Интервью, которое Леонид Парфенов взял у Олега Кашина после нападения

Телеканал ДОЖДЬ пригласил Леонида Парфенова взять интервью у Олега Кашина.

Парфенов: Олег, вы прежде всего как себя чувствуете сейчас?
Кашин: Как говорится, лучше, чем в ту ночь. Потому что по сравнению с тем, что я пережил тогда, представить, что я буду в таком состоянии, я не мог. Врачи сделали чудо и за две недели вернули мне то, что было. Вчера была операция на ноге, на правой, на голени, которая сейчас зарастает. В общем, по дикции и манере говорить видно, что немного хуже, чем было раньше, но, по крайней мере, я жив и готов дальше работать.

Парфенов: Вы встаете?
Кашин: Встаю на костылях, но опять же, до операции ходил спокойно на костылях, сейчас только встаю. Второй раз за две недели опять учусь ходить.

Парфенов: Это последняя операция?
Кашин: Последняя, да.

Парфенов: Послушайте, я понимаю, что это вопрос для следователя, но мы все и вы, наверняка, тоже, только про это и думаете. Ясно, что из-за публикаций, но всё-таки - из-за чего, вы думаете?
Кашин: Я, наверное, буду очень странно выглядеть, если скажу, что я совершенно не сомневаюсь, что за этим мероприятием стояли такие-то и такие-то люди, которых оскорбила такая-то и такая-то публикация. Я, естественно, не знаю, круг тех подозрений, которые есть у меня, он совпадает с тем, что везде мелькало. Это и Химки, и Росмолодежь, и что там еще было, "Молодая Гвардия". Но ни по одному пункту у меня нет такой последней монетки, которая ляжет на весы и скажет - да, это она. Я не знаю, правда.

Парфенов: Послушайте, а когда били, они ничего?..
Кашин: Ничего не приговаривали.

Парфенов: Ни "Тебе за?.."
Кашин: Нет, нет. Это было бы проще и интереснее.

Парфенов: Вы не первый год в журналистике, но только в последний год вы так остро и резко писали, стали специализироваться на позиционных радикалах. Почему так? Вы почувствовали, что вот здесь новость?
Кашин: Шутки шутками, я не первый год в журналистике и не могу сказать, что в этом году что-то так радикально поменялось у меня, потому что есть такая журналистика, про которую все знают, что там в распоряжении редакции оказался документ, да? И соответственно дальше мочишь того, ориентируясь на какие-то сливы - не сливы, что-то такое. Этого у меня не было никогда. И я делал то, что делал. Во многом оценочно, во многом высказывая какие-то мнения, и выводы делал из того, что видел своими глазами, не более. Поэтому именно то, что я не был таким глубоким расследователем, я не был экспертом по какой-то теневой жизни России, для меня это и стало той причиной удивления, почему это случилось. Если бы я был условно с Политковской, я бы понимал, за что меня убили. Я сейчас не понимаю, потому что не было ни одного эпизода, по которому я бы сам мог понимать: вот за это могут убить. Нет, совершенно.

Парфенов: Но это же самые острые темы, которые были за последние несколько лет. Сейчас что острее, чем Химкинский лес, чем погром Химкинской администрации, чем все эти антифа?
Кашин: Смотрите, лет 6-7 назад, наверное, на то, что сейчас занимает то место, которое занимает - антифа, Химкинский лес и так далее, это были нацболы. О них можно было писать совершенно безболезненно и безбоязненно, потому что ты понимал, ты не перешагиваешь какую-то границу. Сейчас ты не меняешься, граница меняется. Стало меньше простора, потому что какие-то вещи, они делаются вне. И то интервью, которое было в "Коммерсанте" летом - анонимного организатора погрома в Химках, оно, в принципе, легко могло выйти лет пять назад в любой газете и никого не удивить. Сейчас оно почему-то многих шокировало. Видимо, просто меняется атмосфера и те вещи, которые раньше считались нормальными, сейчас перестают таковыми быть.

Парфенов: Я когда прочитал это интервью, у меня было ощущение, что это "уход за флажки".
Кашин: Ну, уход-то уход. Даже без анонимности тот же Лимонов говорил более радикальные вещи еще лет 7-8 в любой газете, и до ареста ему за это ничего не было, да и после ареста. Времена меняются просто, времена.

Парфенов: А что дальше? Как вы себе представляете?
Кашин: Дальше для меня самый главный вопрос не в смысле, как же я дальше буду жить в роли совести нации, потому что пока я здесь лежал, я многое уже задним числом узнал. И слишком много слов было сказано в мой адрес и митингов проведено. Я пока с трудом представляю ситуацию, что я пришел на пресс-конференцию какую-нибудь, на ней сижу и поднимаю руку, задаю вопрос, надеюсь к этому прийти. Совершенно не хочу становиться постоянным оратором конференций по свободе слова, каким-то митингующим, хочу заниматься своей работой, надеюсь, буду ей заниматься, надеюсь, хватит мне мозгов и здоровья, чтобы избежать тех уже новых трудностей, которые вызваны новой жизнью, которая, безусловно, началась.

Парфенов: Видите, вы же сами говорите, времена меняются не только в эту сторону, что теперь это кажется уходом за флажки, но и в том, что столько людей на это откликнулось. Понятно, что там есть некая заданность оттого, что была официальная реакция совсем другой, но и если ее вынести за скобку, все равно…
Кашин: Если вынести за скобку, то не было бы массы каких-то простых вещей, в том числе такого лечения, потому что эти ежедневные консилиумы в больнице, благодаря которым я излечиваюсь раза в три быстрее, чем в нормальной ситуации... Это, конечно, и позиция следствия, и "Коммерсанта", и всего на свете, тут многие проблемы решены. Второй момент, о котором мне дальше предстоит думать, те люди, которые: "Мне вот сейчас 30 лет, а им там 20-25, тот костяк людей, которые делали газету "Кашин", устраивали митинги на Пушкинской, на Чистых прудах и так далее. Оказалось, что для них я значу больше, чем я думал раньше. И что делать с таким символическим капиталом и делать ли что-нибудь, я не знаю, и меня это слегка напрягает. А этот капитал есть, безусловно. И он может мешать работать, очевидно, мешать работать, и что делать, чтобы он не мешал, и не предавать этих людей, я не знаю. Это я должен придумать сам точно.

Парфенов: А что близкие говорят? Они наверняка отговаривают вас от такой опасной профессии?
Кашин: Родители - это вечно больная тема, потому что они начали отговаривать меня от этой профессии лет 10 назад, и сейчас у них появился такой железный аргумент, что всё, бросай эту профессию, мы злимся, ругаемся и ссоримся. Естественно, я не брошу никаким образом. Ну, а так, да, мне тоже интересно знать, чем кончится следствие, понимать, что я нарушил и что мне делать, чтобы второго такого случая не было.

Парфенов: Вот чисто психологически, по-человечески, каково пройти этим двором, к этой калитке?
Кашин: Как раз тут я не беспокоюсь. Двор мне очень нравится, я его люблю и калитка очень хорошая и надежная. И уже после того, как меня побили, я прошел за эту калитку, я за ней был в безопасности. Мне гораздо важнее, я уже сейчас написал колонку в журнал "Власть", первую после избиения, которая выйдет в понедельник. К сожалению, она на ту же тему, хотя уже хотелось бы тему поменять и уже вернуться к работе, это сейчас самое интересное и самое важное.

Парфенов: Спасибо вам! Знаете, я не многим говорил, что к вам поеду, но все, кому говорил, передавали вам привет и сочувствие. Я, конечно, вас знал человеком жестким и по-хорошему упёртым, но тут, это превосходит всякие ожидания. Спасибо!
Кашин: Спасибо большое!