Казнин: Мы, конечно, начнем с того, что мы обсуждали с Борисом Немцовым вот эти выложенные его записи.
Монгайт: Как это повлияет на судьбу общего дела?
Казнин: И повлияет ли?
Романова: Все, что мне хотелось сделать, когда я услышала эти записи и смогла перед эфиром все это посмотреть и послушать, конечно, хотелось удрать, но не могу. Потому что шла комментировать сбор средств, а попала на эту публикацию. Очень хочется удрать, но я уже здесь. Она, публикация, ужасна. Я думаю, что сегодня конец политической карьеры Бориса Немцова. Судебные иски, не иски, что там может быть еще – это конец. Но постольку-поскольку, я надеюсь, что судьба митинга не зависит от конкретной судьбы Бориса Немцова, и как раз наоборот, собственно, проблемы с переносом координационного совета, проблемы и разногласия, о которых мне совсем не хотелось говорить и не хочется, были связаны именно с тем, что представитель гражданского общества Григорий Чхартишвили, известный как Борис Акунин, Леонид Парфенов, Сергей Пархоменко и многие, многие, многие люди, в том числе представители творческих профессий, актеры, режиссеры как раз выступали за то, чтобы митинг был максимально деполитизирован и чтобы как больше именно граждан приняли участие как в митинге, выступлениях, так и в сборе средств. Потому что то, что сейчас вывесил LifeNews, например, один из разговоров, который я услышала сейчас, был посвящен как раз деньгам на проведение митинга на Болотной площади и сегодня Борис Немцов об этом сказал, и в ситивизоре на прямом заседании, которое транслировалось, что деньги давал он лично. Я этого не знала, я сегодня впервые об этом услышала.
Монгайт: То есть, это действительно так?
Романова: По крайней мере, он об этом сказал. Сейчас я услышала это в разговорах, которые мне было крайней неприятно слушать. Я, в общем-то, испытываю некое, очень маленькое, чувство удовлетворения, что все-таки «новые сердитые» оказались правы.
Очень не хотелось, чтобы разногласия эти вылезли, а тем более в такой форме. Конечно, очень это неприятно, как и любая, в общем, грязь, если называть вещи своими именами.
Казнин: Но с другой стороны, прав и Немцов, говоря о том, что это его частный разговор. Монгайт: Странно, я хотела совершенно другую реплику бросить, что наоборот, это бросит тень на всех, что бы ни происходило.
Казнин: Почему на всех? Просто любопытно.
Монгайт: Потому что все вместе были.
Казнин: Разве были вместе когда-нибудь люди, которые сейчас организовывают этот митинг и встречаются за одним столом? Они и вместе-то никогда не были.
Романова: Да, никто из нас не входил ни в «Солидарность», ни в ПАРНАС. У меня много разногласий с Навальным, которого я очень уважаю и просто нежно люблю, но я пойду, например, вместе с Олегом Кашиным, постараюсь встретить его завтра около изолятора и это никак не мешает нам объединиться совершенно по другому поводу - по поводу просто несправедливости, по поводу неправомерных задержаний, по поводу неправосудных решений. То есть, что здесь меняется от того, что Борис оказался не прав, как и было сказано в адрес совершенно другого Бориса? Борис, ты не прав. Дубль-2.
Казнин: По поводу кошелька. Сейчас не хочется предсказывать, но вы явно соберете нужную сумму?
Романова: Не хочется предсказывать, но дело не в том, что мы боремся за какой-то результат. Дело в том, что я знаю, что какая-то смета, она обсуждается, она представлена, выбираются, я не скажу, что самые дешевые варианты, просто самые, наверное, эффективные. Потому что понятно, что самый дешевый звук, например, вряд ли удовлетворит всех пришедших на площадь.
Монгайт: Скажите, а будут музыканты, для которых качество звука важно?
Романова: Вы знаете, я сейчас не могу это сказать. Даже если могла бы, я бы этого не сказала, потому что я абсолютно вжилась в роль Алексея Кудрина до отставки: я сижу на сундуке с деньгами как Кащей над златом и никому ничего не даю. И я объявила об этом в Facebook, сказала об этом на ситивизоре, что любое решение оргкомитета по поводу нашего с вами общего кошелька, заведенного на мое имя, выдать деньги туда-то, туда-то и туда-то не будет немедленно исполнено, а будет сначала обсуждено теми, кто эти деньги вносил.
Монгайт: Скажите, а ваш муж, бывший банкир, он вас не отговаривал заниматься этим?
Романова: Мой муж принимает в этом самое живое и непосредственное участие, постольку-поскольку это решение до меня было донесено в ночь с субботы на воскресенье и вечером в воскресенье мы этот счет открыли, предварительно проведя очень большой рауд консультации с банкирами, с налоговиками, с адвокатами и так далее, и так далее. Очень много для себя выяснили нового и интересного. Плюс ко всему, меня очень интересовала безопасность, не моя, я имею в виду кошелька, денег. Мне очень сильно помог в этом Яндекс, то есть, достаточно большая, высокая степень безопасности этих денег. И нам помогли сделать так, что, например, вырывание у меня сумочки или временная потеря мной сознания от любви ко всему сущему не повлияет на то, что кто-то будет знать код, кто-то из людей, которых я не назову.
Казнин: Скажите, а обсуждается возможность провокации на митинге? Например, один из участников этого собрания Божена Рынска написала у себя, чтобы не наврать, то ли в Facebook, то ли в Живом Журнале о том, что будут провокации: она точно знает, как они будут организованы и надо к этому отнестись со всей серьезностью.
Романова: Все-таки я не могу не заметить, что Божена не член организационного комитета и собрания, но поскольку-постольку она на это собрание пришла, и постольку-поскольку освободился стул за столом, было бы странно заставлять женщину стоять в углу у стенки, когда можно присесть. Мне кажется, что это не очень надо объяснять: если есть свободный стул, то садись, конечно.
Монгайт: Скажите, пожалуйста, что дальше будет с Борисом Немцовым? Вы его отчислите?
Романова: Я думаю, что это вопрос уж точно не ко мне. Знаете, я чувствую себя Путиным, простите, пожалуйста: я не вхожу в «Единую Россию», я не член оргкомитета, я отвечаю за деньги и поэтому я очень сильно стараюсь себя дистанцировать от любых абсолютно политических вокруг меня или личностных мнений по чему-либо вопросу. Но я, хоть вы меня не спрашиваете, скажу просто за себя, я не скажу за всю Одессу (что-то меня сегодня тянет на этот странный язык). Для меня Бориса Ефимовича больше нет. Очень жаль, но мне кажется, дальше, к сожалению, наше общение невозможно. Оно и так, в общем, было неплотным и я очень рада, что не может быть этих записей со мной, я очень рада этому. Причем не по-детски рада, ля-ля-ля, меня там нет, меня там нет, всех обманула, а просто потому, что их быть не могло. И мне это печально, с одной стороны. С другой стороны, меня все время тянет на тюремное сравнение: когда уходят друзья в какой-то очень тяжелый для тебя момент, как и сейчас для нас перед митингом это, конечно, тяжелый момент, все-таки лучше пусть они уходят, чем они останутся, а ты узнаешь об этом тогда, когда будет поздно.