Кремер: Сегодня в мире отмечается Всемирный день распространения информации о проблеме аутизма. И весь день на ДОЖДЕ мы говорим именно об этом. Сейчас в нашей студии Бакур Бакурадзе, папа ребенка-аутиста. Здравствуйте, во-первых, Бакур.
Бакурадзе: Здравствуйте.
Кремер: Расскажите, пожалуйста, как вы узнали о том, что ваш ребенок особенный?
Бакурадзе: Примерно 2 года было ребенку, когда мы начали замечать, что он находится в своем пространстве и практически не выходит на контакт, то есть, у него был определенный своеобразный контакт. И он не говорил, он общался с окружающими людьми точно так же, как с чужими людьми. То есть он не различал своих и чужих по первому взгляду. И, собственно говоря, мы столкнулись с проблемой, что мы не могли с ребенком общаться, мы не могли найти с ним общий язык. Поэтому мы начали как-то пытаться понять, с чем, с какой проблемой мы имеем дело. Начали ходить в разные места, к разным врачам. В результате нам поставили вот этот диагноз - ранний детский аутизм.
Кремер: А что говорили врачи? Как они предлагали вам лечиться?
Бакурадзе: Когда мы пошли к врачам, мы надеялись, что мы сейчас придем к врачам, и врачи нам скажут, что это такое и как с этим бороться, а в результате мы поняли, что никто нам не может дать определенного ответа относительно этой проблемы. Вплоть до того, что в какой-то момент нам сказали, что имейте в виду и готовьтесь, что он будет особенным и сможет ли он вообще влиться в мир, в обычный мир людей или нет - это еще большой вопрос и, вполне вероятно, этого может не произойти. И никто ничего не мог сказать, что в этой ситуации делать. Я помню тогда, 10 лет назад, тогда существовали буквально два или три центра. Эти был Центр коррекционной педагогики, где была Никольская (тогда очень известная специалист), в Питере был такой же центр «Отцы и дети» (это были какие-то две маленькие комнатушки) и в результате я понял, что…
Кремер: Что этим почти никто не занимается, в этом почти никто не разбирается.
Бакурадзе: Да. Этим никто не занимается и никто не разбирается. Вот прошло 10 лет, и собственно говоря, нельзя сказать, что как-то очень сильно это дело продвинулось вперед. Какими-то черепашьими шагами…
Кремер: А вам чему за эти 10 лет удалось научить своего сына?
Бакурадзе: Проблема именно заключается в том, что существует разобщенность из-за того, что всего два-три центра, которые этой проблемой занимаются, в той же мере надо учитывать то, что проблема не изучена до конца. Поэтому у каждого центра своя методика работы, они между собой общаются, но нельзя сказать, что они сообща борются с этой проблемой. Государство никак не принимает участие в этом. И получается, что в какой-то мере ты сам разрабатываешь систему, как ребенка влить в мир людей. Это основная задача.
Кремер: Но вот ваша система, она в чем? Что вы делали?
Бакурадзе: Наша система заключается в том, мы вообще, когда говорим о специализации, мы естественно, имеем в виду две стороны - это непосредственно субъект и социум. И если мы говорим о социализации субъекта в социум, мы никогда не должны иметь в виду только лишь воспитание субъекта. Потому что если не будет процесс направлен в сторону друг друга, с обеих сторон, то он не будет увенчан успехом. А социум, он в данном случае, никаким образом не движется в эту сторону.
Кремер: А с чем вы столкнулись?
Бакурадзе: Социум не знает вообще, что это такое.
Кремер: Ну, вы же выходите на улицу, вы как-то видите реакцию на вашего сына.
Бакурадзе: Я вам сейчас расскажу. Вообще наш социум в какой-то мере напуган, он в какой-то мере находится в рамках беззакония, в рамках нерешенных огромного количества проблем - наркомании и так далее, и так далее. Поколение людей, которые сейчас растут в России, я считаю, что оно брошенное и так далее, и так далее. То есть люди сами по себе находятся в кругу определенных проблем.
Кремер: А тут еще какой-то непонятный…
Бакурадзе: А тут абсолютно не понятная вещь, для которой нужно годы, чтобы это понять. Потому что этот ребенок, например, он существует совершенно в другой системе восприятия мира, он образами мыслит. Для него человеческая речь или чьи-нибудь знаки, вербальная система, она на втором плане. На первом плане у него знаковая система и так далее. И поэтому, исходя из этого, естественно, у него своя модель поведения. Я сейчас перепрыгивать немножко вперед. Я, например, начал его посылать в магазин. Да, такая бытовая ситуация, при этом я слежу за ним, я иду за ним на расстоянии. Что я делаю? Я не только адаптирую к этому магазину, чтобы он мог там расплатиться и так далее, но при этом в этом магазине существуют определенные кассиры, которые постоянно работают, в этом районе есть люди, с которыми я время от времени встречаюсь. Я непосредственно делаю так, чтобы он сталкивался с этим миром и сам находил выход из положения. И не только он находит выход из положения, а люди сами по себе уже начинают к нему привыкать, понимать, как нужно его рассчитать, понимали, что вот в очереди он так стоит, а не по-другому, что он может махать руками.
Кремер: То есть вы таким образом учите не только сына, но и людей, которые с ним сталкиваются?
Бакурадзе: Вот это и есть самая проблема, что надо не только аутичных людей приводить в социум, а социуму открыть глаза. Я в детстве, помню, каждое лето проводил в деревне в горах в Грузии. И там у нас в деревне были несколько человек, которые были странные, так скажем. Кто-то был немножечко отсталый умом, кто-то вел себя странно. Что такое деревня? Деревня - это микросоциум. Она сама регулирует взаимоотношения между своими членами этого микросоциума. И там происходили удивительные вещи. Во-первых, деревня заботилась об этих людях. Во-вторых, деревня их вовлекала в труд. Это очень важная вещь. Допустим, сенокос, и вот этих детей, этих людей они брали с собой и приучали к труду. И труд помогал этим людям через труд влиться с общий социум людей. И люди их воспринимали, люди их кормили и так далее и так далее. Это маленькая система, но она на самом деле является довольно таки ярким и хорошим примером, чтобы этот пример мог быть использован и в нашей жизни. А у нас большой город, люди, на самом деле, довольно таки разобщены. Как можно с этим бороться?
Кремер: А чему все-таки вам удалось научить сына? Вот вы говорите, что вы научили его ходить в магазин, он может это делать самостоятельно вполне. Еще что?
Бакурадзе: Нет, во-первых, он, мы его определили в школу. Есть школа на Кашенкином Лугу, там были очень хорошие специалисты, которые учили его читать, писать. При этом я хочу сказать, что ребенок, например, в возрасте 4-х лет сам уже читал по-английски. То есть, он сам развивал какую-то систему. Чему мне лично удалось его научить? Мне удалось, в первую очередь, научить себя самого распознавать мир частично его глазами, но до конца это сделать невозможно, потому что я как слепой действую в данном случае. В нашем государстве нет системы обучения родителей. Родители в этом нуждаются. Потому что, допустим, когда мы читаем книгу ребенку, ребенок не слушает. Нам кажется, что он не воспринимает этот текст. А через год он выдает что-то и мы понимаем, что это у него откладывается на подсознании где-то. Значит, у него своя система восприятия. Я научился его понимать. Моя жена научилась его понимать. Моя жена научила меня его понимать. Понимая его, мы помогаем ему понимать нас. Но это вот самое основное, что мы должны делать. Есть какие-то элементарные вещи. Например, покупаешь ему часы, он ходит в этих часах. Ему очень сложно адаптироваться вообще к системе часов и постоянно его спрашиваешь, который час и так далее. Водишь его, учишь. Я не знаю, как еще конкретно на это ответить.
Кремер: Хорошо. Вас чему ваш сын научил?
Бакурадзе: Мне кажется, что дети на самом деле воспитывают своих родителей, а аутичные дети они воспитывают их вдвойне. Меня он научил тому, что он отвлек меня от пустяковых вещей, он меня погрузил в проблему этого. Я понял, что мир этих людей богатый, нереально богатый, в какой-то мере богаче, чем наш мир. В какой-то мере он скорректировал мое взаимоотнгошение вообще ко всему миру, если говорить о каких-то базовых вещах.
Кремер: Вы в одном из интервью сказали, что проблему аутизма нельзя отобразить на экране никакими доступными визуальными средствами. Почему?
Бакурадзе: Вы знаете, потому что мы предполагаем, что они видят и как они видят, и пытаемся это понять. И при этом мы всегда думаем, что их мир, он находится где-то как будто на одну ступеньку ниже нашего мира, и как будто мы должны вниз спуститься, чтобы его понять. В результате, когда ты конкретно сталкиваешься с этой проблемой, ты понимаешь на самом деле, что их мир он сложнее, он на самом деле сложнее. Это вот как инопланетянин: если он сейчас попадет в наш мир, мы не сможем понять, как он видит. Это первое. Второе - я посмотрел несколько видеороликов, которые снимали сами аутисты. И через эти видеоролики я понимаю на самом деле, что восприятие их мира совершенно отличается от нас. Они совершенно по-другому слышат звуки. Они совершенно по-другому выделяют объекты. Например, у моего сына есть такое качество: он может найти предмет в огромном количестве других предметов буквально сразу. Допустим, его заводишь в библиотеку, и прячешь куда-то книгу, которую он любит. Он буквально за несколько секунд может ее найти. Как это происходит, мы никогда не сможем этого понять. Мы никогда не сможем этого понять. Я почему это говорю? Иногда, делая документальные фильмы, режиссеры пытаются воспроизвести их взгляд на вещи, их мир, но даже не близко к тому, что и как они видят. Мало того, даже когда мы смотрим видео, которое сняли сами аутисты, нам сложно его понять.
Кремер: Спасибо. Спасибо вам, большое.