В гостях у HARD DAY’S NIGHT экс-сенатор Людмила Нарусова.
Дзядко: Хотелось бы начать с такого недоразумения. Когда к нам приходят гости, мы всегда представляем должности. Вы – Людмила Нарусова. Людмила Нарусова сегодня кто?
Нарусова: Политик, президент Общественного фонда Анатолия Собчака.
Дзядко: В чем сейчас заключается ваша политическая деятельность?
Нарусова: Я категорически против того, что человек был спортсменом или занимался на каком-нибудь заводе мастером цеха, потом он вдруг занимает какую-то должность, и сразу говорят «политик». Политик – это человек, который пришел туда сознательно, который понимает, зачем он туда пришел, и сознательно там работает. Я в политике уже 20 лет, поэтому независимо от того, какое место занимаю я, сидя на каком-то стуле, я все равно политик.
Лобков: Есть ощущение, что раньше люди в политику приходили, а сейчас люди берут лицензию, чтобы заниматься политикой.
Нарусова: Я бы даже сказала, покупают мандаты.
Губин: Ценник не объявите?
Нарусова: За руку ведь не поймала. Вы же прекрасно помните, когда я была у вас на интервью «Совершенно секретно», и после этого интервью потребовали в Генпрокуратуру. Генеральный прокурор сказал, что просто хотел меня посмотреть. Будем же осторожны. То, что это есть, все знают.
Писпанен: Вы говорите, что вы политик, 20 лет, знали, на что идете. У такой профессии есть издержки, тем более в таком государстве, как у нас. И допросы, и сажают, и обыски. К этому вы готовы?
Нарусова: А у меня это все уже было, 15 лет назад. Когда у моей дочери-политика тоже начался обыск, я за нее очень испугалась, но я к этому была готова.
Лобков: Как далеко ваши мрачные мысли распространялись?
Нарусова: Я очень спокойно это пережила, потому что я уже переживала в своей жизни и взлеты, и падения, и проигрыши на выборах, и клевету, и травлю. У меня уже выработался иммунитет. Я к этому относилась очень спокойно. А вот у дочери этого иммунитета еще не было.
Лобков: Сейчас вы боитесь за нее?
Нарусова: Конечно, боюсь, всегда буду бояться.
Лобков: А чего именно?
Нарусова: Унижения и несправедливости.
Дзядко: То же самое было 11 июня, Ксения говорила, что это было унизительно.
Нарусова: Конечно, унизительно. Если ты голышом открываешь дверь, и тебе не дают одеться, цинично и специально унижая, придумывая какие-то предлоги.
Дзядко: Если я правильно понял вопрос моего коллеги, речь шла о том, что есть суд, колония, срок. Вы сказали в ноябре в интервью «Новой газете», что вы боитесь за Ксению. Вы боитесь, что ее посадят, что ее вышлют?
Нарусова: Я даже боялась за моего мужа, когда на самых первых съездах он выступал и говорил те слова, о которых мы только шептали на кухнях, я боялась, что он не доедет до дома. Но он мужчина, он понимал, что он делает, на что он идет. Что касается дочери, мне казалось, что она еще не очень понимает, что это за система. Но поняла очень быстро. Но я боюсь, как курица за своего цыпленка.
Писпанен: Вы ничего не боитесь, но говорить более-менее жесткие реплики в сторону власти вы начали только сейчас. Было 4 срока Путина, был Курск, Беслан.
Нарусова: Я имею на это право. После Беслана я была единственной в Совете Федерации, кто задал вопрос. Я голосовала против отмены губернаторских выборов и сказала, не понимаю, почему кровь бесланских детей должна быть ценой за то, что мы вдруг отменяем прямые демократические выборы губернаторов. Тогда я это делала теми парламентскими методами, которыми я могла делать. Голосовать или не голосовать. При этом мотивировать свою позицию. Сейчас я такой возможности публично лишена.
Лобков: Когда вы перестали быть членом Совета Федерации, вы много друзей потеряли? Можете ли вы сказать, кто с вами остался и кто вас предал?
Нарусова: Со мной остались друзья, не коллеги, друзья из той, прошлой жизни, которые были моими друзьями еще до того, как я была сенатором. Не только из Питера, но и в Москве. Мой одноклассник как был моим другом, так он и есть мой друг и очень меня поддерживает, звонит. Те попутчики по жизни, которые как бы были приятелями, я их и не считала друзьями, поэтому не велика потеря.
Лобков: Ворох приглашений на премьеры, цветы на дни рождения, подарки и остальные атрибуты пропали?
Нарусова: Конечно, поубавилось.
Лобков: Или в тайне те, кто остается у власти, посылают вам какие-то сигналы, что мы все понимаем, мы с вами?
Нарусова: Нет.
Губин: И ни одной смс от коллег-сенаторов так и не пришло?
Нарусова: С Новым годом поздравляли.
Писпанен: Зачем вам нужно было сенатство, если вы уже понимали, что происходит в стране?
Нарусова: Я с юности занималась теорией малых дел. Каждый на своем месте должен делать что-то, чтобы способствовать тому-то, поэтому сначала я была депутатом Государственной Думы, потом сенатором, и на своем месте я понимала, что свою маленькую лепту в законотворчество я должна внести. Услышат меня или не услышат, или большинство все равно примет свое решение, я понимала, я видела, что происходит. Но мне важно было самой сделать то, что я на своем месте могу.
Писпанен: Сенатор принимает какие-то решения?
Нарусова: Да.
Писпанен: Например? Просто мы их не знаем.
Нарусова: Я могу привести конкретно для того региона, от которого я была сенатором. Сколько было злобы, иронии по поводу того, когда я стала сенатором от Тувы. Но Тува – такой заброшенный регион, который присоединился к Советскому Союзу в 44 году, Сталин пообещал построить там железную дорогу. Железную дорогу он не построил, расстрелял шаманом, реквизировал всех лошадей, а я добилась того, что там сейчас строится железная дорога. Я добилась того, что там открылся республиканский музей, куда перешла беспрецедентная вещь из Эрмитажа. Это конкретные дела, они не видны широкому народу.
Тагаева: После того, как вы покинули Совет Федерации, можно ли сейчас говорить о том, как люди попадают в сенат?
Нарусова: Я и сама так попадала, только с одобрения Кремля. Кому как повезет.
Дзядко: У вас как было: Вам позвонили, или вы изъявили желание?
Нарусова: Со мной было иначе, сначала со мной говорили тувинские руководители, многие из которых когда-то были моими студентами.
Дзядко: То есть руководители из Тувы сами вышли на Людмилу Нарусову.
Нарусова: Да, тогдашний председатель Тувы увидел во мне сильного лоббиста, предложил мне.
Дзядко: И одновременно предложил в Кремль?
Нарусова: Он ведь это согласовал. Я не думаю, что это просто ему в голову пришло.
Писпанен: Это было его окончательное решение, вы должны были просто согласиться?
Нарусова: Нет, это не было решением, мне еще предстояло пройти выборы.
Тагаева: А с кем это согласовывалось? С Волошиным, Сурковым?
Нарусова: У кого на кого есть выход.
Лобков: У вас на кого был выход?
Нарусова: У меня не было, мне предложили, я согласилась.
Дзядко: Неужели вам было неинтересно, с кем они согласовали?
Губин: В вашу бытность сенатором какой был самый высокий уровень человека, которому вы могли позвонить по прямой связи с гарантией, что именно он, а не секретарь, возьмет трубку?
Нарусова: Я могла звонить президенту, премьеру. В последний раз в августе прошлого года мы разговаривали.
Лобков: Вы говорили об обысках?
Нарусова: Нет.
Лобков: А он вас спрашивал или интересовался, что вы чувствуете?
Нарусова: Нет, у нас совершенно другая тема была. Это была годовщина дня рождения моего мужа, мы обсуждали вопросы издания пятитомника собрания его сочинений.
Губин: Почему с президентом, а не с издателем?
Нарусова: Все давно было решено, он интересовался этими темами.
Тагаева: Просто бытует миф, что деньги Ксюше вернули только после вашего разговора с Владимиром Путиным.
Нарусова: Нет, это не так. Я не затрагивала даже эту тему, а уже тем более не просила.
Дзядко: Просто это московский слух, который ходит от одного столика кафе к другому.
Нарусова: Что я сделала, я, когда это произошло, я сразу позвонила моего другу Генри Резнику и попросила его быть адвокатом, потому что я понимала, что его профессионализм и общественная значимость здесь очень важны, что он и сделал.
Лобков: Модно было посылать невербальные сигналы, кто с кем стоит, как раньше…
Нарусова: Я на это никогда не обращаю внимания.
Дзядко: И после этого никаких контактов?
Нарусова: Нет. Я понимаю, что вам очень трудно поверить, что в результате следствия и обнаружения, что нет никаких налоговых нарушений, потому что у Ксении, несмотря на ее некую легкомысленность, были прописаны все ходы, хотя ей выпили где-то 1200 рублей штрафа, все-таки нашли что-то…
Писпанен: Нам трудно поверить не в то, что вернули, а в то, что вы не разговаривали так долго, с августа прошлого года, с другом семьи.
Нарусова: Это уже, наверное, моя вина, потому что у меня принцип «не бойся, не проси». Примерно с сентября я понимала, что моя работа в Совете Федерации под большим вопросом, я принципиально не стала звонить.
Лобков: Вы же много раз голосовали против. То есть с 2004 года были реальные шансы, что губернатор не будет согласовывать вашу кандидатуру. Тем не менее, случилось. Где была последняя капля?
Нарусова: Вы вынуждаете меня сказать, что оппозиционная деятельность моей дочери была причиной. Я думаю, что у меня самой достаточно заслуг. Я думаю, что была личная неприязнь председателя Совета Федерации Валентины Матвиенко, которая может звонить по любым телефонам. Стиль руководства Валентины Ивановны очень авторитарный, главное, ей очень хочется показать, что она держит Совет Федерации в узде. Я немножко портила эту картину.
Тагаева: В отличие от вас, Валентина Матвиенко подняла трубку и позвонила Владимиру Путину.
Нарусова: Я не знаю, я не могу гадать. Скорее всего, было вообще что-нибудь третье. Скорее всего, так как очень важно было, чтобы победила Единая Россия в Брянске, а у него шансов было очень мало, скорее всего, просто начался политический торг, что может помочь. Может помочь Жириновский, который держит свой ресурс для того, чтобы всегда положить последний камень на чашу весов. Он приехал в Брянск и договорился с губернатором. Другое дело, согласовывал он это с Володиным или нет. Думаю, что согласовывал. Я просто явилась разменной картой.
Писпанен: Разменной картой вы явились, несмотря на то, что сам президент у вас друг семьи.
Нарусова: Президент ничего не обещал.
Писпанен: Это тот самый негласный предел, за который нельзя заходить.
Нарусова: Очень многая челядь вокруг президента, у них нос по ветру. Если было позволено произвести обыск у Ксении, значит, можно все остальное. Уловить дуновение ветра, исходящего от власти, самое большое искусство политика.
Тагаева: Вы говорили в Брянской области, как вы два месяца агитировали за Николая Денина.
Нарусова: Не то, чтобы агитировала, я агитировала против коммуниста Потомского, потому что для меня было самое главное, чтобы Брянщина снова не стала красным поясом с таким депутатом как Шандыбин, потому что это было стыдно. Я не столько за Денина, сколько против Потомского. Денин меня об этом просил. Так как он меня выдвигает, он попросил вести такую агитацию против Потомского.
Тагаева: На передаче у Ксюши Собчак в Брянской области я не могу сказать, что вы поддерживали Николая Денина.
Нарусова: Конечно, я его не поддерживала, я говорила, что это лучше, чем снова коммунисты.
Тагаева: Вы пошли ва-банк, почему?
Нарусова: Потому что я так думала. Я всегда говорю с теми, от кого как бы моя судьба зависит. Я и Денину говорила, что он слабый.
Дзядко: Получается, что в тот момент вы были как будто уверены, что в Совете Федерации вам не быть, поэтому гуляем.
Нарусова: Нет, это не так.
Писпанен: Для вас неожиданностью было то, что вас отозвали?
Нарусова: Уже нет.
Писпанен: Хотелось бы спросить у вас, так как вы много лет прожили в Петербурге, последние месяцы ужасающее впечатление от того, что происходит в некогда культурной столице. Самые мракобесные законотворческие инициативы исходят от питерского Заксобрания.
Нарусова: Каков поп, таков приход.
Писпанен: Поп как раз очень воцерковленный сейчас в Петербурге.
Лобков: Каким вы помните Полтавченко? Он дружил в Анатолием Александровичем.
Нарусова: Я по работе мало общалась с теми, с кем он общался только по работе. Он производил и производит на меня впечатление человека профессионального, спокойного, но нет драйва.
Лобков: А издать книгу альтернативной истории славян? А покрестить афонское братство?
Нарусова: Вы полагаете, что долгими зимними вечерами Полтавченко писал эту книгу?
Лобков: Нет, заказал, но драйв есть. Тогда он был, например, таким верущим?
Нарусова: Тогда нет, верующим я его не помню. Наверное, был, но очень глубоко и интимно.
Дзядко: Вы сказали, каков поп, таков и приход. Под попом вы имели в виду господина Полтавченко.
Нарусова: Нет, я сказала русскую народную пословицу о том, что руководитель определяет дуновение ветра.
Лобков: Питер достаточно непокорный город.
Нарусова: Был.
Лобков: Почему такое единодушие как будто?
Нарусова: Я думаю, это не только для Питера характерно. Самое страшное, что появилось в нашей жизни, это безразличное равнодушие, граничащее со страхом. Появление этого ощущения в наших гражданах очень симптоматично.
Писпанен: Питерцы всякие знаки показывают, когда кортеж проезжает.
Нарусова: Я не видела этого. Я не думаю, что это не украшает культурную столицу, но говорит о том, что этот дух непокоренности, который был свойственен нашему городу, есть.
Писпанен: Как вы думаете, какой еще закон примет Заксобрание Петербурга, помимо педофильского, громких звуков?
Нарусова: Мне самой очень больно. Культурная столица. Но когда губернатор города говорит «сосули» вместо «сосульки»…
Писпанен: Это он повторяет предыдущего губернатора.
Нарусова: Я говорю сейчас о Валентине Ивановне. Где же наш институт русской литературы, где профессора-филологи, которые боятся поправить и сказать, что это неграмотно. Когда человек так говорит, это напоминает ту даму, которая вместо «высморкаться» говорит «я облегчила нос посредством платка». Такое жеманство. Зачем?
Лобков: Вы хотите на политическую сцену Петербурга вернуться?
Нарусова: Я говорила и говорю, что в политику я вернусь, только когда у нас будут прямые выборы. В той иерархии полудоговоренностей, полуобязательств или приказов, звонков, подкупов это невозможно.
Писпанен: Ради того, чтобы проводить правильные законы?
Нарусова: Брезгливость уже появилась.
Писпанен: Через 20 лет появляется брезгливость.
Нарусова: Не было тогда такого. Я помню самые первые выборы, я помню, что это был энтузиазм, я помню 91 год в Петербурге. Вся страна смотрела Лебединое озеро, а у нас Собчак на 5 канале сказал, что это государственные преступники, что это переворот.
Дзядко: Сейчас, в 2013 году, у вас, жителя Санкт-Петербурга, на прямых выборах, как вам кажется, была бы высокая поддержка?
Нарусова: Думаю, что нет. Я либерально-демократических взглядов, я никогда это скрывать не буду даже в угоду избирателям. Слово «демократия» сейчас действительно почти ругательное. Сейчас я не удивлюсь, что если через несколько лет, когда мы буде отмечать юбилей 70 лет снятия блокады, кто-то из услужливых предложит назвать Ленинград снова Ленинградом. Это ужасно. Может быть, мы опять это скушаем? Опять промолчим? Помните Галича? «Промолчи» он рифмовал с «палачи».
Лобков: Полтавченко способен на это?
Нарусова: Я думаю, желающих найдется много, кроме Рогозина.
Губин: То, что вы говорите, определяется словом «метаморфоза». Как происходят такие метаморфозы с людьми, которых, может быть, вы знаете? Вы должны помнить Милонова, он был помощником Старовойтовой. Галина Васильевна мирволила к юношам с неудавшейся личной жизнью, которым она по-женски покровительствовала. Вы помните Милонова тех времен?
Нарусова: Я помню Милонова не только тех времен, у меня даже сохранилась в моем архиве пленка, где, когда мой муж возвращается из Парижа, мы подъезжаем к дому, и там стоит рыженький мальчик в футболке «Я за демократию, я за Собчака». Это мальчик Милонов. Он говорил о том, что городу нужно вернуть демократию, сильного лидера. Может быть, он себя теперь под этим сильным лидером предполагает.
Дзядко: Амбициозный человек?
Нарусова: Да, очень.
Губин: Что произошло? Ведь не только с ним.
Нарусова: Не только с ним.
Писпанен: Это политический нюх?
Нарусова: Конечно. Тренд уловить. Главное – не сохранить собственные убеждения, не быть чистым перед своей совестью, а уловить тренд. Рогозин его уловил, предложив Сталинград. При этом люди не очень дают себе труда в этом разобраться. Все мы знаем героическую оборону Порт-Артура. Но нет на географической карте города Порт-Артур. Но те тысячи русских жизней, которые там были отданы, от этого подвиг меньше не стал. Я уж не говорю про Трою. Поэтому сталинградская битва или ленинградская блокада действительно останутся в веках, но вовсе необязательно нужно переименовывать города.
Лобков: Вы за два срока Путина могли увидеть, как меняются, предают друг друга питерцы. «Забронзовел» ли Путин?
Нарусова: Да, забронзовел.
Дзядко: В какой момент вы увидели, что забронзовел, и говорили ли вы это лично ему?
Нарусова: Первый удар был очень давно, в самом начале первого срока Владимира Владимировича. Он вернул вместо музыки Глинка гимн Советского Союза музыку Александрова. У меня первый раз тогда екнуло сердце.
Писпанен: Вы говорили с ним об этом?
Нарусова: Да. Он сказал, что большинство народа хочет так. Очень же легко так сказать, взять нужных социологов. Большинство народа за то, чтобы американцы не усыновляли наших детей. Лидер должен быть адекватным большинством. Я приведу последний пример, буквально сегодняшний. Путин в Краснодарском крае сказал, что не надо те деньги, которые раздали людям по ошибке, возвращать. Прекрасно, по-человечески нормально. Но при этом кто из тех чиновников, кто это сделал, наказан, я не слышала. Делать такую картину только для того, чтобы поднялся рейтинг, наверное, политически правильно.
Писпанен: Это же было на протяжении всех его сроков. Не сидит никто.
Нарусова: Вчера выпустили Сметанину. Я думаю, дело Оборонсервиса, несмотря на клятвенные заверения, развалится, или найдут стрелочника. Я не жажду крови Анатолия Сердюкова. У людей возникает вопрос, почему я, кто совершил преступление на 5 копеек, сижу в тюрьме, а там, где совершают на миллиарды, живут дома?
Лобков: Вы в одном из интервью сказали, что Путин кидает своих. Действительно, сейчас одни питерские совсем у тела, а другие в опале. Как это происходило?
Нарусова: Водораздел лежит не в географической принадлежности, а в идеологии. Либеральный Кудрин оказался уже на этом этапе метаморфоз не ко двору.
Дзядко: Вам кажется, он не у двора?
Нарусова: Нет, я говорю формально.
Писпанен: Он представляет Россию, ездит в Давос вместе с Медведевым.
Нарусова: В иерархии власть придержащих его нет.
Лобков: А Дмитрий Анатольевич в какую сторону дрейфует?
Нарусова: Это мне трудно сказать, для меня это, наверное, одна из больших загадок, потому что если те метаморфозы, которые происходят с лидером страны, их можно проследить, то Дмитрий Анатольевич – это для меня непонятно, объяснить и мотивировать то, что он возглавил Единую Россию.
Писпанен: По-вашему, он политик?
Нарусова: Конечно, политик.
Писпанен: Самостоятельный?
Нарусова: Насчет самостоятельности не стала бы утверждать, но то, что политик – несомненно.
Губин: Касьянов говорил, даю вам слово, что к апрелю Медведева не будет во главе кабинета министров. Насколько серьезно можно обращать внимание на такие слова?
Нарусова: Я не отношусь к числу людей, принимающих такие судьбоносные решения.
Губин: Вы же знаете, как к Медведеву относятся то политбюро, которое реально принимает решение?
Нарусова: Сейчас уже не знаю.
Дзядко: А раньше как относилось?
Нарусова: Вы же прекрасно помните, когда надо было, чтобы он был президентом, он стал президентом, все так и хотели. Теперь хотят, наверное, другого. Этим чутьем уловить тренд я не обладаю.
Дзядко: Каким одним словом вы бы описали это отношение?
Нарусова: Политбюро тоже не однородное. Я не могу так сказать. Там есть разные течения. Там есть ястребы и либералы.
Тагаева: Медведев ястреб или либерал?
Нарусова: Медведев никак не ястреб, он, я думаю, сейчас отошел от политбюро.
Тагаева: Вы говорили о том, как Полтавченко и Милонов ловят тренды. Кто продуцирует эти тренды? Это все-таки Владимир Путин? Ему все-таки нравится православие и самодержавие?
Нарусова: Кто придумал эту комбинацию отдать деньги, а потом не отдать? Я не думаю, что специально. Я думаю, что он как очень сильный политик в этой ситуации понимает, где можно найти то самое, в котором можно показать себя добрым царем. Как окружение проецирует, как запускает эти тренды, я могу только предполагать, что есть несколько программ на центральный каналах, когда я их вижу, я безошибочно понимаю, что будет потом. По интонации, по тому, кто побеждает в поединке у Владимира Соловьева, я понимаю этот тренд.
Тагаева: Кто все-таки формирует эти тренды? Владимир Путин все-таки высказывает пожелания?
Нарусова: Я думаю, что он благосклонно принимает их, или иногда отвергает, если кто-то совсем далеко зашел. Предлагает идеи администрация президента. Я думаю, это Володин, пресс-секретарь, который озвучивает время от времени свои оценки, далекие от совершенства. Когда Европарламент принимает решение, и пресс-секретарь президента говорит, что у нас свои законы, как можно не знать, что есть приоритет международных законов над национальными? Если мы хотим войти в Евросоюз, нам надо к этому прислушиваться.
Писпанен: Как вы думаете, хотим еще зайти?
Нарусова: Конечно. Был тренд, когда говорили, почему бы России самой не войти в НАТО и не играть на поле противника? Сейчас эти разговоры затихли. Те, кто это озвучивали и были яростными сторонниками, уже это забыли.
Дзядко: Это ведь Путин говорил в 2000 году?
Нарусова: Да. Он в Мюнхене даже об этом говорил.
Лобков: Когда Владимир Владимирович был заместителем вашего супруга, в нем эти все таланты уже раскрывались, было заметно, во что он может развиться?
Нарусова: Очень легко быть задним умом. Ретроспективная оценка никогда не бывает объективной. Любой мемуарист, когда пишет о каком-то событии, он смотрит с сегодняшнего дня и знает, во что это событие выльется. Боюсь, что здесь мои оценки будут несправедливы и будут связаны с современностью. Например, я прекрасно помню 91 год. Очень горячие головы Ленсовета требовали от Собчака раздать оружие, чтобы сражаться за свободу. В какой-то момент Анатолий стал об этом думать, потому что уже шла танковая колонна, псковская воздушно-десантная дивизия, и Владимир Владимирович тогда сказал, что этого делать нельзя, потому что если мф раздадим оружие, мы потом никогда его не соберем, и оно обязательно у кого-то выстрелит, а это может быть провоцирующий выстрел. Действительно, разумное предложение, я еще подумала, что все-таки военные люди мыслят иначе, чем гражданский, который не понимает многих вещей в силу того, что они никогда этим не занимались. Тот факт, что он был тогда рядом во время путча, меня приятно удивил.
Лобков: Последний год, когда стали очевидными атаки на Собчака…
Нарусова: Владимир Владимирович тогда вел себя абсолютно безупречно. Я тогда с ним часто общалась, он тогда не имел работы и практически рисковал своим будущим, но он очень помогал и поддерживал.
Лобков: Вы сказали в интервью Новой газете, что вы знаете причину смерти Собчака, и она не такова…
Нарусова: Не хочу об этом говорить. Я это тогда не сказала и сейчас не скажу.
Лобков: Вы боитесь сказать это?
Нарусова: Я этого говорить не буду.
Тагаева: Вам есть, что терять, если не хотите об этом говорить?
Нарусова: Мне – нет.
Лобков: Это залог вашей безопасности?
Нарусова: Наоборот.
Писпанен: Сейчас так получается, что мы видим, как многих людей выдавливают из России.
Нарусова: Не дождутся. Даже не политиков. Посмотрите, какой отток капитала, сколько бизнесменов уезжает, потому что при том, что в Давосе мы говорим welcome в Россию, уже смеются, потому что понимают, что там налоговое бремя, что происходит с предпринимателями, когда в качестве разборок между хозяйствующими субъектами используются правоохранительные органы, и в качестве дубинки в политических играх тоже используются правоохранительные органы,
Писпанен: Вы готовы, как Ходорковский, не уехать.
Нарусова: У меня такая возможность была, и я почти два года была в Париже. Я поняла, что я не могу жить там, нигде.
Губин: Вы хотите сказать, что нет такого звоночка, после которого вы не заказали бы самолет через Хельсинки в Париж?
Нарусова: Для меня – нет. Тогда я спасала мужа.
Тагаева: А сейчас вы спасаете дочь, получается.
Нарусова: Не приведи господь, чтобы мне пришлось это делать еще один раз.
Лобков: Какие у вас сейчас источники существования? У вас нет бизнеса.
Нарусова: Никогда не было, хотя мне много чего приписывали в Питере, Нью-Йорке. Почти 5 лет руководя 5-миллионным городом Собчак никакого запасного аэродрома себе не подготовил. Когда он перестал быть мэром, он просто работал дома, у него не было даже офиса.
Лобков: А вы за годы работы в Совете Федерации подготовили аэродром? Как вы представляете сейчас дальнейшую жизнь?
Нарусова: У меня есть жилье, какие-то накопления. Конечно, на пенсию не проживу.
Губин: Велика ли пенсия у бывшего члена Совета Федерации?
Нарусова: Моя пенсия 20 тысяч рублей.
Писпанен: Почему так мало? Я помню, еще 5 лет были 60 тысяч.
Нарусова: Если бы я знала, что это вас так интересует, я бы привезла мою сберкнижку, куда перечисляется моя пенсия. 20 тысяч рублей, при том, что я работаю с 18 лет, у меня общего трудового стажа больше 40 лет.
Губин: Это выше, чем вдвое, чем у среднего петербургского пенсионера.
Нарусова: Да. У меня мама, узница концлагеря, получала пенсию 8 тысяч, поэтому о чем говорить.
Писпанен: Вам было доверено наблюдать за распределением потоков, шедших по линии фондов примирения ФРГ и Австрии. Там были мощнейшие махинации.
Нарусова: И как только я их обнаружила, я стала писать в Генпрокуратуру, чтобы они это расследовали. Дефолт был в 98 году. Было 100 тысяч марок, рубли обесценились. Буквально за два дня до дефолта руководство фонда в банке все эти марки перевело в рубли, и через два дня после дефолта практически ничего не осталось. Когда я стала этим заниматься и обнаружила, я стала забрасывать Генпрокуратуру письмами. Очень скоро мне нашли преемника.
Писпанен: То есть никого не посадили, вас просто убрали?
Нарусова: Да.
Тагаева: Как вы думаете, если бы Анатолий Собчак видел, что происходит сейчас в России, как работают его ученики, имею в виду Владимира Путина и Дмитрия Медведева, что бы он сказал?
Губин: И смог ли он обойтись без мата?
Нарусова: Он крайне редко ругался матом, помню 2 или 3 раза за жизнь.
Дзядко: Это стало бы тем редким случаем?
Нарусова: Не буду говорить банальных слов о том, что история не знает сослагательного наклонения, но думаю, что легкой жизни сейчас у него бы не было.
Писпанен: То есть он не был бы в политике?
Нарусова: Может быть, и был бы. Не случайно, когда появилась надежда на новый виток его политической деятельности, он не хотел бы ни министром, он хотел возглавить Конституционный суд, потому что он прекрасно понимал, что те вещи, которые мы выстрадали в Конституции 93 года, он знал, что они очень хрупкие, их надо оберегать, они будут нарушаться. Поэтому он очень хотел именно на эту юридическую должность, но чтобы не принимались антиконституционные законы. Он был ярчайшим парламентарием, это признают даже его враги. Видеть, во что сейчас превратился наш парламент... Принято считать, что с течением времени все должно прогрессировать, но это регресс. Когда парламент стоит в позе «чего изволите» и становится одним из департаментов то ли правительства, то ли администрации президента, с этим бы он не смирился, потому что его главная идея – сильное государство определяется только сильным парламентом.