театр – это не подвальный театр и не провинциальный, это главная сцена - это событийно. Потому что некие радикальные вещи происходят на главной сцене страны. Я полагаю, что каждый свободен ровно настолько, насколько он себе позволяет быть свободным. Некая цензура отступает перед ощущением спокойствия, уверенности, твоего права делать то, что ты хочешь. Главное – не бояться.
Писпанен: И то, что цензор в голове…
Богомолов: Это только в голове. Если ты не боишься, не выделяешь фермента страха, как при испуге собак, они чувствуют уверенность человека. Точно так же и внешние цензоры чувствуют твою уверенность и отступают перед ней. Есть забавный странный эффект, который я наблюдаю периодически: когда ты что-то чрезмерное себе позволяешь, люди недоумевают, мол, видимо ему разрешили, иначе невозможно. Этим надо просто пользоваться.
Казнин: С другой стороны, в последнее время появились постановки, которые показывают актуальную действительность, где люди узнают себя. Например, Серебряников и его «отморозки». В Большом театре мы видели вызвавшую скандал постановку «Золотого петушка». Сейчас вы. Это такое веяние? Тренд? Люди хотят смотреть на себя, как это было в советские времена?
Богомолов: То, что происходит с этим спектаклем, - странный эффект. Потому что билеты раскуплены, их невозможно достать. Запись невозможна. Некуда сажать людей. Мне приходится отказывать самым замечательным и близким знакомым. Но там есть радикальные вещи, не связанные с политикой. Там радикальный политический второй акт, спектакль из трех актов, длится 4,5 часа. Во втором акте священник превращается в Мефистофеля, который танцует странный гомосексуальный танец с правителем страны и проваливается вместе с ним в ад, под сцену Московского художественного театра. Целый ряд радикальных вещей, но, в то же время, гораздо более радикальные вещи, я полагаю, в том, как обращаемся, например, с "Тремя сестрами". Классический великий текст, священный для этих подмостков, произносится гламурными девушками, интеллигентно сидящими в кафе «Вог» на Кузнецком мосту в 2013 году или в кафе «Аист» на Бронной 1999 году, и этот текст про то, что «надо работать, работать», произносимый содержанками с гламурным говором. Эти вещи очень радикальные, жесткие. Я уж не говорю о всей гомосексуальной теме, которая является центром сюжета, и о финале спектакля, когда двое любовников, высокопоставленный чиновник и звезда эстрады, погибают в хрустальном гробу.
Писпанен: Вспоминая все, что происходило в последнее время в артистической и околоартистической тусовке, люди, которые делают, говорят и показывают то, что может не понравиться церкви, навлекают на себя опасность последнее время опасно даже по улице ходить.
Богомолов: В спектакле все делается художественно. Там нет оскорблений. В наше время за оскорбление может быть все, что угодно. Но это уже не мои проблемы. Ни я, ни театр не переходим некие границы, когда это было бы оскорбительно для человека, исповедующего ту или иную религию. Этого там нет. Там есть жесткий, честный разговор, по нашим временам, наверное, слишком честный. Это смешно звучит, но я отчасти страховал себя тем, что завтра я улетаю в Варшаву, буду ставить там Сорокина в Варшавском национальном театре.
Казнин: Неизбежно на спектакль пойдут и чиновники-гомосексуалисты, и дамы из кафе «Вог». И будут с наслаждением смотреть его, хвалить, обсуждать.
Богомолов: Это не гомофобский спектакль, скорее, его можно обвинить в гей-пропаганде. Но на самом деле он предлагает просто честно, нормально, по-человечески взглянуть на какие-то вещи. Там есть очень честные моменты, когда зритель должен начать сочувствовать этим героям и их любви. И это требует от зрителя определенной открытости, мужества и честности. Это тот случай, когда из театра должны уходить, как минимум, с размышлениями о том, что не все то, что я считал таким, таким является. Можно по-другому посмотреть на эти вещи. С другой стороны, просто с ощущением какой-то свободы, уважения к чужому мнению, чужой жизни, вообще жизни и индивидуальности.
Казнин: Казаки ведь тоже придут на спектакль рано или поздно.
Богомолов: Да пусть приходят. Спектакль на самом деле очень смешной. Люди, которые будут протестовать, я надеюсь, будут выглядеть идиотами. Я не считаю, что театр – место, где все должны хором спеть «Виноградную косточку в землю зароем» и так далее. Я считаю, что театр – это место, где люди должны спорить, где должны происходить конфликты. Это прекрасно, пусть конфликтуют, пусть выкрикивают из зала, выходят, демонстрации устраивают. Я был в Вильнюсе полгода назад, где в Национальном театре показывали спектакль Кастеллуччи, который, по мнению многих католически настроенных людей, оскорбляет вообще католическую веру и христианство. Я проходил мимо театра в день спектакля, там уже стояла толпа людей, которые пели псалмы. Театр был оцеплен полицией. Это было очень красиво, это прекрасная форма протеста. Я постоял, послушал псалмы и пошел дальше. Я надеюсь, что и в нашей стране мы придем к такой форме протеста против искусства.
Писпанен: Следующий спектакль на российской сцене когда ставите?
Богомолов: Думаю, что самое интересное – делать вещи провоцирующие, а не в очередной раз проводить читки классических произведений на сценах даже лучших театров страны. Руководство Московского художественного театра, и Табаков, очень спокойно, легко и весело приняло этот спектакль. Не было никаких требований, никакой цензуры, никакого страха, наоборот.